К себе

[…] однако Нина по собственному опыту знала, что фраза «Ты такая красивая, когда злишься» плохо подходит в качестве первого шага. Ли Бардуго «Король шрамов» — Я могу к тебе приехать? — Мо Жань устало утыкается лбом в поручень, чувствуя успокаивающую больную голову прохладу. У Е Ванси в трубке что-то грохает, она недовольно шипит, потом снова что-то грохает, и на несколько мучительных секунд все затихает. — Прости, — голос Е Ванси возникает как-то глухо, словно она криво прижала к уху телефон. — Но, кажется, нет, — она замолкает, — у нас тут генеральная уборка. — А, — с пониманием кивает Мо Жань. Генеральная уборка в семье Е Ванси — это удивительно важное событие, в ходе которого квартира всегда меняется до неузнаваемости, и Е Ванси потом еще месяц не может найти нужные вещи, тут действительно мешаться нельзя. — Ага, — страдальчески соглашается Е Ванси, за что Сюй Шуанлинь, кажется, шуточно дает ей щелбан, потому что она ойкает, а потом смеется. Нет, Сюй Шуанлинь тоже не был фанатом этой уборки, потому что он, как и сама Е Ванси, терял свое свои выебистые шмотки в процессе (хотя, возможно, Ло Фэнхуа специально их прятал, чтобы потом Сюй Шуанлинь воровал его собственную одежду, этого никто, в любом случае, не узнает), но обязан был защищать идею уборок ради своего партнера, который искреннее их обожал и устраивал примерно раз в полгода. Пару раз Мо Жаня даже на них затаскивали, но он идеей не проникся, и теперь старательно обходил их дом в такие моменты. — Тогда удачи, — похоронным голосом откликается Мо Жань и, дождавшись хмыка Е Ванси, кладет трубку. Тогда остается Сун Цютун. Ей Мо Жань не звонит, решив, что много чести, а просто пересаживается на нужную ветку метро. Сун Цютун живет в хорошем, богатом районе, и Мо Жань никогда не мог узнать, откуда она брала деньги на квартиру тут. Высокие белые изящные дома, идеально ровные газоны, детские площадки, правда, с ужасно маленькими качелями, на таких ему уже не посидеть, скамеечки вдоль идеально ровных асфальтовых дорожек. В детстве он проходил мимо таких домов и мечтал однажды хотя бы увидеть, как люди живут в таких местах. Единственный минус — домофоны, и Сун Цютун, не пускающая его в квартиру. Мо Жань уже в третий раз набирает номер, наблюдая, как какая-то мамочка с коляской недовольно рассматривает его, видимо, думая, что он хочет украсть подъездную дверь или клумбу. Сун Цютун все еще не открывает, хотя Мо Жань уверен, что она дома — она работает дистанционно и едва ли уволилась с момента, как они расстались. Эта женщина никогда не любила неопределенности, какие бы, несомненно, вызвало бы увольнение. Слишком много переживаний для ее крошечного мозга, в общем. Но очень глупо с ее стороны думать, что он не придумает, как пролезть. Он фыркает и, злобно улыбнувшись, звонит в соседнюю квартиру — там откликаются почти мгновенно. — Кто? — голос мужчины в домофоне суровый и недовольный, будто Мо Жань отвлек его от какого-то поистине судьбоносного занятия, к которому тот уже никогда не сможет вернуться. — Простите, — Мо Жань выкручивает жалобность в голосе на максимум. — Понимаете, я из соседней квартиры, и мне очень нужно туда попасть, но я забыл ключи. Можете меня пустить, чтобы я перелез через балкон? Несколько минут в домофоне молчат, и Мо Жань начинает волноваться, не сбросят ли. — Там живет девушка, — в итоге говорит мужчина голосом на несколько тонов суровей, хотя, казалось, бы, куда хуже-то. — Я ее парень! Мы поссорились, и она не хочет открывать, а мне правда очень нужно. Кажется, мужчине надоедает выслушивать подробности любовной драмы, поэтому вскоре домофон пиликает, и заветная дверь на пути Мо Жаня к докапыванию до Сун Цютун открывается. Он почти радостно выбегает из лифта, а на пороге квартиры, той, с мужчиной невероятной суровости, стоит Чу Ваньнин — прислонившись к косяку, в белой безразмерной футболке, в белых штанах и таких же белых носках, выглядящий не иначе как недовольная белая кошечка. Только хвост не стучит злобно из стороны в сторону, хотя, в целом, есть — высокий, затянутый тоже белой (удивительно) резинкой. — С девушкой поссорился, да? — ехидно уточняет Чу Ваньнин, приподняв брови, а льдом в его голосе можно спасать мир от глобального потепления. — Что вы тут делаете? — глупо спрашивает Мо Жань. — Живу, — Чу Ваньнин взмахивает рукой, мол, понимаешь, какая неприятность. На этот шум Су Цютун все же изволит явить миру свое личико — волосы намотаны на бигуди, на лице намазана какая-то вязкая серая консистенция, губы недовольно скривлены. — Что тут… — начинает она, запахивая поясом шелковый халат, который все равно съезжает с одного плеча, обнажая мертвяно-белую кожу, а потом видит Мо Жаня, ее глаза злобно суживаются, и она шипит, — ты тут что забыл, сволочь? — Дружеский визит, — Мо Жань призывает на помощь свою улыбку, обычно после нее никто не может устоять. Сун Цютун не впечатляется. — Свали куда-нибудь подальше, а, — потом она, покуртив головой, понимает, что, кажется, Мо Жань и Чу Ваньнин друг друга знают, и, учитывая, какие несчастные взгляды Мо Жань на него кидает, и как сверкают глаза Чу Ваньнина, это явно не просто очередной студент, нашедший Чу Ваньнина в загробном мире, чтобы сдать курсовую. Ее глаза любопытно загораются, но только на секунду, потому что, если что Сун Цютун и умеет, так это строить долгие хитрые манипулятивные планы, потихоньку собирая для них, так сказать, материал. — Это ваш, что ли? — она оборачивается к Чу Ваньнину. — Повежливей! — Мо Жань мгновенно пускается в защиту преподавательской чести. Сун Цютун показывает ему средний палец с длинным розовым ногтем. — Не мой, — холодно и спокойно отзывается Чу Ваньнин, а потом, смерив Мо Жаня таким взглядом, что ему мгновенно хочется найти ближайшую умиральную яму и заползти туда, исчезает обратно в своей квартире, напоследок все же махнув недовольно хвостом. Дверь хлопает, и Мо Жаню кажется, что это хлопает крышка на гробе его надежд на мир с Чу Ваньнином. — Ты все испортила! — шипит он. — Это ты позвонил ему в дверь! — мгновенно откликается Сун Цютун. — Потому что ты не открывала! — А нахуй ты сюда вообще приперся? — Соскучился, — злобно выдает Мо Жань, а Сун Цютун, услышав это, начинает звонко хохотать. — Ну заходи что ли, — она встает в дверях, так, что Мо Жань должен пройти совсем близко к ней, чтобы попасть внутрь. Вредная стерва. Как же жаль, что, кроме нее и Е Ванси, у Мо Жаня больше нет друзей, к которым он мог бы простой пойти поныть про жизнь. Это, кстати, забавно, учитывая, что они с Сун Цютун друг друга терпеть не могут. Видимо, любовь зла не только в романтическом плане, но и в дружеском. У Сун Цютун квартира — как в рекламе красивой дорогой одежды или нижнего кружевного белья. Идеальная, стерильная, розово-белая, мечта любой девочки. Несколько шкафов с платьями и туфлями, забитый под завязку комод с косметикой, пуфики и большая кровать. Мо Жань знал, что раньше она жила гораздо беднее, но потом умудрилась выйти замуж за Наньгун Сы (в тем времена, когда был слишком глуп и горд, чтобы понять, что он нравится Е Ванси, и это отдельная дурацкая история, за которую Мо Жаню иногда хотелось побить его чем-нибудь тяжелым), а потом мудро развестись, получив… вероятно, в качестве моральной компенсации, кучу денег. При всем неуважении Мо Жаня к Сун Цютун, ход был красивый и изящный, хотя он все еще помнил, как плакала Е Ванси всю неделю до свадьбы. — Ну, что стряслось? — Сун Цютун залезает на кресло и изящно на нем вытягивается. Мо Жань несколько минут крутит мысли в голове. Изначально он просто хотел посидеть у нее и, возможно, рассказать о своих неудачах на любовном поприще, чтобы она поехидничала, и его отпустило, чтобы перевести энергию печали в энергию негодования на нее, но встреча с Чу Ваньнином перевернула буквально все. Мо Жань ищет внутри себя умиротворение, а находит только обиду, что грозно клокочет внутри. Какого черта она делает тут, так близко к его преподавателю? Где-то глубоко внутри злобный голос Чу Ваньнина напоминает: «Я не твой преподаватель, я свой собственный», но вы не понимаете, это другое. — Какого черта? — выдыхает он. — Откуда ты его знаешь? — Он живет в соседней квартире, — Сун Цютун пожимает плечами и начинает вынимать из волос бигуди. — Да, но вы явно знакомы лучше, — Мо Жань сжимает кулаки. Это просто несправедливо. Он так старается, чтобы вернуть расположение Чу Ваньнина, пока эта девица просто спокойно болтает с ним? Он снова вспоминает Е Ванси и ту дурацкую свадьбу. — Почему нет? У тебя нет монополии на общение с ним. — Потому что ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься, — Мо Жань помнит, как плохо было Е Ванси. Помнит, как Сун Цютун разводилась с Наньгун Сы. Помнит, как Е Ванси признавалась Наньгун Сы в любви. И помнит, как Сун Цютун целовала его уже через месяц после развода — в каком-то баре, куда они пошли большой компанией. И помнит, как зло и несчастно были сведены брови Чу Ваньнина, когда он увидел Мо Жаня, выходящего из лифта. Все это слепляется в один большой комок обиды, который неделями после встречи с Чу Ваньнином в вузе, собирался в душе Мо Жаня. — Какие поразительно пафосные слова, — Сун Цютун зло смеется. — Так что ты тогда вообще ко мне притащился? — Думал, ты стала добрее, — Мо Жань берет стакан на столике у кресла и крутит его в пальцах. Недавняя головная боль, почти унявшаяся, снова горячо втыкается в виски. — А какого черта ты можешь решать, добрая я или злая? — Сун Цютун подается вперед и в ее глазах вспыхивает обида. — Какого черта ты ломала жизнь мне и мои друзьям? — гнев Мо Жаня внезапно переливается через края, и это немного пугает, потому что он совершенно точно не хотел выходить из себя, нельзя выходить из себя, особенно зная, что в соседней квартире живет Чу Ваньнин, ведь Сун Цютун видела где злым, тут не страшно, а Чу Ваньнин думал, что Мо Жань — добрый смешной неловкий студент, и этот образ ни в коем случае нельзя было разрушать. — Да пошел ты, — горько отзывается Сун Цютун. — Сама пошла, — Мо Жань швыряет стакан в стену, слышится звон разбитого стекла — хрусткий и острый, а потом — голос, от которого у Мо Жаня внутри все леденеет. — Что у вас происходит? Я крики у себя слышу, — Мо Жань оборачивается и видит в дверях Чу Ваньнина, еще более недовольного, чем несколько минут назад. — Ничего, — глухо отзывается Сун Цютун, залезая обратно на кресло. — Ваньнин… — начинает Мо Жань и через секунду понимает, что это была ужасная ошибка: Чу Ваньнин смотрит на него так, будто готов испепелить на месте и его ужасно бесит, что люди не умеют призывать из своего гнева громы на головы тех, кто причиной этого гнева стал. Мо Жань на секунду легкомысленно задумывается над тем, что такой Чу Ваньнин невероятно красив, как красива разбушевавшаяся, неукротимая стихия, и что любить такого человека — как пытаться ловить ветер голыми руками, когда он льдом и дождем хлещет его по щекам, а потом понимает, что красивые метафоры красивыми метафорами, а у него есть все шансы попасть к Чу Ваньнину в черный список, на настолько высокую позицию, что вытащить себя оттуда уже не получится. — Прости, — шепчет он, даже голову немного втягивая в плечи, признавая перед авторитетом свою абсолютную ничтожность. Глаза Чу Ваньнина вспыхивает еще гневливее, а потом он хмыкает — так, что Мо Жань мгновенно ощущает себя пятилетним ребенком, сломавшим любимый мамин цветок и теперь расстроенно всхлипывающим в углу. — Перестань орать, — припечатывает Чу Ваньнин, — извинись перед госпожой Сун. А дальше мне все равно. — Хорошо, — покорно кивает Мо Жань, и не замечает, как глаза Сун Цютун вспыхивают еще довольнее и заинтересованнее, чем раньше. Ну конечно, она впервые видит, как Мо Жаня кто-то способен поставить на место. А сам Мо Жань нервно ждет, что будет дальше делать Чу Ваньнин. Тот приподнимает брови в своем привычном уничижительном жесте. Чего он хочет? А, доходит через пару минут до Мо Жаня, он ждет извинений перед Сун Цютун. — Ну, орать я перестал, — осторожно начинает Мо Жань, наблюдая, как из глаз Чу Ваньнина не уходит ни грамм льда, а потом косит глаза на Сун Цютун, боясь отвернуться от Чу Ваньнина, будто тот может просочиться в стену за пару секунд. — Прости, — а потом скашивает глаза обратно на Чу Ваньнина. — Мы можем с тобой поговорить? — Не можем, — отрезает тот. Видимо, лицо Мо Жаня становится совсем грустным, поэтому тот вздыхает — так, как вздыхают хозяева собак, радостно скачущих по улице и отказывающихся уходить домой после пяти часов прогулки по всем лужам района. — Я занят. Может быть, потом. На лице Мо Жаня мгновенно расцветает улыбка — широкая, такая, от которой мгновенно начинают болеть скулы, Сун Цютун со вздохом слезает с кресла и идет убирать бигуди, прекрасно теперь понимая, свидетельницей чего ей пришлось стать, а Чу Ваньнин отворачивается, напоследок злобно фыркнув. Когда тот уходит, Мо Жаня тоже выкидывают наружу, тыкая ему в спину острым ногтем. — Больно, между прочим, — пыхтит Мо Жань. — У тебя кожа бронированная, ничего тебе не больно, а что твоя эротическая фантазия тебя забуллила — ну что же теперь поделать, а я не хочу, чтобы ты расстроенно вздыхал у меня перед носом. — Моя кто? — в ужасе поперхивается воздухом Мо Жань. — Любовь всей твоей жизни? Принц из сказки? — она хмыкает. — По его поведению, это, скорее, дракон. Хотя, учитывая, как ты на него смотришь… — Понял, понял, — шепчет Мо Жань, вспоминая, что Чу Ваньнин все еще живет за, судя по всему, довольно тонкой стенкой. — Можешь не продолжать. Сун Цютун довольно хохочет и выпихивает его за дверь окончательно, напоследок сверкнув своей злой широкой улыбкой. Несколько минут он мучительно стоит в подъезде, не зная, куда ему теперь податься, а потом понимает, что у него звонит телефон. На экране высвечивается «Мелкая тупица» (он же Сюэ Мэн) и цифра в 10 пропущенных. Вот ведь паникер. — Чего тебе? — Мо Жань пинает кроссовком ступеньку и нажимает на кнопку лифта. Больше ему тут все равно околачиваться незачем. — Ты опоздал! — злобно шипит Сюэ Мэн. — Я думал, тебя съели уличные кошки. — Уличные кошки едят людей? — мгновенно включается Мо Жань. — Ты вообще их злобные глаза видел? Мо Жань почему-то думает, что да, за последний час он видел злобные глаза сразу двух кошек — Сун Цютун и Чу Ваньнина. Интересно, это значит, что у его есть типаж? Так, он рассуждает явно не в ту сторону. — Куда я опоздал? — надо переключиться на что-то более насущное. — На концерт! Помнишь, я тебя звал неделю назад? — обиженно откликается Сюэ Мэн. — Ну, ты бы еще год назад позвал и удивился бы, что я не помню, — хмыкает Мо Жань, разглядывая загогулистое граффити на стене лифта. Интересно, что оно делает в таком стерильно-чистом доме и почему Чу Ваньнин, с его любовью к порядку, до сих пор лично его не отмыл? Так, снова не тот полет мысли. — Конечно, потому что у тебя все мозги заняты мужиками, — сообщает Сюэ Мэн. — Между прочим, был я у бывшей. — И девчонками! — Мо Жань смеется, слыша приближающуюся истерику в голосе брата. Как же все же чудесно с ним ссориться! Лечит душу, спасает мир от всех болезней и восстанавливает нервные клетки за месяц. — Так что, мне уже не приходить? — Не приходить, — передразнивает Сюэ Мэн. — Ты уже на полчаса опоздал. — А ты что же на меня бубнишь, а не приобщаешься к прекрасному? — Перерыв, — лаконично отвечает Сюэ Мэн, видимо, исчерпав запал на ссоры. Сюэ Мэн нажимает на сброс и еще несколько минут недовольно пилит телефон взглядом. — Ты кому телепатические проклятия посылаешь? — рядом снова возникает этот человек. — Выглядишь как павлин, которому хвост водой облили. — Посмотрим, что с твоей прической станет, если ее тоже водой облить? — цедит Сюэ Мэн. Этот человек смеется. Технически, у его есть имя — Мэй Ханьсюэ, но Сюэ Мэн из принципа не хочет его так называть. Слишком много чести. Мэй Ханьсюэ высокий, тощий как девчонка, с длинными, снова по-девчоночьи, кудрявыми волосами. Светлыми. Интересно, сколько денег он тратит на осветлитель и сколько нервов должен пить у людей в полнолуние, чтобы они выглядели как нормальные волосы, а не как кукольная солома? Мэй Ханьсюэ выцепил его из толпы за десять минут до начала концерта и теперь прилип, явно поставив своей целью довести Сюэ Мэна до трясучки. Он был болтливым на грани радио, смеялся громко и звонко, но люди вокруг почему-то не злились, подмигивал так, что внутри у Сюэ Мэна начинало что-то колоть, вероятно, от ярости, а еще не понимал концепцию личного пространства, наклоняясь близко, почти утыкаясь носом в шею Сюэ Мэна и обдавая того нежным, холодным ароматом странных духов — как будто на морозе цвели ландыши, хотя Сюэ Мэн не понимал, откуда взялась именно такая ассоциация. — И чего ты такой злой? — Мэй Ханьсюэ улыбается, без ямочек, как у Мо Жань, но тоже на удивление обаятельно. Как актер на красной дорожке, с целью понравиться всем и каждому. — Словно ежик, — на этих словах его интонации становятся еще более нежными. Интересно, сколько у него еще припасено птичье-животных ассоциаций? — А чего ты до меня доебался? — хмуро откликается Сюэ Мэн. Это ошибка — Мюэ Ханьсюэ нельзя отвечать, потому что он обладает удивительным талантом придумывать ответ на все фразы. Впрочем, молчать смысла тоже нет, это Сюэ Мэн уже понял — в целом, Мэй Ханьсюэ может болтать и сам с собой, если очень нужно. — Ты красивый, — с обезоруживающей честностью отвечает Мэй Ханьсюэ, а потом подмигивает. — Пять минут назад ты сказал то же самое вон той девушке, — Сюэ Мэн кивает в сторону невысокой коренастой американки с зеленым ежиком волос. — Ох, милый, ты что, ревнуешь? — округляет глаза Мэй Ханьсюэ, и Сюэ Мэн почти готов погуглить, сколько лет дают за убийство человека. — Я тебе не милый, — и эти слова тоже — гигантская ошибка. — Так ты признал, что ревнуешь, — радостно отмечает эта ходячая катастрофа, а потом продолжает, — и тебе не нравится обращение «милый». Хочешь, выберем другое? Какое тебе нравится? Дорогой? Мое счастье? Моя радость? Мой котенок? Сюэ Мэн напоминает себе, что людей бить нельзя, даже таких непроходимо раздражающих и тупых, а потом пытается раствориться в толпе, но его ловят за локоть. — Нам пора на наши места, — Мэй Хэньсюэ снова подходит слишком близко и дышит ему в затылок, пуская вниз по позвоночнику мурашки. Сюэ Мэн слабо пихает его локтем в живот, но позволяет себя увести. Не нужно скандалить на публике, остальные люди не виноваты, что он стал жертвой какого-то крашеного маньяка. Всю вторую половину концерта Мюэ Ханьсюэ сидит тихо, хотя иногда ловит руку Сюэ Мэна в свою и довольно улыбается. Сюэ Мэн пытается его щипать, но, кажется, тот не очень впечатляется. В самом конце Мэй Ханьсюэ целует его в щеку, буквально обволакивая запахом ландышей на морозе, уворачивается от очередного тычка под ребра, потом подмигивает и просит, состроив какое-то удивительно жалобное лицо: — Подожди меня тут, пожалуйста, буквально пару минут, ладно? Или могу отвести тебя в коридор для персонала, там народу поменьше. Позже Сюэ Мэн будет много раз возвращаться в прошлое и думать, когда же все пришло туда, куда пришло. И раз за разом понимать — вот сейчас. Он будет проигрывать сотни разных вариантов событий — он отсаживается от Мэй Ханьсюэ еще в начале, он все же ударяет его больно под ребра, он сбегает вот в этот момент, когда его попросили подождать. И все идет по-другому. Проще. Спокойнее. Совершенно не так, как он в итоге пошло. Потому что Сюэ Мэн смотрит на Мэй Ханьсюэ, на его милую, неловкую, почти просящую улыбку, на крошечные колечки волос у лба… И соглашается остаться. Он топчется у дверей в гримерные, не понимая, что там забыл Мэй Ханьсюэ. Побежал отлавливать какую-нибудь скрипачку, чтобы упросить автограф, наболтав, что она невероятно красивая? Сюэ Мэн тогда думал, что Мэй Ханьсюэ издевается и льстит, не подозревая, что тот правда всех людей считает красивыми — восхищенно и абсолютно искренне. И что для самого Сюэ Мэна у него будет еще куча абсолютно других эпитетов, сложнее и вреднее простого «ты красивый». И что среди них обязательно окажется «павлин надутый» (говорить ласково и нежно, когда Сюэ Мэн обижается), и Мо Жань, когда узнает об этом, станет ржать еще неделю. А потом, когда Сюэ Мэн уже весь изводится, Мэй Ханьсюэ все же выплывает из гримерки — хотя, наверное, лучше подойдет «устало идет». Не с такой ровной спиной, как пару минут назад, с растрепанными волосами, — он что, с этой скрипачкой и целовался что ли, почему-то обиженно думает Сюэ Мэн, уже не помня, что сам придумал ее буквально только что, — тащит за собой чехол для… контрабаса? виолончели? Судя по размерам, все же контрабаса. Ну, значит, не скрипачка, а… контрабасистка? Звучит похоже на «колбасу», мстительно катает по голове мысли Сюэ Мэн, а потом воодушевленно начинает бубнеть: — И где тебя столько носило? И надо было заставлять меня ждать, пока ты к какой-то своей девчонке ходил? Мюэ Ханьсюэ поднимает на него удивленный взгляд: под глазами — тонкая усталая синева теней, печальная сонливость на самом дне, тщательно заталкиваемая как можно глубже, у Мо Жаня была такая же, когда тот упахивался на своих работах. — Мы знакомы? — Я так и знал, что ты псих, — удовлетворенно кивает Сюэ Мэн. — Вот, у тебя провалы в памяти. А потом из дверей возникает второй Мэй Ханьсюэ — точно такой же, как первый, только с уже знакомыми Сюэ Мэну искорками в глазах, с идеально уложенными волосами и довольной улыбкой. Может, это он псих? Вот, перед глазами двоится. Правда, конечно, у них одежда разная, но, может быть, просто его мозг примеряет на Мэй Ханьсюэ другую одежду, чтобы представить, как тот выглядит не в бунтарской джинсовке и удивительно узких джинсах, облегающих длинные и тонкие, как у лани, ноги, а в деловом костюме. Хорошо, что хоть без одежды не представляет, это был бы полный провал. Сюэ Мэн в ужасе трясет головой — это все пагубное влияние Мо Жаня, передается воздушно-капельным путем и через телефонный звонки. — А? — в итоге изрекает Сюэ Мэн итог своих мысленных потуг. Второй Мюэй Ханьсюэ, хотя, если так смотреть, по времени знакомства первый, хохочет. Первый, хотя, нет, так-то все же второй, недовольно на него зыркает. — Знакомься, это мой брат, — радостно возвещает первый. Который прям первый, в джинсовке. — Его, кстати, тоже зовут Мэй Ханьсюэ, — а потом он улыбается еще радостнее. — Проводишь нас домой? Можешь понести контрабас. Говорила ему мама не общаться с подозрительными мальчиками с кукольными золотыми волосами. Хотя нет, такого она не говорила, потому что, ну, такое предусмотреть невозможно.