Шоколад

— Да, мы же договорились, — отвечает тот, и решимость эта — та самая стена. Которую Лайт вскоре собирается разрушить. Он собирает карты, тасует, доверительно даёт подснять, и начинает раздавать. L смотрит на семёрку бубен и десятку треф у себя в руках и вспоминает первую встречу с полицией, с легкомысленным, безалаберным, но преданным Мацудой, неотступно следующим за своим шефом. Тогда L уже знал, что это — его первые карты на руках, — но не знал, что ниточка так быстро приведёт к дому Соитиро Ягами… Лайт держал пиковую двойку — и короля бубен. И почти смеялся. Из всех мастей именно бубны ближе всех к — справедливости. И их король — тот, кто несёт эту справедливость. Его тоже окунуло в воспоминания — в день, когда он нашёл Тетрадь смерти. Лучший день в его жизни. День перевоплощения в Справедливость. Единственное, что несколько портило радость — двойка. Кикер¹. Слабая карта. Как слабость человеческая. Лайт вспоминает тот день — когда ему было так плохо. День первых двух убийств. Вспоминает свою двойку — свою слабость, унизительную тошноту и кошмары… Которым здесь не должно быть места. Слабости нет места рядом со справедливостью. Слабости нет места, если вдруг у L тоже окажется король. Пусть этого и быть не может. Но — тогда он тоже сомневался в себе. Боялся, что окажется слишком слабым. Боялся бремени справедливости, которую не выдержит ни один король… Но он справился. Так что ещё посмотрим. Он добавляет ставку и легко, почти артистично, сбрасывая первую карту, как положено, выкладывает флоп. Ещё одна двойка — треф. Пиковый валет. Пиковая же восьмёрка. Лайт смотрит на трефовую двойку и вдруг думает о Мисе, о её внезапном, пусть непрошеном, появлении в его жизни, о мельтешении тьмы и серебра — навязчивом, похожем на наркотик, но порой даже — приятном. Его карта (как он и рассчитывал) оказалась не такой уж и слабой, найдя себе союзника⁶. Но рядом с двойкой крутится пиковый валет. Забавно, но ведь если отразить букву «J» — то получится «L». «О чём я думаю!?» — вскидывается Лайт, чуть подавшись вперёд от напряжения. Странная игра. Странное место вообще. «Интересно, стоит ли это воспринимать как знак судьбы? Если даже боги смерти со мной в доле, означает ли это — предостережение!? В любом случае надо держать ухо востро. Поддаваться фантазиям о величии — это прекрасно, но порой бывает опасно…» — Лайт-кун... — вдруг начинает L и тянет слова, будто удивлён, будто нашёл испорченную клубнику в своём тортике. Но тортов здесь нет, а значит… — Я думаю сдаться. — Что? — переспрашивает Ягами, будто не разобрал слов, будто это ветер случайно залетел в окно и принёс ему в уши какую-то несуществующую, ничего не значащую чушь. Что? Он не верит. Не может поверить. L? Готовый на всё L — сейчас говорит «пас»? Неужели настолько плохи дела? «Возможно, боги и правда на моей стороне». Рюдзаки почти кладёт карты на стол… Почти касается холодного тела камня и в последний момент переносит руку на шоколадки — и бросает, именно что бросает, швыряет на чистую столешницу липкое богатство — сразу четыре плитки. Глядя на Лайта с прищуром тёмного — знакомого — вызова. — Не заметил одной карты, — L включает дурака. Ну, конечно, это же L… Лайт смотрит на этот ход конём, Лайт понимает, что его сейчас проверяли. Лайт чувствует, как внутри начинает подниматься раздражение — точно потемневшее взволнованное море за окном, подстёгиваемое ветром. Кажется, он даже не раздумывает, когда отвечает. Пусть две двойки — это качающаяся доска вместо земли под ногами. Он просто хочет вот так — бросаться навстречу, волной на холодный острый камень взгляда L, от ярости и волнительного предвкушения, — и всё. И Лайт очень доволен — той самой радостью, от которой немного кружится голова и замирает дыхание в груди. Похоже, он-таки недосмотрел и немного «подсел» на L, на его угрюмую решительность, граничащую с жестокостью, на чистую, болезненную, но такую живую инъекцию адреналина в кровь. Он должен быть готовым, если начнётся лёгкая ломка после смерти детектива. А тот должен быть доволен, зная, что он — тот, кто достоин, чтобы остаться в сознании и теле Лайта — этой лёгкой временной болью. И потому Кира, с тающей улыбкой на губах, кладёт, осторожно, как ёмкость с нитроглицерином, между ними карту тёрна. Семёрка бубен. L медлил. «Что такое, L? Дела не настолько хороши, как ты пытаешься меня убедить? Напрасно пытаться переврать лжеца, L. Я думал, ты знаешь это правило лучше». Его мысленная насмешка наверняка разносится по воздуху, порождая в пространстве дрожь, как ультразвук. «Неужели твой соблазнительный выпад был на деле блефом?.. Плохо рассчитанным блефом, L, ты ведь знаешь, что Кира всегда отвечает». — Как ты считаешь, в карточной игре шинигами — это короли треф и пик? — L вдруг задаёт провокационный вопрос. — Или же — тузы? — Что? — в ответ L слышит, как Лайт ворчит, глядя в собственные карты. — Что ты несёшь? Ты специально пытаешься меня отвлечь? — Я верю в твою способность делать несколько дел одновременно, к тому же не раз замечал, как ты в один и тот же момент говоришь со мной, печатаешь таблицы, — и затем отвечаешь ещё кому-то из группы расследования. Это просто разминка для ума, Лайт… «Да что ты такое говоришь, L? Это точно не разминка для ума… Ты пытаешься меня поймать даже в такой мелочёвке?!» Лайт вспоминает, как он писал для L записку от имени Киры, чтобы они думали об одном и том же, чтобы подвести его к мысли о нём — и Мисе. «Он всё-таки пытается анализировать моё поведение через карты. Как и тогда, когда я писал Мисе — якобы от Киры, L тоже тщательно следил за массивом подобранных мною слов. Пытается отвлечь меня и провернуть это снова?!» Ягами упёрся в соперника взглядом, точно хотел кинуть в него этими треклятыми шоколадками. Но, понятное дело, сдержался. «Что ж, это даже забавляет. Я и не думал, что обычный покер окажется таким интересным». Он поднял-таки глаза — со вздохом. Будто бы лесть — даже грубая — но всё же подействовала на него. «Конечно, L, смотри — ты достаточно обо мне знаешь, да, я не против этого, пусть даже делаю вид, что твоя проницательность меня раздражает, я позволяю тебе её — и позволяю себе поддаться. Иначе скучно. Да и почему бы не поболтать?.. Помнишь, L, когда я был в камере, ты постоянно говорил со мной? Было ли тебе правда интересно? Не знаю. Но спасибо. Иначе я бы точно спятил тогда — от бездействия и неизвестности. Значит, я могу ответить тебе благодарностью. И подыграть». — Ни то ни другое… — медленно отвечает Лайт, и L не может не видеть, что смотрит он на стол, а именно — на карты флопа, где рядом с двойкой и валетом крайней лежит чёрная восьмёрка, хитро обрисовывая бесконечность. — Короли?.. Аах, — Ягами как-то странно хмыкнул, но тут же спохватился, точно спешил оборвать тень мысли на своём лице, чтобы не показать, что он действительно что-то знает о шинигами — что-то большее… — Рэм привязана к своей Тетради — и была привязана к Хигучи, — поспешил объясниться он, — а теперь привязана к нам. Хотя среди нас даже владельца Тетради нет… — Нет? — перебил его L. Слишком быстро, чтобы Лайт успел подумать. — Нет, — отвечает тот, твёрдо, глядя детективу в глаза. Нет, L. Не получится. — Короли? Тузы?.. Точно нет. Большего он не сказал. Большего он и не знает. Детектив уронил голову, и тёмные пряди тут же скрыли его лицо. — Спасибо за ответ, — как-то глухо произнёс он — или, может, из-за вечно ссутуленной позы так показалось — снова удваивая ставку. Брови Лайта поползли вверх. То, что сейчас делал L, нельзя было назвать никак. Это нельзя было назвать блефом в той же степени, как нельзя было назвать честной игрой. Потому что либо он самоубийца и сам рьяно копает себе могилу — в этом раунде; либо он просто давит, ожидая, когда можно столкнуть туда противника. А просто столкнуть ему кажется недостаточным. L играет — рьяно, но не воодушевлённо — скорее, надрывно, с тем же ожесточённым слепым рвением, с которым он всегда рвался к разгадке, оставляя позади всё — себя самого, других, человеческие право и свободу. Рвался, но не ради себя — ради Лайта. Точнее — ради вскрытия Лайта. И потому Кира отдаёт свои плитки, отвечая — игрой на игру, безумием — на безумие. И открывает ривер. Восьмёрка сердец. Выжидательно наблюдая, почти не дыша, за соперником. «Что ты делаешь, L? Покажи мне. Я тебя всё равно раскрою. Раньше, чем ты — меня». Он и не думал, что это может быть так увлекательно. Тот двигает вперёд две маленькие плитки. «Значит, всё это было обманом? На что ты надеялся, L?.. Даже если тебе удалось один раз меня провести… Такие игры опасны и не могут длиться вечно». Ягами улыбается — совсем тихо, он знает свой расклад, и они оба напряжённо ждали последней улицы, и теперь он, наслаждаясь, отвечает удвоенным ударом. «Считай, я тебя пощадил. Мог бы и выше». Лайт смотрит, как L не желает сдаваться, как «комплимент от заведения», превратившийся в инструмент борьбы, ложится на стол, и, не удержавшись, чтоб тихонько хмыкнуть, молча двигает к сопернику две пары: чёрных двоек и — восьмёрок над ними. «Шинигами не короли, L. И тем более не тузы. Их жизнь — их существование — отравленный простор бессмысленной всёпожирающей скуки без права на освобождение. Но живут они долго, L. Веч-но. Если не поленятся, конечно. Их вечность — бесконечность перевёрнутой восьмёрки. Забавно, L… Помню, Саю как-то увлеклась Таро и притащила мне колоду, оттуда я помню, что восьмёрка, аркан — это также справедливость, L! И ещё… 28-го числа я нашёл Тетрадь!». Полушутя — забавы ради, полусерьёзно — Лайт и правда стал размышлять: вот оно — число, лежащее на столе... 28-го февраля он родился. 28-го ноября случилось лучшее, что с ним когда-либо происходило, — он нашёл Тетрадь смерти. День его рождения. И день его Новой жизни. Интересно, что случится с ним ещё — другого 28-го числа?⁷ «Боги смерти, похоже, и правда на моей стороне. Видишь, кто на самом деле — справедливость, L? Если бы я мог тебе сказать… Не многовато ли знаков, чтоб сойти с пути?..» L тоже смотрел на карты. L думал: «Две пары... Лайт-кун и Миса составляют пару двоек в данной комбинации. Над ними возвышаются восьмёрки — шинигами. Я почти уверен, что, — тут он внутренне содрогнулся, — шинигами тоже двое, как и уверен в том, что Тетради смерти — две. Иначе бы Кира так не суетился, чтобы встретиться с Кирой-2. Лайт сам сказал об этом. У Мисы должна быть вторая Тетрадь смерти…» Он снова взглянул на лайтовы пары и на его ненужного бубнового короля. «Как быстро померк блеск твоей справедливости, Кира, с которой всё начиналось. Померк перед отточенным движением косы». — Что такое, L? — сквозь мглу своих мыслей он слышит Лайта, внимательного, эмпатичного, жестокого Лайта: — Карта не пошла? Странно, но эти фантазии о положении карт на игральном столе помогали L — сосредоточиться. Расставить имеющееся по местам, а лишнее — отбросить. Думать об игроках в их гонке на выживание — в том числе о себе — как о картонных прямоугольниках с чёрно-красными знаками — вместо имён и лиц. Так было — проще. Чище. Кира наверняка так и думает. Тетрадь смерти превратила других для него — в пометки на листах. L знает, что, чтобы победить, он должен мыслить, как Кира. Он не раз подвергался осуждениям за это — ему это известно. Но он — должен. А здесь это можно. В доме, и без того тёмном из-за узких окон, утопленных в толстенных стенах, сумерки сгустились ещё больше. Море снова зашумело, точно напоминая о том, что времени у него совсем мало. «Если собрать все карты, получится стрит¹. Если добавить к двум моим карманным картам те, что лежат на столе, у меня на руках будто окажутся подчинённые — полицейские в расследовании дела Киры. 7 бубен — это Мацуда, как самый слабый игрок в нашей партии. К тому же, бубны символизируют честность и справедливость. 8 сердец — это Моги… — тут L ощутил, как настороженность медленно царапает сердце. — Восьмёрка выпала как символ бесконечности, вместе с сердцами. Остановленное сердце… Метод убийства Киры. 9 бубен — это Айзава, 10 треф — Ягами-старший. И Валет пик в нашей команде — это я. Лайт-куна в этом стрите нет. Очевидно, потому что он и есть — Кира. Он — валет треф. Думаю, он и сам считает себя таким. Богом, заставляющим грешников ставить кресты на собственных могилах. Но не королём. Король — слишком мелкая фигура для Лайта, старая, обыденная и ожидаемая. Лайт-кун мыслит себя юным богом» Лайт же, находясь в ожидании рядом с погрузившимся в размышления детективом, негодовал. «Что ты медлишь, L?! О чём ты думаешь, L? Пара двоек олицетворяют для тебя — меня и Мису, верно? Не смеши меня. Это так же очевидно, как если бы ты сейчас взял карандаш и подписал обе карты — нашими именами. Так же, как если бы ты подписывал — если бы мог — нам смертный приговор. Только поздно уже думать. Ничего не выйдет». Тот же только нахмуренно уставился на Ягами и перевернул карты. — У меня стрит, Лайт-кун, —сказал он. — Я выиграл. «Он — выиграл!» Лайт не успел защититься от злости. Не успел остановить то самое воспоминание, вернувшееся ударившей, в момент затопившей его волной — когда Миса оказалась в заложниках этого чудовища, — и его собственные проклятые панику и ужас. Горло сдавило нестерпимой злобой: «Как он посмел?!!» Он не думал, что эта короткая игра станет для него важной. У него уже есть во что играть. Это, наверное рефлекс. Повсюду, где замешан L, — не останавливаться. Будто бы Лайт рядом с ним становится пленником собственного нездорового, зависимого, жалкого я. Жаждущего только боя и победы. Лайт это ненавидел. И понимал, что не может без этого. ______________________ ⁶ найдя себе союзника. Речь не только о втором Кире, но и об игре: пара любых одинаковых карт — одна из комбинаций. То есть вместо кикера, портящего расклад, с двойкой Лайт получает потенциально шанс на выигрыш. У Мисы, при всех её недостатках, были глаза шинигами. ⁷ интуиция не подводит Лайта: он не только родился 28-го числа (февраль) и нашёл Тетрадь (ноябрь) — но в эту же дату и умер. Так что для него это правда — роковое число…