Пепел. Хроники Риада

Над гладью озера бесшумно порхали лазурные кормацы, чьи невесомые крылья отражались в голубоватой влаге. С тихим плеском вливались в озеро ручьи, ровными белыми снопами падал на воду дневной свет, и слышались нежные трели летавших возле расщелины кокхов. — Ты любишь кормацов, НанЧа? — спросила ХынСаа. Страж перевёл взгляд с бабочек на лицо девушки и кивнул; ХынСаа протянула руку и тепло улыбнулась, когда один из кормацов сел на её указательный палец. — В послании Бледноликой Сийг сказано, что день, когда в Риад вернутся кормацы, станет предзнаменованием скорой гибели его владыки, — проговорила девушка, объяв ладонью бабочку и грустно разглядывая её нежные крылья. — Если бы я знала… — глухо начала она и осеклась, чувствуя сжимавшую горло горечь. НанЧа ответил удивлением и сжал рукоять меча, подавив порыв подойти к ХынСаа; стоявшая на берегу озера девушка присела на корточки, не обращая внимания на тотчас намокший подол серебристого платья, и, вытянув руку, проследила за лёгким полётом кормаца, упорхнувшего к другим бабочкам. — Я вновь была перед выбором: помочь племени или попросить Котада пожертвовать одним из сыновей, — призналась ХынСаа, поднявшись на ноги. — Я дважды предала Риад… У Рэйхана будет довод считать меня вероломной, — она прерывисто выдохнула и, обернувшись к стражу, улыбнулась дрожащими губами: — Сколь же сложно ведать о том, что несёт тебе грядущее. По взгляду НанЧа было понятно, что он хотел бы забрать её ношу; ХынСаа заморгала, пытаясь скрыть от него свою слабость, но возложенная на неё миссия никогда прежде не сжимала её сердце столь острой безысходностью. Приблизившись к алтарю, девушка потянулась к висевшим на груди часам и, вспоминая прорицателя, промолвила: — Те, что охотятся в ночи. Те, что слышат реки и говорят на языке ветра. Те, что видят сны… Те, кого давно нет в этих землях, аргантали, — добавила она. — Прорицатель был неправ, полагая, что достаточно крови полукровок. Правитель повторил его ошибку… Но завтра, узнав правду, никто не поймёт, что спасение Сараир и побег племени не были моим предательством. Памятью о сне вспыхнуло в мыслях: «Ты принесёшь в жертву самого верного!». ХынСаа сглотнула. Истинным предательством был шаг, который она собиралась сделать сейчас, не желая этого и не имея иного выбора. Девушка расстегнула застежку и сняла подвеску. Песок медленно сочился сквозь горлышко — впервые с того дня, как она приняла подарок прорицателя. Она перевернула остов, песок не изменил направления. ХынСаа вдруг отчётливо осознала, почему Хэжар был так уверен в том, сколько времени ему осталось. — Хатлатт рассказал мне, что первого отца в твоём роду принесла в Ихрадж жрица, — поведала девушка не НанЧа, а огню в чашах по обе стороны от жертвенника. — Сын от сына того, чей отец был рождён под сводами храма, которые помнят их первого отца. А тот был найден в лесу и не знает о себе… — вспомнила она записи в послании Первой Матери. Смятение, которое вызвали у стража её слова, ХынСаа ощутила, как свое собственное. Догадка посетила её только вчера, когда в забытьи тревожного сна к ней вдруг без порядка пришли слова, повторённые некогда множество раз. Догадка, пронзившая грудь и отнявшая у девушки все силы сейчас. Она так и не смогла обернуться, силой вынимая из себя правду, которую не хотела произносить: — Первого арганталя в Ихрадж принесла Бледноликая Сийг. Моя блуждающая душа… Это была я. Я принесла дитя арганталей в храм, — ХынСаа положила часы на подставку, которая держала хрустальную чашу, рядом с ритуальным кинжалом, что поблескивал в сиянии пламени. — Я оставила завет… самой себе. Завет однажды открыть правду его потомку… и пробудить дремлющее в крови проклятие. Но почему? — глухо спросила она у самой себя. — Почему я… Потому что узнала, — девушка опустила веки, чувствуя горящую под ними влагу. — Я единственная узнала тайну Рэйхана. Призвав на помощь всю свою волю, ХынСаа обернулась. НанЧа подарил ей ясный взгляд, в котором сияли вопрос и неверие. В нём не было страха, не было протеста. И так, словно страж назвал это желание вслух, девушка ощутила его жажду узнать ответы. — Тридцать и три поколения назад Сийг и глава стражи Ихраджа выдумали обет молчания, — шагнула к воину ХынСаа. — Так твои отцы сохранили в тайне страшную истину, не ведая о причине. В них был лишь страх, что, обнаружив себя, они будут убиты… потом и он исчез. Остался долг, который каждой главной жрице передавала её предшественница. Долг сохранить чистоту крови, — девушка отвела взгляд и со слабой усмешкой заметила: — Вряд ли и они понимали, какова цель их поисков. Страх перед Владыкой Цайлома научил каждого не задавать вопросов… «Ты должна её проводить! Нельзя допустить, чтобы кровь смешалась…». Яркой вспышкой вернулись в память недавние видения; ХынСаа будто снова видела и слышала, как воспитавшая Вахию жрица поручает ей отвести мать НанЧа в селение арганталей, дорогу к которому знали только главные жрицы, как велит вернуть родившегося ребёнка обратно в Ихрадж. Осознание, сколь страшной была миссия, трепетно исполняемая первой служительницей Ихраджа, отозвалось в ХынСаа насмешкой над собой. Помедлив, девушка подошла ближе к стражу; её убивала преданность, с которой он взирал на неё. Она оглядела его мужественное лицо, широкие плечи, оружие, которое было продолжением его рук. Много солнц он защищал её так, как иные волчицы не защищают своих волчат. Подавив порыв убежать из зала, ХынСаа мягко заметила: — Тебя с рождения учили сдерживать гнев, чтобы ты не выдал свою сущность. А ты думал, что выдержка выдаёт в тебе настоящего воина, — девушка улыбнулась, завидя, как посветлел взгляд НанЧа в ответ на эти слова. — Тебя научили хранить свои и чужие тайны в молчании. А ты не знал, что вовсе не это прятала твоя маска… Я разглядела отчаяние там, где все увидели гнев, — почти шёпотом призналась она, помолчав. — Смогу помочь тому, кто будет сражаться с моей помощью… Но только сейчас я наконец нашла того, кого спрятало его обещание… как и обещала матери, — грустно добавила ХынСаа и протянула руку к лицу стража. — Ты мне позволишь?.. НанЧа моргнул, неожиданно робея перед её просьбой, потом кивнул. Девушка осторожно сняла маску с его лица и выронила её из пальцев. Губы стража были чёрными. Раздумывать и колебаться более ХынСаа себе не позволила; приложив ладонь к груди НанЧа — туда, где билось сердце, — она тихо проронила: — Пробудись, память крови. Вернись в жилы, древнее проклятие. Разрушь силой ненависти бессмертие своего врага. Девушка отняла руку и тотчас отступила, подняв голову и завидя, как вспыхнуло в глазах стража жёлтое пламя. НанЧа сжал голову ладонями, ненадолго зажмурился и вновь встретился с ХынСаа глазами. Взор его всё так же полыхал жёлтым. Девушка испуганно улыбнулась в ответ. Перед ней стоял чистокровный арганталь. — НанЧа, — поддавшись порыву, начала ХынСаа, — тебе вовсе не обязательно делать следующий шаг. Ты можешь сейчас покинуть Ихрадж, я никому не скажу о тебе… НанЧа, — оборвав саму себя, в отчаянии позвала она стража, когда он покачал головой. — Уходи, прошу тебя. У меня нет права просить тебя об этой жертве… — девушка смолкла, запутавшись в словах и переживаниях. Чёрных губ коснулась улыбка — храбрая, ободряющая. Засияла в жёлтых глазах бесконечная преданность. НанЧа приложил ладонь к сердцу, прижал её к устам, коснулся лба. ХынСаа поняла, что он дал слово чести — так, как того требовали традиции его народа. Втянув в себя воздух, она сдержала слёзы и горько улыбнулась вторгшимся в воспоминания словам правителя: «Предательство вернётся к тебе, ХынСаа, в миг, когда ты не будешь его ожидать». Она отвернулась, прижав ладонь к губам и закрыв глаза. Смотреть на стража у неё больше не было сил. *** Вернувшийся в Ихрадж после полуночи Рэйхан вскоре покинул покои и спустился в сад. Ночь была тихой, заливали сумерки тёплым светом большие медные чаши на треножниках, в которых горело еле тревожимое ветром пламя. Воздух был напоен ароматом можжевеловых веток, сонно журчал поивший пруд родник. Мужчина остановился на предпоследней из ступеней и резко посмотрел вправо, заслышав крик совы. Огонь в чашах плясал на его лице мёдом и янтарём, в мягком сиянии гранатовый халат отливал насыщенным багрецом и вспыхивали золотом богатые узоры на чёрной накидке. Рэйхан нахмурился, медленно перевёл взгляд влево и, настороженный, грациозно заскользил к балкону. Он не чувствовал запаха ХынСаа и хорошо знал, что девушки нет ни в саду ни в покоях, но его вела испуганная тишина, которая воцарялась тогда, когда Цайлом замирал в ожидании потрясений. Долгие минуты, оперевшись о бортик балкона, мужчина невидяще взирал на Риад. Его не отвлекали ни уханье совы ни тревожный шорох крон за спиной, глубоко погружённый в свои мысли, он слушал гору. В Цайломе было неспокойно. — Что происходит? — сорвалось с губ Рэйхана чуть слышное. Он выпрямился, заслышав осторожные шаги на ступенях, ведших в сад, и обернулся. На дорожке среди деревьев показалась главная жрица Ихраджа, искавшая его глазами. Прищурившись, мужчина покинул балкон и вышел ей навстречу. — Да будет благой ваша ночь, повелитель, — с почтением поприветствовала его Вахия, поклонившись. — Блага вам этой ночью, Лучезарная, — сухо бросил Рэйхан. — Что случилось в Ихрадже за время, пока меня не было? — резко спросил он, напугав жрицу эхом злости в низком голосе. Вахия вздрогнула и опустила голову. Сузив глаза ещё сильнее, мужчина выдохнул: он чувствовал, что жрице есть, что сказать. — Это… — Вахия запнулась, едва начав, и, собравшись с духом, спросила: — - П-повелитель, а ХынСаа… знает о проклятии? Вы ей рассказывали? Напряжение Рэйхана развеялось. Недоверчиво усмехнувшись, он просто откликнулся: — Рассказывал. Отчего вы интересуетесь, Лучезарная? — Вчера в беседе, — сглотнув, начала жрица, — я удивилась, что ей известно об этом, поскольку… поскольку заговорщики хотели призвать проклятие, — добавила она так, словно боялась своих слов. — Курхо о проклятии сказал прорицатель Хэжар, — поведал мужчина в смеси раздражения и снисхождения. — Старик много солнц изучал свитки, мог и узнать. Его признание, казалось, успокоило Вахию; она вдруг улыбнулась — с облегчением и даже радостью — и тепло промолвила, закивав: — Да, вы правы, повелитель, ему мог сказать прорицатель. Возможно, я и вправду ошиблась, — заключила она. В недовольство и неприятные предчувствия, которые владели Рэйханом, скользнули подозрения, рождённые мыслью, что Вахия недоговаривает. Спокойствие в бархате его голоса было более пугающим, чем гнев; склонив голову к плечу, он проницательно спросил: — Но вы сомневались. Почему? Жрица вскинула испуганный взгляд и тотчас потупилась; ответ её был едва слышен: — П-просто… Две ночи назад пленники из племени Ламар покинули Риад, — она бессознательно отступила, договорив, и сжалась, когда после долгого молчания Рэйхан сдержанно спросил: — Где ХынСаа? В ритуальном зале, куда он пришёл позднее, царил полумрак; веяло умиротворением от порхавших над озером бабочек и редких переливов нежной песни кокхов, доносившейся сверху. В тени за снопами падавшего с расщелины, медленно гаснувшего света тонкая фигура девушки в серебристом платье было еле видна, с трудом различались очертания Асада, дремавшего возле её ног. Тлел огонь в чашах около жертвенника; ХынСаа стояла в раздумьях, пробегая касаниями по краю хрустальной чаши, и только вскинула голову, услышав зов Рэйхана. — Счастлив ваш приход, повелитель, — голос девушки дрогнул. Она не обернулась; ярость, владевшая мужчиной, не была для неё тайной, пропитавшую воздух злость она чувствовала, как свою. — Ответь, — голос Рэйхана, и без того низкий, сел от гнева, — когда ты это задумала? Когда поняла, что я сохраню твою жизнь, несмотря ни на что? — предположил он. ХынСаа запрокинула голову и перевела дух; слова она выговаривала медленно, разделяя молчанием каждое: — Перед смертью уни взяла с меня обещание. Это был мой долг — помочь племени вернуться в Таргам. — И что же стало платой? — криво усмехнувшись, насмешливо спросил Рэйхан. — Ты купила их свободу за тайну, что я тебе поведал? — Нет, — тихо ответила девушка, понимая, что ей не поверят. — Вы сказали мне лишь о проклятии. О тех, чья кровь может его разрушить, я узнала до нашей беседы, повелитель. — Если знала, к чему были расспросы? — отрывисто поинтересовался мужчина. — Я должна была убедиться… что мои догадки верны. Рэйхан сделал шаг к девушке и замер, хмуро глядя на Асада. Горный лев лениво поднял голову и зевнул, широко раззяв рот. Мужчина фыркнул, скользнул взглядом по стройному стану ХынСаа, по её золотисто-каштановым волосам, по шелковым складкам юбки, ниспадавшей на камни. Гнев улетучился, осталась острая боль — неожиданная, смешавшаяся с её печалью. — Зачем? — сорвалось с его губ. — Зачем тебе было знать? ХынСаа, чуть касаясь пальцами, обвела остов лежавших рядом с чашей песочных часов. — Помните, как вы впервые показали мне водопад, что дарил вам успокоение в дни сильного гнева? — проронила она тяжело, оступаясь на каждом слове. — Той ночью я говорила не о реке… а о вас, повелитель. — Знаю, — бросил Рэйхан. — Вас приводили в ярость не заговоры и ложь, а бессилие предателей, — с грустной улыбкой промолвила девушка. — Не их дерзость сердила вас, а пустословие. Вы казнили не за измену, а за самообман. Мужчина помолчал, затем с ироничным снисхождением заметил: — Какое это имеет значение, ХынСаа? — Вас не страшит гибель, как не страшит она реку, — ХынСаа сглотнула и, закрыв глаза, призналась: — Я не искала оружие против вас, повелитель. — Достаточно, — короткий приказ заставил её вздрогнуть. — Мне не нужны твои оправдания, — презрение обожгло, словно горячая вода. — Прочь, Асад! Девушке не нужно было оглядываться, чтобы увидеть, как, с наслаждением потянувшись, заковылял к проходу горный лев, совсем недавно усыпленный её ласковыми прикосновениями. Сжало горло душевной мукой — она прежде не задумывалась о том, сколь сложно будет принять мысль, что всё это время Рэйхан ждал от неё предательства. Ей никогда не было так больно, как сейчас. Она не заметила, что Асад остановился в проходе, улегшись на камни, и вновь вздрогнула, услышав, что Рэйхан позвал стражу. — Десять сотен солнц обмана и вероломств… — сказала ХынСаа так тихо, что он не сразу расслышал её дрожащий голос. — У меня было слишком мало времени, чтобы научить тебя доверию, Рэйхан. Девушка обернулась, и чёрные глаза мужчины сверкнули потрясением, когда, увидев её залитое слезами лицо, он понял, что она беззвучно плакала всё это время. Взор его скользнул к ритуальному кинжалу, который она сжимала побелевшими пальцами. Прежде не чувствовавшее чужой боли сердце пропустило удар. — ХынСаа, — напряжённо, с эхом гнева позвал он, — положи кинжал обратно. Заслышав шаги приближавшихся стражей, ХынСаа метнула взгляд на проход и вновь посмотрела на Рэйхана — с испугом, надеждой, отчаянием и доверием. С губ её сорвалось глухое: — Неужели ты не отзовёшь стражу? Мгновение мужчина пытливо смотрел на неё, затем, фыркнув, вскинул подбородок и ответил насмешливым: — Нет. Я тебе не верю. — Ты ведь знаешь, что я не обманываю, — слёзы покатились по щекам девушки с новой силой. — То, что ты веришь себе, не делает твои слова правдой… Показавшиеся в проходе стражи замерли, остановленные неторопливо вставшим с места Асадом; ХынСаа понимала, что их задержка ничтожна. От мысли, что её схватят, по спине пробежала дрожь протеста: она не могла позволить, чтобы её коснулись чужие руки… После того, как познала прикосновения тех единственных, которые любила… Взор её потух, клинок она подняла будто не по своей воле. Рэйхан бросился к ней тотчас, и гортанный крик его разнёсся по ритуальному залу полным гнева и неверия: — Нет! Он подхватил начавшую оседать девушку, не дав ей упасть, и прижал к себе, чувствуя упиравшуюся в грудь рукоять кинжала. ХынСаа подалась вперёд и кашлянула, стремительно слабея… Стражи замерли, так и не осмелившись войти в зал — не из-за Асада. Опустившийся с девушкой на камни Рэйхан о них больше и не вспомнил. — Что же ты натворила? — с укором проронил он, оглядывая побледневшее лицо ХынСаа. Девушка, моргая, с трудом открыла глаза и прерывисто выдохнула. С губ её темными потеками побежала кровь. — Рэйхан, — сглотнув, позвала она тихим, как дыхание, голосом, едва ли видя за застившей глаза пеленой любимое лицо. — П-прими… прими жертву НанЧа… Его кровь раз… разрушит твоё проклятие… ХынСаа склонила голову, силы покидали её так же скоро, как и кровь. Обнявшая её лицо ладонь была холодной и, прижавшись к ней щекой, девушка слабо улыбнулась. — Ты не обманывала… — донеслось до неё сокрушённое. Никогда ещё Рэйхан не казался ей таким потерянным, как в этот миг. Собравшись с силами, ХынСаа вновь попыталась встретить его взгляд. В любимых глазах плескалась боль. Девушка вдохнула, чтобы начать, но лишь кашлянула кровью и обмякла в объятиях мужчины. — ХынСаа! Оклик ли его стал причиной, или встряхнувшие её руки вернули её из беспамятства, ХынСаа не знала. На короткое мгновение она смогла ответить на ищущий взгляд Рэйхана мимолётной ясностью, почти тотчас покинувшей её взор, и, обессиленно закрыв глаза, выдохнула: — Я знала твою тайну… Ты не владыка Цайлома, Рэйхан… Ты его пленник… Она затихла, уронив голову. Не понимая, что делает, мужчина прижал её к груди, прислушался к дыханию. Девушка не дышала. Рэйхан втянул в себя воздух, зарылся лицом в её волосы. Сердце его, потерявшее, казалось, умение что-либо чувствовать, кололо и резало, а он, недвижный, всё держал медленно остывавшее тело ХынСаа в объятиях. В тишине не слышалось плеска озера, ушли стражи, напуганные увиденным. Ткнулся головой в спину Рэйхана подошедший Асад. Мужчина не ответил. Наконец, выпрямившись, он оглядел жертвенник невидящим взором. Сколько времени растаяло в безмолвии, он не мог сказать. — НанЧа, — наконец нарушило молчание его сухое. Страж появился сразу, будто ждал зова, бесшумно подошёл ближе. Рэйхан поднялся с девушкой на руках и встретился с ним взглядом. Жёлтые глаза и чёрные губы его не удивили. — Ты дал ей слово? — равнодушно спросил он. НанЧа склонил голову. — Жди меня здесь, — обронил Рэйхан и зашагал к проходу. Погребальная терраса встретила его холодом и острым запахом пепла, бушевало пламя в огромных чашах. Мужчина бережно опустил ХынСаа на поленницу и бессознательно провел ладонью по её потускневшим волосам. Вернулось в память её наивное: «Неужели вы предпочтёте забыть, повелитель? Позволите памяти обратиться в пепел?». — Ты была права, когда решила, что толкнёшь меня к пропасти, лишив дыхания и себя и меня, — с иронией промолвил Рэйхан. — К чему мне жизнь, если тебя в ней нет? Он отступил от девушки, подошёл к чаше и невидяще выхватил из огня факел. Поднялся ветер, порыв ударил мужчине в лицо, развеяв его иссиня-чёрные волосы. Несколько мгновений или минут Рэйхан оглядывал недвижную девушку на поленнице, вспоминая, поднял взгляд на возвышавшийся над ним склон Цайлома и, моргнув, вновь посмотрел на ХынСаа. Плясали тени на его лице, черты которого заострились в одно мгновение, напряглись мышцы шеи. Он не глядя бросил факел на блестевшие от смолы бревна. Пламя тотчас принялось, побежало по стволам, неумолимо охватывая всю поленницу; играли золотом его блики на бледном лице Рэйхана, отражаясь в его сияющих чёрных глазах, светившихся тоской и одиночеством… Спустя две луны после смерти Саа Мелара спавший более десяти сотен солнц Цайлом проснулся.