***
До конца хмурого испоганенного рабочего дня оставалось полчаса. Чонгук хрустит пальцами и поднимается со своего места, направляясь в туалет. Ему казалось, что он двигается будто на автопилоте, погружённый в свои размышления. Тело до сих пор ещё не перестало болеть после той бурной ночи, хотя прошло уже несколько дней, и во многом эта боль не давала хоть сколько-нибудь отвлечься от раз за разом повторяющихся как на репите воспоминаний. Болела спина, болела задница, болело истерзанное горло, болели мышцы в руках и ногах... Но по сравнению с тем, что творилось в душе, это был лишь фоновый шум. Уже собираясь уходить, Тэхён наказал ему даже не пытаться вызывать его снова. Утирая перед зеркалом размазанную о шею Чонгука помаду, сказал, что если тот переведёт предоплату, он её вернёт. Чонгук не пытался спорить и надоедать бесконечными расспросами, чем именно он не угодил Киму. Как только он задавался этим вопросом, голос в голове тут же повторял: "У меня нет такой роскоши, как право на личную жизнь". У них было всего три встречи. Три коротких мгновения по сравнению с целой жизнью, а Ким Тэхён успел так прорасти в его сердце, что выдрать его оттуда без хирургического вмешательства не представлялось возможным. Уж сколько бы строптиво и холодно он ни пытался себя держать, сколько бы снисходительности в его голосе ни звучало бы, когда он запрещал в себя влюбляться... Но запрещать такое после всего, что между ними было за эти три встречи — это всё равно, что пытаться защититься от пули зонтиком. Вымыв руки, Чонгук долго не может заставить себя отойти от раковины. Он тяжело упирается ладонями в столешницу и бездумно таращится прямо перед собой невидящим взглядом. Его маленькая-большая тайна так и останется с ним, в его душе, да только теперь она не греет, а давит многотонным грузом. Потребуется, наверное, немало времени, чтобы этот нарыв зажил и рассосался. Но даже если чувства со временем остынут, в памяти эти ночи запечатлены навечно. Все эти вздохи, крики, пощёчины, ощущение над собой чьей-то безраздельной власти и своё собственное желание ей подчиняться... — Ты что натворил, идиота кусок? Чонгук медленно поворачивает голову вбок. Реплика справа прозвучала как выстрел, рассеявший туман, что заволок его голову. Но Чон не чувствует в себе никаких душевных сил, чтобы эмоционировать. И он просто говорит: — Всегда пожалуйста. Ответом ему служит громкое фырканье. — Знаешь, эта твоя манера подставлять голову под удары не доведёт тебя ни до чего хорошего. Ты как вообще до своих лет дожил, такой-то дурной? Чонгук равнодушно пожимает плечами, глядя куда-то в сторону. — Случайно. Как и все мужики. — В смысле? — Ну знаешь, как говорят: мужчины — это случайно выжившие мальчики. Тэхён раздражённо сдёргивает с носа очки в роговой оправе и принимается протирать стёкла подолом рубашки. — Это было глупо с твоей стороны. Чонгук так же раздражённо цокает языком. — Да-да, я дурак и не лечусь. Спасибо, повторять мне это в сотый раз не обязательно. Раз я дожил до своих лет и не исправился, то дальше нет смысла капать мне на мозги. Не поможет. — Даже вдвойне глупо, учитывая то, что я уже подал заявление на увольнение. Чонгук поднимает на Тэхёна ошарашенный взгляд. — Увол... Зачем? Тот качает головой и закатывает глаза. — Слушай, если я так тебя раздражаю, со мной можно просто не общаться, — продолжает Чонгук, — Не обязательно так кардинально... Если тебя эта ситуация покоробила, то ладно, так и быть, я за твои ошибки больше впрягаться не буду. Тэхён смотрит в его сторону со странным выражением. В его лице смешалась целая гамма чувств, да так плотно смешалась, что трудно было понять, что именно это были за чувства. Под смуглой кожей ходят желваки, ноздри раздуваются, как от бешенства. Будто он не то зол настолько, что готов разорвать Чонгука на тысячу маленьких идиотов, не то ему больно так, что хочется кричать. Тэхён суёт очки в карман и в несколько широких шагов преодолевает расстояние между ними, сокращая дистанцию до расстояния вытянутой руки. — Думаешь, тебе одному непросто? — шипит он, тщательно подавляя громкость своего голоса, чтобы его слова не достигли посторонних ушей, — Думаешь, что только ты можешь что-то чувствовать? Конечно, блядь, я же холодный и жестокий кусок дерьма, да? Порхаю, как сраная бабочка, и горя не знаю! Притихший Чонгук не смеет сказать ни слова, не веря своим ушам. — По-твоему, мне ничего не стоит находиться с тобой в одном помещении и держать обычную постную мину? Если ты вдруг думаешь, что я снял парик и тут же обо всём забыл, то ты, мать твою, просто баран! Глаза Тэхёна полыхают тем же ведьминским огнём. Только он горит прямо-таки испепеляюще, уничтожая всё на своём пути. У Чонгука предательски щемит в груди, а глаза заволакивает пеленой. — Тогда... Почему? Чонгук не договаривает свой вопрос до конца. Потому что не нужно. Ким и сам прекрасно знает, что стоит за этим "почему?". — Потому что это дерьмо не для тебя, — рот Тэхёна кривится, но он берёт себя в руки и на миг прикрывает глаза, — Ты в нём не выгребешь. Я... Можешь мне не верить, но... Я совсем не хотел, чтобы всё вышло... Вот так, как вышло. Он трёт пальцами переносицу, загоняя вспыхнувшие эмоции вглубь. — Ты не должен был видеть анкету, — вздыхает он, — Но раз сделанного не вернёшь, то лучшее, что ты можешь для себя сделать — больше не рвать себе душу. Я уйду, и ты забудешь. С глаз долой, из сердца вон. Чонгук смотрит на его лицо. На падающие на лоб густые крупные кудри, на родинку на кончике носа, на тоскующие тёмные глаза, на воротник полосатой рубашки... Мгновенная вспышка заставляет его совершить ещё одну непоправимую глупость. Чон сгребает Тэхёна за этот полосатый воротник, притягивает к себе и... Как же давно он хотел это сделать. И раз терять ему больше нечего, то он может напоследок сорвать этот неприкосновенный цветок. На губах Тэхёна остался привкус очень сладкого чая с жасмином. А от него самого пахнет... Им самим. Тем неповторимым запахом, который не в силах получить ни один, даже самый искусный парфюмер. А жаль. Чонгук многое бы отдал, чтобы законсервировать этот запах и дышать им в минуты тоски, чтобы добить себя окончательно и растечься безвольной жижей где-нибудь в углу квартиры. Конечно, Тэхён толкает его. Толкает сильно, и основания его ладоней больно врезаются в грудину. Но Чонгуку-то что. Чонгуку не привыкать. Чонгук от него и покруче получал. До сих пор болящие отметины по всему телу не дадут об этом забыть. — Свихнулся, — не то спрашивая, не то утверждая, шипит он, — Увидят же! Чонгук облизывает губы. — Никто не увидел. Иди уже. Но Ким не уходит. Он стоит, то оглядываясь на дверь туалета, то снова на Чонгука. Мнётся. Громко дышит через приоткрытый рот. — Мне... — его голос проседает, — Мне правда... Жаль. За грудиной становится горячо и туго. На обожжённых губах горит сорванный поцелуй. И кажется, что Тэхён чувствует что-то схожее с ощущениями Чонгука, и потому не может заставить себя развернуться и уйти прочь. Они оба прислушиваются к звукам за дверью. Ни шороха, даже в отдалении. Их взгляды снова сталкиваются... А потом сталкиваются они сами. Никто так и не понял, кто сделал первый шаг. Просто притянулись, как разноимённые заряды. Запах Тэхён обволакивает Чонгука с головы до ног. Его дурацкая рубашка с заплатами на локтях сминается под напором рук старшего конструктора, а сам он впивается пальцами в его выглаженный воротничок. Их вздохи дробятся эхом от кафельных стен и кажутся оглушительными в звенящей тишине вокруг. Не говоря уж о звуках, которые издают их соединяющиеся мокрые губы. Оторвавшись от Чонгука, Тэхён воровато оглядывается, а затем толкает дверь каморки со швабрами, которая никогда не запиралась. Вместе они вваливаются в этот тесный, душный, пахнущий стиральным порошком закуток, придавливают двери изнутри и снова обвивают друг друга руками. Кто-то из них локтем задевает выключатель, зажигая совершенно тусклую одинокую лампочку под потолком, но никто уже не обращает на это внимания. Как бы ни сходил с ума Чонгук в ту их невероятную ночь, ему ещё никогда не было так сладко и горько одновременно, как в этой каморке с паутиной по углам. Тэхён целует его жадно, ненасытно, жмётся к нему всем телом, а Чонгук обнимает его за шею и с наслаждением пропускает сквозь пальцы волосы хёна. Настоящие волосы, не парик. Они безумно мягкие и рассыпаются в руках прохладным шёлком, а Чонгук рассыпается в крошку внутри себя от того, как чертовски мало ему того, что происходит сейчас. Его жестокий хён ковыряет ноющую в груди рану, растравливает её и рвёт подзатянувшие её тонкие плёночки. Их языки сталкиваются и переплетаются в безумном танце, они бьются зубами и кусают друг друга. В лёгких стремительно кончается воздух, а голова слегка кружится от изобилия чувств и ощущений. Они пьют друг друга, пьют без остатка, потому что больше не будет такого шанса. Милосерднее со стороны Тэхёна было бы пустить Чонгуку пулю в голову, чем вытворять то, что он вытворяет сейчас, жарко дыша ему в рот и комкая рубашку на его спине. Но хён не милосерден. Он целует Чонгука так, как никто не целовал до него, и вряд ли найдётся кто-то, кто сможет его затмить или хотя бы посоперничать в умении так гнуть человека в бараний рог. Он обнимает так, что хочется обрушить весь мир, лишь бы не было больше необходимости выпускать его из этих объятий. Чёртов Ким Тэхён испортил его. Как после дорогого вина пить дешёвую бормотуху, как после жизни в роскошных апартаментах перебираться в общагу барачного типа, так и Чонгуку придётся мириться с жизнью, в которой не будет его. Того, кто сейчас так нужен. — И после этого ты называешь меня жестоким? — шепчет ему в губы одурманенный Тэхён, — Зачем ты снова всё усложнил, малыш Гук-и? Чонгук не отвечает. Он вжимается носом в висок хёна и делает глубокий вдох. Как последняя затяжка перед тем, как бросить курить. Самая сладкая. Самая горькая. — Прощай, Тэхён-щи. Тэхён печально вздыхает. Он касается губами его скулы и на миг сжимает плечо под рубашкой. — Прощай, мой большой сильный мальчик. Черта подведена. Но менее больно всё равно не становится.***
— Креветки у них мелкие. — Ага. Как твой член. — Ты охуел? — Слова твоей подружки. Хосок размахивается было, чтобы влепить ехидно хихикающему Юнги мощную затрещину, но тот спешно прячется за могучими плечами Намджуна. Чон пытается поднырнуть и так и эдак, но Мин вертит друга, как щит, заставляя пылающего жаждой мести Хосока багроветь до самых корней волос. — Так, а ну хорош! — Ким взмахивает руками, сбрасывая с себя руки Юнги и едва не опрокидывая свой бокал, — Сейчас обоих лбами тресну! Хосок прекращает попытки покарать ядовитого хёна, но бросает в его сторону многозначительные взгляды, показывает двумя пальцами на свои глаза, а затем на его. Мин в ответ вываливает язык. — Ой, боюсь, — саркастически бросает он, — Полные штаны навалил. Старший Чон отхлёбывает из своего бокала, немедленно украшая свою верхнюю губу белыми усами. — Знаешь, хён, — говорит он, — Вот поэтому у тебя нет девушки. Кому понравится, когда рядом всё время трётся такая токсичная вонючка? — Ох, — Юнги хватается за сердце, кривя брови, — Как же это низко с твоей стороны. — Ну ты первый начал. — Бе-бе-бе. Сидящий между ними в качестве водораздела Намджун страдальчески воздевает глаза в потолок. — Да уймитесь вы наконец, — взмолился он, — Взрослые дядьки, а по разговорам ощущение, что вот-вот начнёте совочками друг друга пиздить. — Я молод душой, — фыркает Хосок. — Да и вообще, отсутствие девушки — не показатель ровным счётом ничего, — вставляет Мин, снимая панцирь с одной из тех мелких креветок, — Мы сейчас все здесь одинокие волки. Что, Хос, скажешь, что Нам тоже вонючка? Или Гук-и? Алло, Гук-и, мы тут вообще-то злободневные темы обсуждаем! Можешь прервать свою связь с космосом хоть на один вечер? Чонгук отвлекается от созерцания мигающих над барной стойкой лампочек разноцветной гирлянды и уставляется на хёна своими круглыми оленьими глазами. — А? — Хуй на! Ты за свою честь постоять не хочешь? Тут Хос, между прочим, утверждает, что раз у тебя нет девушки, то ты... — Вот же ж пиздабол несчастный, — старший Чон таки исхитряется и пинает Мина в лодыжку, — Не Чонгук вонючка, а только ты! Слышал? Только ты! — Прекрати голосить. Орёшь, как будто тебя в жопу ужалили, — морщится Юнги, потирая ушибленное место, — Так что скажешь? Чонгук рассеянно пожимает плечами. — Не знаю, — бесцветно тянет он, — Может, я тоже вонючка. Друзья вместе смеряют его сочувственными взглядами, пока их начальник меланхолично гоняет остатки пива по дну бокала и пытается что-то разглядеть в разводах пены. — Да ладно тебе, Гук-и, — примирительно говорит Юнги, — Дерьмо случается. Ничего непоправимого же не стряслось. Наш юрист ведёт с ними переговоры. Сгоряча все они про суды орать начинают. И сколько таких грозившихся до дела дошли? — Вот-вот, — поддакивает Нам, — А штраф этот... Тьфу на него. Ты же не на мели сейчас? Если совсем пиздец, так не молчи. Мы все скинемся, по-братски... С голоду не пропадёшь! — Именно, — кивает Юнги, — А если сумма совсем уж неподъёмная, Хосока кому-нибудь продадим. А то он меня заебал, а так хоть какая-то польза. — Ты когда-нибудь допиздишься, хён, — цокает языком Хосок, — Ну а насчёт вышесказанного — я присоединяюсь к коллегам. Не боись, с голой жопой не оставим. Чонгук морщится. Он подаётся всем корпусом назад, желая сделаться как можно меньше. В последнюю очередь ему хотелось сейчас такого повышенного внимания к своей персоне. — Да всё у меня в порядке, — цыкает он, — Просто устал. Неделька была... Непростая. — Это да, — кивает Намджун и поднимает свой бокал, — Ну тогда... За окончание этой сраной недели! Да сгорит она в пекле. Бокалы звенят, пиво плещется в стекле, а Мин утаскивает с тарелки ещё одну креветку. — И пусть этот штраф будет самым большим горем в твоей жизни! — добавляет Хосок, — И вообще, знаешь что? Сегодня мы тебя угощаем. Правильно же, парни? Говоря это, он пытается подмигивать обоими глазами, отчего начинает походить на спятивший светофор. — Ой, ну хорош, — фыркает Чонгук, — Я не умираю. Хватит уже, вы меня пугаете. — Если бы умирал, мы на тебя пиво переводить бы не стали, — назидательно говорит Хосок, — Так что пользуйся шансом и не выёживайся. Чонгук качает головой и опрокидывает в себя остатки пива со дна бокала. Пока он пьёт, его расстёгнутый рукав сползает с запястья, на котором болтается толстая цепочка. Хосок, как сорока, тут же тянется потрогать блестящую цацку. — Оп, — он вертит браслет, ловящий блики гирлянды, — Не помню у тебя такую штучку. Серебро? Чонгук опускает опустевший бокал на стол. — Не знаю, — пожимает он плечами, — Вряд ли. — А ты что, все его штучки помнишь? — подначивает его Юнги, — Может, ещё и в блокнотик записываешь, мамкин шпион? — Все не все, но я прекрасно помню, как ты носил пирсинг в носу и всем говорил, что это настоящий свэг. Намджун аж поперхнулся пивом. — Юнги-я? В носу? В натуре? — И хуле тут такого, — неуютно ёжится Мин, но поздно — Хосок вскочил на любимого конька. — Ага, — радостно подтверждает он, — В перегородке кольцо такое. Такой бычара был, я ебу! И пырил ещё на всех исподлобья, чтоб полное сходство было. — Да заткнись ты, — шикает на него Юнги. — У меня и компромат сохранился, — Хосок лучится ехидством, будто урана поел, — Сегодня вечером в нашу конфу скину. — Я тебя потом с крыши скину, — угрожает ему Мин. — Пупок развяжется. — Ничего, пожертвую им специально для тебя. Пока хёны вновь сцепились языками в своей вечной непримиримой борьбе, а Намджун тщетно и особо ни на что не надеясь пытается их урезонить, Чонгук одёргивает рукав, пряча коварную цепочку, послужившую для нового витка тянущейся весь вечер перепалки. Обычно она пряталась под одеждой от посторонних глаз. На самом деле это был вовсе не браслет. Цепочку на его руке застегнул Тэхён в той каморке для швабр, прежде чем покинуть и эту каморку, и жизнь Чонгука. Лишь выйдя на свет, Чон смог рассмотреть, что он ему оставил. Это была та самая цепочка от наручников, которую Тэхён забыл на кровати после того, как лишил его невинности. Впервые за очень, о-очень долгий срок Чонгук разрыдался. Не просто пустил слезу и стёр, а прям разрыдался ручьём. Он едва смог дотерпеть до машины, чтобы не рвануло на глазах посторонних, и уже там дал себе волю. Он долго не мог тронуться с парковки, и просто сидел и умывался слезами, пока не разболелась голова. Так глупо с его стороны — так страдать по шлюхе. Пусть по дорогой и красивой, с длинными ногами и прекрасным лицом, но всё-таки... Чтобы вот так рваться и крошиться, мотать себе нервы и впадать в отчаяние, когда перед носом захлопнулась дверь... Но сердце не получалось уговорить. Сердце не слушало доводов разума. Сердце не хотело понимать, что ничего хорошего бы из этой больной страсти не вышло. Что лучше и мудрее было обрубить эту связь сейчас, пока она не оплела подобно ядовитому плющу и не задушила в своих объятиях. Оставалось только терпеть, держать равнодушный фасад, пока внутри кипел вулкан, и мечтать о денейрализаторе из "Людей в чёрном". Хотя с равнодушным фасадом выходило из рук вон плохо. Тэхён правильно говорил — шпион из него никакой. Вон и друзья заметили, хотя и списали всё на ситуацию со штрафом. Конечно, Чонгук не стал бы их посвящать в истинные источники серости своего лица. Ведь говорят же, что всё проходит. И это пройдёт. Надо только подождать. А то, что эта цепочка под рукавом очень хреново способствует тому, чтобы отвлечься и забыть... Так это никого не касается. Им приносят ещё выпивки. Бедняжка официантка едва дотащила массивный поднос, сдувая со лба лезущую в глаза выбившуюся прядь. Нам и Хос, заметив её страдания, подскакивают и помогают ей, забирая поднос из рук. — Да ну что вы, — смущённо улыбается она, пока парни переставляют бокалы на стол, — Это моя работа... — Надеюсь, Вам молоко за вредность выдают? — подмигивает ей Хосок, — Заставлять девушек таскать такие тяжести... — Ничего-ничего, — официантка машет руками, пока захмелевший уже Чон не сболтнул лишнего, — Приятного вам вечера. Она уже забирает поднос и собирается уходить, но поймавший кураж Хосок вновь окликает её. — Девушка, а что Вы делаете после работы? А то у меня есть один глубоко холостой друг, которому... Намджун одним могучим шлепком ладони затыкает ему его не вовремя рванувший фонтан. — Извините, — отчаянно краснея, говорит он, — Этот полудурок уже набрался. Не обращайте внимания. Официантка ещё раз неловко улыбается и спешно направляется в сторону кухни. Хосок кусает Намджуна за палец, заставляя того айкнуть и отдёрнуть руку. — Какая же ты свинья, — укоризненно толкает он его кулаком в плечо, — Я же из лучших побуждений, а ты... — Да пошёл ты со своими побуждениями, — буркнул Намджун, падая на своё место, — Выставляешь меня дураком каждый раз. — Да ты и есть дурак, — вздыхает Чон, садясь рядом, — Ты так до старости будешь слюни пускать издалека. И увидишь, как она после смены пойдёт домой с кем-то посмелее да понаглее. — Твоя какая забота? — Ну ты мне друг или не друг, ёбана в рот? — Друг вокруг. Со своей холостяцкой жизнью разберись сперва, сваха. Пока он переругиваются, Юнги прищуривается и придвигает к себе миску с сушёными кальмарами. В них сбоку была воткнута розовая бумажка, на которой обычно пишут заметки, свёрнутая конусом. Мин выуживает её из кальмаров и разворачивает. — Что там? — вытягивает шею любопытный Хосок. Юнги пробегается глазами по написанным синей ручкой строчкам и ухмыляется. — Хех. Не говоря ни слова, он с хитрым прищуром передаёт записку Чонгуку. Тот удивлённо принимает из его рук листок и, хмуря брови, вчитывается в текст. — Да ну что там? — подскакивает на своём месте Хосок, — Не томите уже! Чонгук хмыкает безо всякого веселья. — "Привет. Я не знаю твоего имени, но друзья называют тебя Гук-и", — читает он вслух, — "Ты очень милый, но у тебя грустные глаза. Можешь написать мне в любое время, если нужно будет кому-то выговориться". Ниже был размашисто выведен номер телефона. Номер телефона той смущённой Хосоком официантки. Старший Чон залихватски свистит, заставляя обернуться на себя половину бара. — Эх... Мы выбираем, нас выбирают... — качает головой он, дождавшись, когда люди перестанут пялиться в сторону их столика, — Э-э... Эм... Он уже без прежнего задора оглядывается на Намджуна. Тот, надо отдать ему должное, держится достойно, но омрачившая его лицо мимолётная грусть всё же предательски лезет наружу, заостряя черты лица. — Ну, что ж... — мнётся Хосок, — Ну зато мы знаем, что в эту дверь можно не стучаться. Можно хоть не мучить себя догадками. — Хах, — печально усмехается Ким, — Да уж... — Да ладно тебе, Нам, — Юнги хлопает друга по спине, — Не последняя же женщина на планете. Будет у тебя ещё и таких, и других, любых! Выбирать ещё заебёшься. — В присутствии Гук-и мне остаётся только в сторонке курить, — смеётся Намджун, хотя в искренность его смеха верится с трудом. Чонгук складывает розовый листок пополам, протягивает руку и кладёт его прямо перед другом. — Держи. Намджун поднимает на него удивлённый взгляд. — Чего? Чонгук качает головой. — Мне он не нужен. А ты — попытай счастья. Может, разговоришь её, она и растает. Ты собеседник куда лучше меня. Да и глаза у тебя тоже грустные. Ты должен ей понравиться. Ким смотрит на листок, хмуря брови и пожёвывая нижнюю губу. — Хочешь сказать, что отказываешься вот так просто? — не верит он, — Она же вся... Вся такая... Он жестикулирует в воздухе, показывая, какая она, женщина его мечты. — Ну раз аж прям "такая", так напиши. — А ты? Чонгук смотрит на друга. В груди разом поднимаются все затаившиеся там чувства. Волна бьётся в рёберной клетке, и от неё глаза становятся горячими. И ещё более печальными, чем прежде. — Не хочу. Отвечает просто, потому что честный ответ для него немыслим. Не готовы друзья к таким откровениям своего Гук-и. Даже такие друзья, которые последнюю рубашку отдать готовы, чтобы прийти на помощь. Намджун устало трёт пальцами затылок. Он берёт розовый листок и бросает его в тарелку с панцирями креветок, оставшимися от прошлой закуски. — А я не хочу навязываться, — говорит он, — Не хочу выглядеть жалко и крипово. На "нет" и суда нет. Хосок цокает языком и заводит глаза в потолок. — Ох, ебать, — сварливо выговаривает он, — Какие у нас тут благородные маркизы собрались. Не забудьте мизинчики оттопырить, когда будете пивандрий хлестать. — Не завидуй, — фыркает в его сторону Юнги, — Зло берёт, что тебе в тарелки записочки не подкладывают? — Ой, а сам-то. Что-то не вижу очереди из девиц, пришедших по твою душу. — А нахуя мне очередь? У меня на очередь здоровья не хватит. — Охуенные у тебя отговорки. — У тебя даже таких нету. Намджун с Чонгуком переглядываются, пока эти двое неугомонных снова затеяли словесные бои без правил. Чон не видит в глазах друга ни капли раздражения или неприязни из-за того, что девушка, в сторону которой он бросал пламенные взгляды, предпочла ему другого. Только усталость, понимание и принятие. Нам подмигивает Чонгуку из-за края бокала и улыбается ободряюще, как бы говоря: любови приходят и уходят, как волны, а дружба — это скала, о которую разбивается вода. А Чонгуку становится только хуже от этого намджуновского смирения. Потому что сам он смирился только разумом, в то время как чувства всё ещё пылали и протестовали против правильного, но такого гадкого, как горькая пилюля, решения. Он удалил номер Тэхёна, чтобы не было соблазна. Он удалил аккаунт на том сайте, где когда-то повстречал госпожу Нуар. А Тэхён сам очень благородно удалил себя из его жизни. Правда, снять цепочку с запястья рука так и не поднялась. Это было слишком невыносимо. Чонгук решил отучать себя постепенно, как от любой другой вредной привычки. Со временем он сможет порвать и эту нить, соединяющую его с прошлыми ошибками, когда достаточно зачерствеет к тому, от чего рыдал в машине вдали от посторонних глаз. По крайней мере, он очень надеется на это.