Шоколад

Лайт дрожал, кожей ощущая, что его единственный враг тоже лжёт ему. Слова L звучали искренне, но на самом деле это был чёртов сарказм, тонкие ноты которого Лайт узнает всегда. L практически прямо ему говорил: «Я знаю, что демонстрируя правду, ты скрываешь ещё большую ложь, Кира!» По состоянию Лайта можно было заключить, что скоро он может сознаться — в последнем. И всё-таки грань, которую он перешёл в своих действиях, заставляла детектива чувствовать беспокойство за своего подозреваемого. И даже вина скребла в грудной клетке. Но Лайт уже давно перешагнул все рамки дозволенного: влез в расследование, проник в чувства L. И если он и правда Кира (в чём L уверен) — он попрал закон, стал на край общества, переступил все моральные границы в отношении своего «единственного друга... врага...» Так почему же, когда он смотрит на бледнеющее лицо подозреваемого, провожает взглядом падающую каплю пота на скулы Киры... Почему появляется это неприятное чувство в груди? Возможно, L устал — недостаток сна и такое взаимодействие — особенное взаимодействие — с Лайтом выматывало… L посмотрел на свою руку на щеке Ягами, которую так и не убрал… Он измучен, он на пределе — но всё ещё борется. Если это можно назвать «борьбой» — физически и психически вероятнее-всего-Кира, как мог заключить детектив, уже разбит, как стекло. L тоже боролся с L — сам с собой. Он должен был продолжить пытку, Лайт должен признаться — во всём, что он сделал. Но вместо этого он продолжал смотреть на Киру, касаться его лица, когда он повернулся к нему, будто просил помощи. L пытался себя убедить в том, что Лайт всего-навсего лишь врёт, использует своё состояние для попытки манипуляции. Но интуиция говорила об обратном: он действительно прижался щекой к руке L без какого бы то ни было дополнительного умысла. И это тревожило. — Наверное, я жесток в глазах Лайт-куна, но мне нужно знать, — негромко сказал L, и Ягами ощутил, как напряглись пальцы на его мокрой щеке. Он поднял на дознавателя глаза, до этого он только смотрел в пол и молча глотал слёзы, пытаясь остановиться. — Ты — Кира? «Лайт-кун, хватит бежать от меня и врать самому себе. И мне. Ты не сможешь больше держаться. Я знаю. Ты знаешь. Ты — Кира». L почувствовал, как дрогнул лицевой нерв у Лайта под кожей. На мгновение Ягами широко открыл глаза, как будто не ожидал этого очевидного вопроса. — Ты — Кира? — повторил L, упорствуя, его тело так же прижимало тело Ягами, он сидел на коленях подозреваемого, широко расставив ноги, продолжая чувствовать собственным животом, как Лайт дышит — редко, неровно. Допрашиваемый выглядел крайне бледным, измождённым. Длинная чёлка прилипла ко влажному лбу. Он вдруг издал стон, посмотрев на L широко открытыми глазами, чувствуя, видимо, что сейчас с ним произойдёт. Тот перевёл взгляд на напрягшийся пресс подозреваемого и с понимающим тоном сказал: — Лайт-кун? Ягами мотнул головой и резко, с шумом вдохнул сквозь зубы. По горлу прошла волна спазма. L посмотрел на него с сочувствием и вдруг качнулся вбок, оставаясь сидеть на коленях. Лайт так же резко отвернул голову в сторону, нагибаясь в верёвках, сколько мог, так что стул скрипнул — несмотря на все его бешеные попытки сбежать, узлы ничуть не расслабились, он только кожу содрал, — и его вырвало. — Мне искренне жаль… — L осторожно слез с его колен. Вероятнее-всего-Кира тяжело, надрывно дышал, точно после долгого бега, и смотрел в пол пустыми глазами. На старом паркете растекалась лужа полупереваренного шоколада. L обошёл Лайта с другой стороны и снова осторожно дотронулся до его щеки. — Ты — Кира? Тот вдруг повернул голову — дотронувшись до пальцев L мокрым лбом — и замер. Детектив слышал — даже чувствовал, как надсадно он дышит. Но... факт остаётся фактом: Лайт прижался к нему, как к точке опоры. Неужели он совсем сломлен, если ищет поддержки у своего мучителя?.. Это вообще возможно?.. — Лайт-кун, я понимаю, что сейчас тебе было плохо, но у меня ещё остался шоколад, и если ты... Он осёкся. Почувствовав как через кончики его пальцев прошла вибрация. Низкий, почти не улавливаемый сенсорами гул электричества в проводах. Склонившееся тело на стуле задрожало, как в сильном ознобе, а потом... Лайт резко выпрямился и захохотал. Дико, неудержимо, захлёбываясь нечеловеческим смехом, откинув назад голову. «Ты — действительно Кира» L отшатнулся. Беспокойство и что-то вроде... сочувствия?.. — зашершавило у него где-то за грудиной. Возможно, он правда передавил, и подозреваемый, так и не сказав правды, сошёл с ума?! «Чёрт возьми, Лайт-кун, почему ты просто не признался?!» L просто должен был знать... Он просто должен был прекратить эту нескончаемую круговерть лжи, растущую между ними, как стена. Он просто хотел быть... ближе?.. Ягами всё ещё содрогался в судорожном, раздирающем глотку смехе, и... — О да! — он вдруг резко бросился, наклоняясь, вперёд. Раздался сухой треск — спинка стула... — Да, — повторил Лайт, сузив глаза. Блестевшие в их уголках слёзы, так и не успевшие высохнуть, теперь превратились в острые, ранящие кристаллики льда. И, глядя прямо в лицо замершему от шока детективу, мучившему его часы подряд — с единственной целью: — Я — Кира.