Pray For Demons

Эта история сконцентрирована на Тайлере Джозефе, она облепляет его, как мухи облепляют гнилое мясо. Она следит за ним, как камера оператора прямого эфира, пока он идёт по красной дорожке. Она следит за развитием событий изнутри, будто при колоноскопии. Вся жизнь Тайлера примерно такая же: мерзкая по сути и с фальшивой улыбкой на вид. Тайлер улыбается и говорит, что всё в порядке — ему двадцать два, и из красной дорожки у него промокший и красный от его собственной крови ковёр. Третья попытка покончить с собой, на которую он возлагал столько надежд: три — счастливое число, Бог любит троицу, самое время для Господнего вмешательства. Кровь выходит толчками, горячая, липкая, к горлу подкатывает тошнота от резкого запаха. Тайлер уже слышит сирены скорой где-то поблизости, Тайлер улыбается и уверяет Мэдди, что всё в порядке. В отличие от него, она плачет. Тайлер молится в этот самый момент. Про себя, конечно: ему незачем пугать его младшую сестру ещё больше. Он улыбается и повторяет, что всё хорошо, всё в порядке, он умоляет Господа забрать его, в конце концов. Крови так много, что ванная похожа на алтарь или бойню; Тайлер не чувствует рук, наскоро перевязанных колготками Мэдди. Она плачет, пока его увозят — Тайлер подозревает, она будет плакать ещё несколько суток подряд. Ещё один груз вины на его плечах, которые привыкли к весу разве что баскетбольного мяча. Это ничего: Рай перестал ему светить сразу после первой же попытки, хуже уже не будет, хотя, согласно Данте, в Аду есть свои уровни: всегда есть, куда ниже падать. Ад ему тоже не светил в самое ближайшее время: как и всегда, Бог его не услышал или не счёл нужным ответить и вмешаться. Тайлеру двадцать два, в середине апреля он приходит в себя в психиатрической лечебнице на окраине Огайо. Милое место: природа вокруг, такие же ебанутые по другим палатам. На соседней от Тайлера койке лежит настоящий псих: он почти не говорит, только мычит в те редкие минуты, когда не спит, и медсёстры обкалывают его успокоительным четыре раза в сутки. У Тайлера от него мурашки по коже, он пугает его больше темноты и пауков, и точно больше перспективы жить дальше. Это то, что Тайлер приводит в качестве аргумента психиатру, когда убеждает его отсюда выпустить: ничто здесь не в состоянии его излечить. Сосны и дружелюбная атмосфера проигрывают запаху мочи и шаркающим звукам. Тайлер говорит, что здесь он лишь заработает ещё один невроз; он расчёсывает плечо весь разговор, чешет и чешет, так, словно у него блохи — в этой дыре вполне могут оказаться и они. Он говорит, что эти запахи и звуки, и этот бесконечный белый и кремовый жёлтый нервируют его. Левое плечо после разговора с психиатром — красное, Тайлер обещает психиатру намазать его средством от ссадин, когда окажется дома. Дом не спасёт его, — как не спас Бог, отказавшись забрать его, — но могут спасти занятия музыкой. Психиатр начинает смотреть на него заинтересованно только на этом моменте: тридцать шестая минута из запланированных шестидесяти, если будете перематывать — так и запомните, трижды по двенадцать. Психиатр — здесь она женщина, короткая стрижка, каштановые волосы до плеч, очки в тонкой оправе и карандаш, постукивающий по блокноту. Тайлер понятия не имеет, почему они все всегда что-то записывают, если их разговор уже записывается на диктофон. Тайлер подозревает, что она играет сама с собой в крестики-нолики, составляет список покупок, планируя заглянуть после работы в торговый центр, или просто рисует полную картину проиходящего: серое небо в Огайо, серое солнце, едва пробивающееся сквозь облака, серые сосны, серые стены, серый Тайлер напротив неё, которого тошнит, и красное плечо под больничной рубашкой — тоже серое, согласно её карандашному наброску. — Крис говорил, что они договорились о выступлении, и я... я хочу там быть, понимаете? — Тайлер смотрит на неё. Её зовут миссис Стражински, тонкий нос и тонкие пальцы, на которых хорошо бы смотрелись кольца, но она не носит даже обручального. В разводе или вдова — или называет себя «миссис» лишь на работе, чтобы придать весу своим словам, точнее, своему молчанию. Тайлер представляет себе её семью: пара кошек и ребёнок, которого она усыновит лет через пять, окончательно отчаявшись наладить личную жизнь. Тайлер думает, что она выглядит хорошо: достаточно молодо, ей не дашь ещё и сорока. — Ты играешь на чём-то? — спрашивает она, чиркая карандашом в своём блокноте. Тайлер перечисляет: гитара, немного барабаны, клавиши. Тайлер рассказывает, что делает много музыки с помощью своего компа — пока его ещё хватает на это. Тайлер говорит ей, что он поёт; она откидывается на спинку кресла и жестом предлагает ему спеть. Это выглядит как протянутая к нему ладонь в коротком взмахе вверх; Тайлер представляет это себе, словно ребром ладони проходятся по горлу. Чего не сделаешь для того, чтобы выбраться из психушки? Тайлер для этого расчесал себе левое плечо до воспаленной, красной кожи и пел «Аллелуйя» Леонарда Коэна дрожащим голосом. Ну, это в любом случае лучше национального гимна в школе перед началом соревнований по баскетболу, когда ему было семнадцать. Она слушает его куда внимательнее нескольких сотен школьников; выглядит так, словно она даже наслаждается его пением. Она даже не чиркает карандашом по бумаге в этот момент: сосредоточенность и концентрация. И после последнего «Аллелуйя», словно в ответ на все его молитвы, она говорит: — Хорошо. Она говорит: — Ладно, Тайлер. Она говорит: — Только помни, что ты всегда можешь вернуться сюда, если почувствуешь себя неважно, или если тебе покажется, что тебе нужна помощь, договорились? Тайлер кивает так быстро и поспешно, что это, скорее, тянет на нервный тик. Оплата пребывания здесь стоит несколько тысяч долларов в месяц, которые не покрывает ублюдочная страховка. Разумеется, он будет помнить об этом, и, разумеется, он сюда не вернётся. Но он кивает: это даже почти не ложь, а если и ложь, то она не сделает его участь хуже. Тайлеру двадцать два, ему нужно отсюда выбраться, ему нужно почувствовать себя живым — перед тем, как снова попробовать умереть. — Кстати, у меня нет кошек, — миссис Стражински улыбается ему на прощание. — Есть пёс Спуки, и дочка по имени Мэнди, а моего мужа зовут Дэвид. На все возможные покупки я организую доставку, а в крестики-нолики я всегда выигрываю, тем более, у самой себя. И я никогда не умела рисовать. Тайлер так и застывает на пороге, с открытым ртом и табуном мурашек по всему телу, и с ощущением, что с него заживо содрали кожу, а теперь просвечивают рентгеновским зрением, и всё, на что его хватает, это сказать: — До свидания. Его не покидает ощущение, что она знает: Крис ни о каком выступлении не договаривался, они с Ником вообще подзабили на группу, пока Тайлер тусовался в психиатрической лечебнице. Для них это никогда не было настолько важно, как для самого Тайлера. Дело всей его жизни — принести людям своё творчество, своё видение мира, приободрить их и дать им понять, что всё не напрасно. С тремя не увенчавшимися успехом попытками это выглядит особенно иронично. Тайлер уверен, что миссис Стражински никогда не слышала ни одной из его песен и едва ли когда-нибудь услышит, и иронию оценить неспособна, как неспособна и узнать о том, что никакого концерта и выступления у них не запланировано. Тайлер не собирается возвращаться к выступлениям так быстро и не собирается, если честно, выходить на сцену вообще, но почему-то это первое, что он делает, когда мама отвозит его домой. Старенькая семейная машина, в которой вечно что-то стучит, мама бодрится, а Тайлер не может выкинуть из головы взгляд миссис Стражински — и не может выкинуть из головы собственные слова о желании петь. Тайлеру двадцать два: у него нет больше желания молиться, как нет и желания разговаривать с Богом. У Тайлера нет особого желания говорить с кем-либо вообще — начиная от назначенных встреч с психологом и заканчивая болтовнёй матери, которая пытается заполнить несуществующую тишину и перекричать радио, хотя можно просто сделать музыку потише. Где-то между меню на сегодняшний ужин и планирования дня рождения — Тайлер прослушал, чьего именно — он пишет сообщение Крису. Следом, тут же — Нику. Он пишет, что вернулся — они даже не в курсе, что он был в лечебнице и что пытался покончить с собой, мама сказала, как говорит всем окружающим, когда с Тайлером случалось что-то такое, что он гостит у родственников. Тайлер в такие моменты думает, что он просто навещает тот свет и навещает своих умерших членов семьи. Бог оценил бы иронию, если бы существовал — вот о чём сейчас думает Тайлер. Крис отвечает ему сразу, Ник — ближе к ночи, спустя несколько часов после плотного ужина, где Тайлер больше времени буравит взглядом тарелку и только собирается есть, чем ест. Традиционная молитва перед едой, своё «Аминь» Тайлер произносит одними губами. Крис не знает, когда сможет вырваться, но Ник точно свободен на этих выходных, Тайлер долго пялится на календарь, пытаясь сообразить, какой сегодня день недели, прежде чем вспоминает, что можно посмотреть это в сотовом телефоне. Так это происходит: они звонят по клубам, предлагая свои услуги по развлечению на вечер. Крис сравнивает это с проституцией, Ник поправляет его — мол, это скорее стриптиз. Тайлер смеётся в общем на троих чате глупым смайликом с высунутым языком и подмигивающим правым глазом: с учётом того, что они получают за своё выступление, это больше тянет на проповедь, которую никто не заказывал. Им улыбается удача: выступление через неделю, это вечер понедельника, это удачно совпадает по времени с сеансом у психолога. Тот назначен на четыре, выступление в семь, им надо доехать, им надо провести саундчек, им надо подготовиться. Тайлер долго извиняется, отменяя запись по телефону; он не чувствует ни малейшей вины. Желания нести своё творчество в массы он, впрочем, не чувствует тоже — но ему почему-то нужно это. Тайлер не заморачивается с рефлексией: просто делает то, что считает необходимым. Возможно, это будет последнее их выступление перед широкой публикой — вообще перед какой-либо публикой. Три или четыре песни, прежде чем Тайлер признается себе сам, — снова, — что занятие всей его жизни не приносит ему ничего, в том числе внутреннего удовлетворения. Это занимает пять дней: моральная подготовка к концерту и две репетиции, одну из которых пропускает Крис, а другую — Ник. Должна была быть ещё третья, но её отменяет сам Тайлер, не дожидаясь, пока кто-то не явится снова. К понедельнику Тайлер доходит до состояния философского просветления: ему плохо настолько, что на всё поебать. Кажется, что ниже падать уже некуда, и на концерте он просто истечёт, не кровью из открытых ран на руках и не своим творчеством, а всей той чернотой на дне его души — чтобы осталась только выжженная пустыня внутри, с растрескавшейся чёрной краской. Они тащатся в Нэшвилл — клуб находится там — на подержанной машине Криса. Тайлер выпивает три или четыре энергетика в дороге, они поют песни Тейлор Свифт во всё горло, и Тайлер почти готов. Он ещё не знает, к чему; повествование истории к этому пока не добралось. Это просто предчувствие, — сам Тайлер списывает это на конец всего, — Бог молчит, Бога нет, его не существует, оставьте своё сообщение после сигнала. Сигнала бедствия, впрочем, тоже нет. Саундчек в замедленной съёмке дереализации, само выступление словно вырезали. Тайлер его не помнит. Из памяти начисто стерлось, как он кричал и запрыгивал на пианино, как заставлял зал прыгать и снова кричал, и как кинул свою дурацкую красную шапку кому-то из зрителей. Последнее, что он помнит — как Ник хлопнул его по плечу перед самым выходом, а дальше — дальше Тайлер, весь мокрый, уже стоит в коридоре, тяжело дышащий, взбудораженный, и произносит: — Господи... Он оглядывается, пытаясь сообразить, где он; что происходит и что произошло, и куда, чёрт возьми, делась его шапка. Тайлер запускает пальцы в волосы; влажные у корней, отросшие слишком сильно, — надо будет подстричься, — или уже нахуй не надо, кому это важно: выглядеть красивым в гробу. — Когда Бог не отвечает на твои молитвы, номер Дьявола появляется на быстром наборе. Позади Тайлера раздаётся тихий смешок; Тайлер оборачивается, щурясь в полутьме. Человека, который стоит, прислонившись спиной к стене, и улыбается, скрестив на груди руки, он знает. Не лично, но шапочно: видел их выступления, слышал его игру. Барабанщик в House of Heroes: цветной рукав, тоннели, слегка вьющиеся тёмные волосы, колечко в нижней губе и самая обаятельная улыбка, которую только видел Тайлер. У Тайлера вообще хорошая память на лица и плохая — на имена; он почти уверен, что имя этого, подпирающего стенку, начинается на «Д» — то ли Джош, то ли Джеф, то ли Дев — от Дэвила. А ещё — от него веет ощущением опасности, в которую хочется шагнуть, как в затишье перед грозой. — У меня нет пока его номера, — Тайлер разводит со смешком руки. — Хотя Господь глух, тут ты прав. Кончик языка касается серебряного колечка в губе, улыбка становится шире. А затем он просто протягивает Тайлеру руку, но не для того, чтобы пожать её. Ладонью вверх, пальцы разомкнуты. Тайлеру требуется пару секунд, чтобы сообразить, что от него требуется, и ни одной, чтобы задуматься. Как часто вы даёте свой разблокированный телефон незнакомцам, в чьём имени даже не уверены? Тайлер делает это в первый и — вот тут он точно уверен — в последний раз. Его телефон с трещиной в верхнем углу перекочевывает в чужую ладонь. Быстрые движения большого пальца, широкая улыбка. «Дьявольская служба срочной психологической помощи» — так значится имя нового контакта, когда телефон возвращается в руки Тайлера. Тайлер отвечает новым смешком. — Не слишком ли мелко для Дьявола? — Тайлер кивает на собственный сотовый. В ответ ему звучит лишь новый смех, короткий и тихий, тёплый и такой осязаемый, что, кажется, можно протянуть руку и пощупать его. Если Тайлер протянет руку, он коснётся этого парня напротив и убедится, что он реален. Тайлер, не терпящий чужих прикосновений и избегающий даже того, чтобы на долю секунды соприкоснуться пальцами при передаче телефона. — О, нет, что ты, — он коротко качает головой. — Куда мне. Я так, мелкая сошка. Но посмотри на меня: татухи, пирсинг, барабанные палочки в заднем кармане. Сразу понятно, в чьей я команде. Барабанные палочки, которых отсюда не видно, но Тайлер помнит чёткую картинку: эти самые пальцы, сжимающие палочки в конце выступления, делающие из них своеобразное воображаемое окошко, щёлку, держа палочки вертикально и параллельно глазам. Эти глаза Тайлер тоже помнит — смеющиеся всё выступление, поверх бесконечного ритма барабанной дроби. — А разве в Аду играют на барабанах? — Тайлер не удерживается от нового смешка — и от неожиданной ответной улыбки. — Я думал, там в ходу скрипка. Телефон так и остаётся в руке Тайлера; экран гаснет, улыбка на лице остаётся, на обоих их лицах. — На скрипке в Аду играют лишь те, кто не умеет на ней играть — для тех, кто умеет, — щелчок пальцами, всё та же улыбка, всё те же смеющиеся глаза. — Парный вид спорта для элиты. Я предпочитаю что-то попроще. И мне нравится швырять в людей палочки. Короткие фразы, тихий голос, такой же тихий смех. Он, кажется, улыбается абсолютно всегда — даже когда не улыбается. Точно — Дьявол. Точно — его шайка, точно один из его демонов со сладкими речами. — Значит, Ад похож на типичные дополнительные занятия музыкой? Тайлер не может перестать улыбаться — и когда он ловит себя на этом, то понимает, что это его первая улыбка после психиатрической лечебницы. Первая искренняя улыбка за несколько месяцев. Дьявольские сладкие речи определённо работают. — Да, очень. Но вообще, я пришёл сказать, что это, — он кивает в сторону, очевидно, выхода на сцену — сам Тайлер всегда путался, где что, и в какой стороне, совершенно не ориентируясь в пространстве, — было потрясающе. Тебе стоит продолжать в том же духе. И ни за что не останавливаться. Тайлер смаргивает, пульс ускоряется, Тайлер задерживает дыхание, стараясь успокоиться. Тайлер улыбается — всё ещё. — Дьявольская поддержка? — Тайлер усмехается. — Ну кто-то же должен. Ещё несколько секунд они смотрят друг на друга — никакой неловкости, только задержанное дыхание и полутьма. Сердце Тайлера бьётся всё быстрее, ему хочется протянуть руку, чтобы убедиться, что человек напротив него — реален. Человек или демон, или сам Дьявол. — Тайлер! — голос Криса нарушает тишину. — Ты надолго там застрял? Мы собираемся обратно, если не успеешь, придётся тащиться пешком. Голос Криса звучит несколько раздражённо: далеко от пустой угрозы. Надо поторапливаться, в противном случае Тайлер рискует и правда возвращаться в Колумбус своим ходом. Вряд ли Дьявол вызовет ему такси. — Иду, — Тайлер кричит в сторону Криса, дальше по коридору, туда, в темноту; туда, откуда прозвучал голос Криса без признаков видимости самого Криса — дьявольские проделки, не иначе. — Извини, мне надо... Последнее Тайлер произносит, конечно, куда тише; оборачиваясь в сторону сотрудника дьявольской службы поддержки. Одна мысль об этом вызывает новую улыбку; уголки губ опять вздёргиваются, Тайлер наблюдает за тем, как кончик языка снова касается тонкого серебряного колечка. — Да, конечно, — Дьявол в драных джинсах и с колечком в губе кивает. — Звони, если что. Тайлер тоже кивает в ответ, он медлит пару секунд, думая, протянуть ли ему руку для пожатия — но просто не успевает, Крис кричит, что они уходят. Быстрые шаги дальше по коридору — клуб маленький, говорят, заблудиться здесь невозможно, но Тайлер любит исполнять все невозможные штуки. — Тайлер! — новый смешок заставляет Тайлера обернуться; сердце замирает, он снова задерживает дыхание. — Шестёрка на быстром наборе, помни. Тайлер занимался баскетболом в школе; у него хорошая реакция. Этим он объясняет тот факт, что ловит собственную красную шапку, которую кинул ему только что, очевидно, этот самый Дьявол, который салютует ему на прощание и со своей самой обаятельной улыбкой разворачивается и уходит. Тайлер фыркает, Тайлер цокает языком ему вслед. И ещё — Тайлер улыбается. Он продолжает улыбаться на заднем сиденье машины Криса по дороге обратно. Радио молчит, в машине повисает тишина; не напряжение — просто усталость. Свою шапку Тайлер успевает нахлобучить на голову, поймав при этом мрачный взгляд Криса и слегка удивлённый — Ника. — Ты улыбаешься, — констатирует Крис, глядя в зеркало заднего вида на Тайлера. Он тоже давно не видел его улыбки; пожалуй, даже слишком давно. — Мне извиниться за это? — улыбка у Тайлера далека от дружелюбной сейчас, ему просто смешно. Крис смотрит на него, словно на безумного или помешанного, или просто идиота. — Скажи лучше, — начинает Крис. — Чего хотел от тебя Дан? — Дан? — переспрашивает Тайлер. — Дан-Дан? — Ник передразнивает их обоих. — Джош Дан, — с новой ноткой раздражения поясняет Крис. — Ты разговаривал с ним в коридоре. Дан-Дан — это похоже на дьявольские барабаны, которые и должно звучать в аду. Словно биение сердца, словно стук в дверь, призывающий Тайлера распахнуть ее. — Значит, — говорит Тайлер. — Он всё-таки Джош. Или он явился по мою душу, или я понятия не имею, чего он хотел на самом деле. Ник оборачивается, чтобы посмотреть на него, а затем уставше пожимает плечами, мол, да ну и хрен с тобой; Крис и вовсе не удостаивает Тайлера взглядом — даже в зеркало заднего вида. Тайлер постукивает по собственной коленке, думая про Джоша. Обычное, человеческое имя — ни разу не дьявольское и не демоническое. Ему почему-то смешно, ему отчего-то до одури весело, и Тайлер снова проверяет наличие этого самого нового контакта в телефонной книге в собственном сотовом. «Дьявольская служба срочной психологической помощи», чтоб её. Тайлер улыбается — всю дорогу до Колумбуса.