Пепел. Хроники Риада

На горизонте занимался рассвет, голубивший вершины древних гор, укутанных в облака сизого тумана. Светлел небосклон, и холодил лицо стоявшего на террасе Курхо свежий утренний ветер. Мужчина по привычке провёл ладонью по густым усам и коротко стриженой бороде, вглядываясь в раскинувшийся на холмах тёмный еловый лес. Высокий, широкоплечий, с падавшими на спину прямыми чёрными волосами, в укрывавшем плечи мехе, плотных доспехах из бурых пластинок и длинном красном плаще он выглядел воином, не раз встречавшим смерть на поле боя. Взгляд глубоких карих глаз его был печален, но не хмур; в сведённых на переносице бровях и складках вокруг рта скользила задумчивость, отличавшая самый его характер. — Риад восхитителен в лучах восхода, — отвлёк его от мыслей нежный голос жены. — Ты проснулась, — обернулся мужчина. Молодая женщина подошла ближе и обняла его за пояс. Слабо улыбнувшись, Курхо вернулся к созерцанию города, раскинувшегося перед ним. Лес подступал прямо к высоким каменным стенам города, продолжаясь могучими деревьями, что росли между маленькими, зачастую неприметными крестьянскими домами. Ближе к сердцу города выложенные из песчаника строения становились больше, выше, внушительные; возвышавшийся у подножия Цайлома дворец, почти полностью построенный из диорита, слабо искрился зелёным и белым в рассветных сумерках. Постепенно гасли огни, освещавшие Риад ночью; утро наполнялось шумом тележек, голосами начинавших день ремесленников, торговцев и земледельцев. Курхо проводил глазами пролетевшего мимо кокха — белоснежную птицу, похожую на голубя, с длинными вуалеобразным хвостом, чёрными перьями на концах крыльев и яркими голубыми глазами. Кокх был символом династии Эрсала — первого правителя лакхов, построившего ныне процветавший Риад. Выросшая в колыбели гор столица племени Лакх внушала страх и почтение почти всем окружающим племенам, воспитав не одного правителя и множество бесстрашных воинов. — Ты задержишься? — с робкой надеждой спросила молодая женщина, отвлекая Курхо от размышлений. — Сегодня вечером Эскар выходит в поход, Мади, — покачал головой мужчина. Мади скрыла досаду и крепче прижалась к мужу: — Эскар принёс в Риад много побед и трофеев, — с улыбкой проговорила она. — Твоё войско давно доказало свою преданность правителю. — И правитель верит нам, — усмехнулся Курхо, от которого не укрылось настроение жены. — Иначе не поручил бы охрану храма Цайлома. Эскар — войско, собранное и возглавляемое им лично, — было его тайной гордостью. Начав с охоты на оставшихся в этих землях полукровок — потомков преследуемых по закону браков людей с арганталями, — его личный отряд, постепенно увеличиваясь в численности, стал совершать захватнические нападения на земли соседних племен. Так в течении пятнадцати лет благодаря Эскару Риад захватил почти весь склон окружавших их гор; сейчас же отряд Курхо, наследника и будущего правителя Риада, совершал разведывательные вылазки на противоположный склон. — Ты уходишь? — вскинула голову Мади, когда муж освободился из её объятий. Она понимала, что он неспроста одет в доспехи и военный плащ, несмотря на раннее утро, но по-женски мечтала немного продлить выпавшие на её долю мгновения с ним. Курхо с тёплой улыбкой провёл ладонью по её мягким чёрным волосам — жену он любил — и пояснил: — Правитель уже ждёт меня в Зале Совета. Мади кивнула и только проводила его тоскливым взглядом. Последние луны она видела его всё реже. — Блага тебе этим утром, даа, — поприветствовал отца Курхо, входя в Зал широким шагом. По-утреннему холодный свет сочился сквозь полупрозрачную ткань занавесей на окнах, убранных резными решётками. Сумерки копились в углах, отступали к нишам в стенах, на камне которых высеченными символами виднелись изображения кокхов в сизых завихрениях дыма. Такое же изображение синим контуром виднелось на бледно-жёлтом полотне знамени, висевшего на торцевой стене зала. Горели свечи в роскошных медных канделябрах, и пол просторной комнаты устилал тонкий ковер, расписанный богатым орнаментом. — Счастлив твой приход, Курхо, — оглянулся стоявший возле окна правитель Риада. Высокий, как и сын, в роскошных изумрудных одеждах, с собранными в хвост длинными серебристыми волосами, супившимися бровями и пронзительным взглядом, отец Курхо был целеустремлённым и даже упрямым человеком, добившегося немалых успехов в правлении городом во многом благодаря несгибаемой воле и полной убеждённости в собственной правоте. На груди его блестел золотом тяжелый медальон, висевший на боку меч с инкрустированной изумрудами рукоятью также свидетельствовал о власти — он передавался наследнику в день его вступления на трон. — Ты хотел меня видеть, даа, — подошёл ближе Курхо. — Я обсудил на Совете кланов твой военный план, — перешёл сразу к делу Правитель. — Можешь поступать, как планировал, — кивнул он на вопрос в глазах сына. — Только отложи нападение на две луны. Курхо нахмурился и уточнил: — На две луны? К чему? — Времени, что ты оставил на изучение земель горного племени, недостаточно, — его отец отошёл к одному из канделябров и провёл ладонью над пламенем. — Твои воины должны хорошо узнать все тропы, чтобы вернуться с победой. Разглядеть все лазейки, — весомо добавил он. — И застать ламарцев врасплох. — Даа, ты полагаешь, что они будут рассчитывать уйти в горы? — спросил наследник. — Племя Ламар, — медленно выговорил Правитель, помолчав, — знает горы лучше всех. Они истинные дети гор. Они защищают горы, и горы защищают их. Чтобы взять их в плен и захватить их земли, Эскар должен пройти по каждой проложенной ими тропе… и протоптать новые. — Он сложил ладонь куполом и накрыл ею одну из свеч. Пламя потухло и потянулось вверх тонкой ниточкой дыма. Внимательно выслушав отца, Курхо склонил голову с почтительным: — Мы так и сделаем, даа. — Ты вернёшься как раз к сроку, — тихо проговорил его отец. — Преподнесёшь ему в подарок победу над горцами, о которой он так часто говорит. И вступишь на трон, получив его благословение. Наследник отвёл взгляд: он знал, о ком говорит отец. О ком все жители Риада и окружавших его земель говорили со страхом. Кого видели лишь жрецы, правители города и преподнесённые ему в дар жертвы. Попрощавшись с отцом, Курхо устремился в правое крыло дворца, к которому длинными галереями примыкали комнаты, где отдыхали после походов и жили со своими семьями воины Эскара. В той же части величественного строения, только на нижних этажах, жили многочисленные слуги и рабы. Отдельный коридор тянулся к возвышавшемуся неподалёку Дому знаний и мудрости, в котором хранились труды риадских философов и учёных, а также привезённые трофеями свитки и глиняные таблички других племён. Туда и направился спустившийся вниз Курхо в надежде встретить в тиши огромного читального зала давнего друга и прорицателя Хэжара, с которым он всегда советовался, прежде чем выйти в поход. — Я ждал тебя, Курхо, — отвлекшись от чтения свитков, улыбнулся прорицатель, когда наследник вступил в главный зал Дома знаний. Курхо окинул взором заполненные свитками стеллажи, возвышавшиеся до края куполообразного потолка, тенями скользивших между ними слуг, которые беспрестанно смахивали пыль с полок — из-за постоянных работ каменотесов воздух в Риаде всегда дышал взвесью пылинок, — и подошёл к длинному дубовому столу, окружённому тяжёлыми стульями. Сидевший во главе стола Хэжар встал и сердечно обнял друга. Сухой, согбенный, с измождённым лицом и блестевшими добрыми глазами, с падавшей на грудь мягкой бородой и собранными в хвост волосами, в длинной серой мантии и тончайшей работы кулоном песочных часов на груди, прорицатель внушал доверию всякому, кто его встречал. Залегшие вокруг глаз и рта морщины выдавали привычку часто улыбаться, а тёплое сияние взгляда сразу располагало к себе собеседника. И лишь немногие знали о том, каким проницательным становится временами взор Хэжара, сколько тайн похоронено в его послушном молчании. Верный и надёжный, прорицатель был близким другом ещё прадеда Курхо. — К сожалению, наша встреча будет короткой, наставник, — почтительно склонив голову, признался наследник, когда они опустились на стулья друг напротив друга. — Этот поход будет твоим последним, — вымолвил Хэжар в ответ. — Он принесёт тебе и радость и горе. Ты приобретёшь столько, сколько потеряешь. Прорицатель подтянул к себе один из лежавших на правом краю пустых свитков и, развернув пергамент, обмакнул тонкую кисть в пузырёк с чернилами. Курхо подался вперёд и вгляделся в знаки, которые тонким чёрным узором полукружий и зигзагов начали ложиться на бледно-коричневое полотно. — Временные линии твоего пути смыкаются в двух местах, — проронил Хэжар. Рука его, казалось, наносила символы безо всяких приказов сознания. — Тебе дважды придётся сделать выбор, — пояснил прорицатель и надолго замолчал. — Какой выбор? — спросил наследник, когда безмолвие затянулось. — Между сражением и отступлением, между гордыней и мудростью, — задумчиво, делая паузы между словами, промолвил Хэжар. — Послушай, Курхо, то, что я говорил тебе перед каждым походом: не поступай в приступе гнева. Позволь мыслям вернуть ясность и лишь тогда принимай решение. Курхо кивнул: — Я помню ваш завет, наставник. Проступивший на пергаменте рисунок напоминал ряд знакомых наследнику символов, связанных между собой изящным геометрическим орнаментом: ступней, означавших шаги, крыльев, напоминавших о победе, изображенного контуром песочных часов времени и вписанных друг в друга кругов, символизировавших смерть. Курхо нахмурился. За время обучения у прорицателя он немного научился читать эти знаки. — Поход продлится много лун, — не то спрашивая, не то утверждая, протянул он. — Мы сделаем тысячи шагов, но наша дорога увенчается победой. Однако… Отчего этот символ стоит в отдалении от других? — поинтересовался он, указав на круг, лёгким штрихом нанесённый отдельно от других. — Это смерти на вашей тропе, — подтвердил его догадку Хэжар. — И одна из них будет гибелью пленника. Случайной гибелью, — всматриваясь в знаки, добавил он. Курхо кивнул: знак смерти пленника был изображён небрежно, едва ли не прерывающейся линией. — Я думаю… — в глубокой задумчивости начал наследник. — И ты прав, — не дал ему договорить прорицатель, словно услышал его мысли. — Эту смерть можно будет избежать. И вот, погляди, — он провёл указательным пальцем по линии, которая вела от этого знака к группе похожих, — она повлечёт за собой другие смерти. Смерти твоих воинов, — уточнил он. — Как же не допустить этой смерти? — Курхо скрыл волнение. — Выбор, Курхо, — усмехнулся Хэжар. — Я говорил тебе о выборе. В конечном итоге только твоё решение позволит либо сохранить либо потерять жизни тех, кто служит тебе верой и правдой. После этих слов наследник ещё недолго посидел с другом, не прерывая взаимного молчания. Каждый думал о своём, но у мыслей было слишком много веса, и оба не желали их озвучивать. Наконец Курхо встал. Уходить он не хотел, однако времени у него было немного. — Счастлив твой поход, — пожелал прорицатель, прощаясь. — Мира и знаний! — вернул пожеланием наследник и уверенным шагом устремился к тяжёлых дубовым дверям, ведшим в коридор. *** С вершины холма, на который с лёгкостью серны взбежала ХынСаа, открывался прекрасный вид на раскинувшиеся в подножии гор луга. Хрустальной лентой серебрилась в зелени долины пересекавшая её река, седыми пятнами коснулся полотна равнин молодой ковыль, и стекал с гор густыми потоками туман. Девушка вдохнула свежий горный воздух полной грудью и почувствовала острый укол в сердце, вспомнив, что племя уже много недель готовится к нападению лакхов. Она понимала нежелание горцев уходить из этих земель, их возмущение и стремление отбросить войска чужаков при первом же нападении: она чувствовала ту же любовь к горам, что жила в сердце каждого ламарца. Эти места были их колыбелью. ХынСаа удобнее перехватила суму с ячменными лепешками и сыром и продолжила свой путь к ущелью, где пас многочисленный табун её старший брат БийсХа, почти не возвращавшийся в селение и днями и ночами пропадавший в горах вместе с конями. Если бы не вездесущие ребятишки, бегавшие по склонам и долам, как когда-то в детстве сама ХынСаа, девушка и не знала бы, где искать юношу. С лёгкостью сбегая по выступу утёса к берегу притока Хий, несшему свои воды с гор в Таргам, ХынСаа заметила коня, который стремительной тенью отделился от табуна и помчался в её сторону. Девушка счастливо улыбнулась при виде любимого питомца: сильный, быстрый и неукротимый, Дикий был грациозным скакуном, не подпускавшим к себе никого, кроме неё. С умными чёрными глазами, лоснившейся шерстью цвета эбенового дерева и белыми носочками на ногах, конь отличался упрямым характером, отпугнувшим от него всех, кроме ХынСаа, и удивительно преданностью, которая обращала его в защитника. Нийсхо не раз замечал, что дочери не нужен иной страж, раз у неё есть такой друг. — Дикий, Дикий, хороший мой! — заворковала ХынСаа, когда, обежав её несколько раз, конь подбежал и чуть боднул её головой в плечо. — Ты же мой сильный, ты же мой быстрый, — ласково прошептала девушка, обняв Дикого за шею. — А-а, сайре, счастлив твой приход! — донёсся до неё обрадованный возглас брата. — Да будет благим твой день, ийре, — улыбнулась ХынСаа, отвлекшись от питомца. БийсХа спешился, ловко соскользнув с гнедого коня, и, схватив сестру в охапку, закружил под её испуганно-радостное: — Ай, отпусти, ийре! Пусти, я же боюсь! — Даа не возвращался? — как ни в чём не бывало спросил брат, опуская её на землю. Девушка скрыла печаль, вызванную воспоминаниями, и беззаботно ответила: — Ещё нет. Думаешь, племя Сетт пришлёт своих воинов, чтобы они помогли нам? — с трудом скрывая волнение, подаренное отсутствием новостей, спросила она у юноши. Занятый содержимым сумы, протянутой ею, БийсХа пожал плечами: — Мы и сами сможем отразить любую атаку этих гярахов. Не переживай, сайре, — ободряюще улыбнулся он, подняв голову и заметив блеск испуга в глазах сестры, — ты же знаешь, какие смелые у нас мужчины: каждый один против десятка будет сражаться, а не отступит. — А вдруг их будет слишком много? — прошептала ХынСаа, рассеянно пробегая пальцами по голове стоявшего рядом скакуна. Её пугали становившаяся всё более осязаемой угроза и страшная мысль, что грядущие битвы могут отнять у неё отца и брата. — Тогда уйдёте в горы и воспитаете младших воинами, — невозмутимо ответил БийсХа, откусив от лепешки. Опомнившись, что не угостила брата, как надлежит, девушка поспешно постелила на лужайке близ берега покрывало и разложила на льняной салфетке лепешки, сыр, полоски вяленого мяса и шарики диких яблок. Сбегала к реке и набрала воды в кожаный бурдюк БийсХа, висевший на луке седла. С тёплой улыбкой, забыв о недавних переживаниях, залюбовалась тем, с каким удовольствием брат принялся за трапезу, и присела на валун неподалёку. — Ийре-е, — с едва заметным лукавством в голосе позвала она, понаблюдав за ним недолго. БийсХа вскинул голову: этот тон сестры он хорошо знал. — Не проси меня, сайре, — строго ответил он, проглотив кусок лепешки с сыром. — Даа запретил. — Ийре-е, — повторила ХынСаа. — Ты же ему не скажешь, ийре? Я недолго, — склонив голову к плечу, попросила она. — Хороший мой, ийре, — ласково добавила девушка. Брат сокрушенно вздохнул, сдавшись её мягкой настойчивости, — противостоять её просьбам он не мог с тех пор, как она родилась, — и твёрдо потребовал: — Не смей подниматься на холмы! — Ты же мой хороший, ийре! — обрадовалась ХынСаа и, вскочив, с лёгкостью и грацией кошки подбежала к Дикому. Верный скакун склонился, согнув одну ногу в колене и помогая тем не отличавшейся высоким ростом ХынСаа сесть в седло. Девушка посмотрела на брата с нескрываемой радостью и, одними губами прошептав обещание не совершать безрассудных поступков, с силой ударила пятками в бока коня. Дикий с места взял в галоп, вспугнув пасшихся неподалёку кобылиц; наклонив стан к луке, ХынСаа забыла о тревогах и волнениях последних дней, захваченная самым большим удовольствием в своей скромной жизни: эйфории мчаться по Таргаму на быстроногом коне, столь же бесстрашном, как и она. Холодный ветер свистел в ушах, бил в лицо, расплетая мягкие золотисто-каштановые пряди, заплетённые в две косы, как у всех ламарских девушек. Проносились мимо кусты боярышника, терна и барбариса, прохладный бег реки вторил карьеру Дикого, и девушка в какой-то миг, не сдержавшись, рассмеялась. Жизнь била в ней ключом, все тревоги казались разрешимыми, и ненадолго расслабился узел беспокойства в груди. Вопреки требованию брата, ХынСаа направила коня к самому высокому холму; Дикий пролетел по тропе, змеёй обвивавшей крутой склон, и замедлил бег на вершине, когда девушка умело натянула поводья. Залюбовавшаяся долиной ХынСаа не сразу вспомнила, что мать наказала ей вернуться как можно скорее, и с сожалением развернула коня обратно. — Опять на вершину поднималась! — обличил её БийсХа, едва она вернулась в ущелье. У девушки пылали щеки, и он хорошо понимал, что не от скорого бега коня. Протянув руки, юноша помог сестре спешиться и только покачал головой, выражая своё неодобрение. ХынСаа смущённо молчала. — Завтра не нужно приходить с едой, — не став долго сердиться, заметил БийсХа. Девушка вскинула удивлённый взгляд, и он пояснил: — Ахир обещал, что принесёт долю после охоты, я не буду голоден. — Хорошо, ийре, — склонила голову ХынСаа. — Я скоро присоединюсь к воинам, — продолжил юноша. — Даа решил… — Да, — твёрдо проговорил БийсХа. Девушка не стала больше задавать вопросов, но она осознавала, что, если на сражение идут все мужчины племени, угроза намного серьёзнее, чем ей дают понять. — Осторожнее в пути, — пожелал брат, прощаясь, и напоследок крепко её обнял. — Да принесёт тебе блага грядущая ночь, — улыбнулась в ответ ХынСаа и поспешила обратно. Вернувшаяся домой девушка не обнаружила матери в доме и, узнав от соседки, что Тханана направилась к озеру Айм, поспешила к располагавшемуся на его берегу алтарю. Место паломничества ламарцев находилось в глубине леса, тёмной полосой отделявшего горные вершины от долины. Окруженный могучими чинарами и грабинниками, столетними дубами и поникшими ивами водоём терялся в полупрозрачном лесном полумраке, пронизанном серебристыми и бледно-жёлтыми лучами дневного света. Над перламутровой водной гладью неустанно летали стрекозы и почти не видные глазу мошки, прыгали с травинки на травинку клопы и листоеды, копошились в подлеске суетливые грызуны и струились по камням прыткие ящерицы. Слуха тонко касалась бурная жизнь леса, незаметная глазу, и всё же вокруг озера царила тишина, рождённая подаренной ей людьми святостью. Неспешно колебалась вода, падали капли со свисавших над озером плетей ив, шелестели кроны чинар и дубов. Воздух дышал сыростью и сладостью прошлогоднего опада. Бесшумно ступая, ХынСаа пробралась под переплетающимися ветвями деревьев и, мягко коснувшись, отодвинула полотно ивовых листьев. Расположенный между выступавшими из-под земли корнями алтарь таинственно мерцал серебряными монетами, медными чашами, орлиными перьями оберегов и остротой обнажённых клинков. Бивший возле корня родник журча стекал в озеро, и стелился по земле и воде лёгкий туман. Приблизившись к сидевшей перед жертвенником матери, девушка вгляделась в вязь когда-то белых, ныне серых символов, которые по преданию нанесла на кору чинары Первая Мать племени; некоторые знаки — солнца, камня, огня, гор и птиц — она читала с лёгкостью, другие же, вроде зачёркнутых спиралей и соединённых узкими концами капель, оставались для неё загадкой. Тханана, учившая не торопить течение жизни, обещала, что она поймёт послание Матери, когда наступит время. — Ты накормила БийсХа? — негромко спросила мать. ХынСаа подошла ближе: — Да, уни. Тханана неторопливо поднялась на ноги и убрала упавшую на грудь тяжёлую косу назад. — Когда ты в последний раз танцевала «Полёт кормаца»? — спросила она, оглядев дочь. Разомкнув губы, девушка хотела было ответить и только опустила голову: танец был сложным, и она страстно его не любила. Кормацом ламарцы называли бабочку, и движения должны были напоминать, а то и точно копировать её невесомый полёт. ХынСаа испытала благоговейный трепет, когда впервые увидела этот танец, — кружившая над поверхностью озера жрица почти не касалась воды ступнями. Это была настоящая магия, казалось, сам туман поддерживает Тханану, позволяя ей порхать в воздухе. Плавные, лёгкие движения рук, изгибы стройного стана, едва слышный шорох длинной юбки и тонкий плеск соприкоснувшихся с влагой пальцев ног — танец не требовал музыки, ему аккомпанировали дыхание деревьев, стук сердца, хрустальный звон озера. Девушку завораживали история, которую рассказывал «Полёт кормаца», каждый символ, заключённый в мельчайших поворотах, наклонах и даже взглядах: чёрные дни племени, когда спина танцовщицы сгибалась, словно под тяжестью лет, ликование свободы в том, как резко она вскидывала голову, подаренная горами воля в ярком сиянии строгого взора и течение самой жизни в кружившейся спиралью фигуре с поднятыми над головой аркой руками, прижатыми друг к другу лишь запястьями. Широкая дуга, описанная кистью, повторявшая ход солнца с утра и до вечера, изящный наклон, напоминавший уступившие силе ветра колосья злаков, струившиеся по спине волосы, в медленном вихре танца казавшиеся гривой неукротимого скакуна, маленькие шажки ног, бежавших подобно ручьям, что стекали с горных склонов. «Полёт кормаца», танец приветствия гор, первый ритуал, что исполняла новая жрица и Мать племени, в своей невероятной красоте был сложным и почти не поддающимся исполнению танцем. ХынСаа временами не верила, что когда-нибудь сможет повторить его за матерью с такими же грацией и изяществом. — Слушай озеро, — говорила ей Тханана. — Слушай мелодию гор. Слушай дыхание леса. Ты сможешь, ты же моя ХынСаа, Душа реки и будущая Мать племени. — Почему я должна? — пряча слёзы, спрашивала уставшая до дрожи в коленях девушка, поднимаясь из воды и чувствуя, как тянет её вниз насквозь промокшее платье. — По праву имени, — строго отвечала мать. — Это твой долг перед племенем. ХынСаа соглашалась и покорно начинала танец снова, старательно изучала ритуалы, внимала преданиям и постепенно училась видеть и слышать больше обычных людей. Природа и жизнь неохотно открывали ей свои тайны, но девушка трепетно уважала сокровенное и терпеливо ждала, когда спадёт с её очей и слуха очередная завеса.