Lichtbringer

      — Мастер…       — М-м-м?       — Я раньш’е оч’ень л’юбил кл’еить самол’ётики… Модел’и такие, зн’аешь?       Мастер качнул качели ещё раз, глядя на Тео. Тео открытыми навстречу ослепительно яркому миру глазами смотрел в своё прошлое. Небо в Кронштадте было тёмное-тёмное, клубящееся, низкое, как перед бурей. От залива тянуло промозглым, льдистым холодом и обжигающим ветром. Мастер четыре раза не купил себе кофе и один раз купил шарф.       — Знаю. Я пытался кораблики клеить с папой, но получалось плохо.       Скорее дёрнув щекой, чем улыбнувшись, Воланд резко повернул голову. Мастер вздрогнул от тихой остроты его взгляда и снова толкнул качели.       — Мы н’едавн’о пер’едач’у смотр’ели, — сказал Тео. — Пр’о такие модел’и.       Мастер усмехнулся:       — Я думал, ты уже заснул.       — Н’ет, — в кривоватой улыбке Воланда смешались искренность, уязвимость и ностальгия. — Н’ет, я н’е спал. Пр’осто мн’е стало… оч’ень гр’устн’о. Ещ’ё и этот звонок… Остан’ови, пожалуйста? Хоч’у с тобой поговор’ить, есл’и ты н’е пр’отив. Даже… выговор’иться, навер’ное.       Без лишних слов мастер придержал качели рукой, напряг мышцы. Амплитуда стала уменьшаться.       — Ты как, не замёрз ещё? — спросил мастер.       — Н’емн’ого, — со смущённой улыбкой признался Тео. — Но твой шарф оч’ень согр’евает.       Качели совсем остановились. Сзади и слева с радостным визгом соскочила с других, широко раскачивающихся, девчонка с синими волосами, совсем подросток, лёгкая и нескладная, замахала руками, споткнулась и чуть не упала.       — Блять, Кристинка! Совсем, что ли, с ума сошла?..       Девчонка запрокинула голову в серое небо и, раскинув руки, расхохоталась.       Над бьющимися в камень волнами кричали чайки. Мастер полез в рюкзак и достал из него сложенный плед. Глаза Воланда вспыхнули искренней, почти детской радостью:       — Это же тот самый, из Эр’митажа!       — Он самый, — глупо улыбаясь, подтвердил мастер.       Взмахнув пледом, как каким-то волшебным плащом, распростёршимся на мгновение над головой Тео, мастер накинул его на острые даже под зимней курткой плечи. Воланд зажмурился, разулыбался, покраснел так ярко, как умел только он, и завернулся в плед ещё глубже.       — Позволите, Herr Professor? — шутливо спросил мастер, протянув ему руку ладонью вверх.       — Oh, mein Meister-r-r, — очаровательно мурлыкнул Тео, поддерживая нарочитый официоз, — Вам я позвол’ю и н’е такое…       — Например?       Вопрос оказался опрометчивым. Оперевшись на руку мастера, Воланд легко встал, качнулся вперёд и, выхватив трость, низко прошептал, прижавшись губами к уху:       — Напр’имер, взять мен’я у стены так, ч’тобы р’азъезжал’ись н’оги, и вам пр’ишл’ось дер’жать мен’я, ч’тобы я н’е упал.       С тихим смехом Тео отстранился, отпустив дрогнувшую руку мастера. Мастер закрыл глаза и, дыша глубоко и размеренно, досчитал до десяти. С внешней невозмутимостью улыбнулся:       — Хочешь чаю, Тео?       Воланд недоуменно вздёрнул бровь, но тут же залился краской, когда мастер оказался за его спиной, поправляя плед, и осторожно поцеловал его за ухом.       — М-мастер!..       — Чш-ш-ш… Прости, прости, ты слишком хороший. Больше не буду.       Сжав напоследок плечи вконец покрасневшего Теодора, мастер снова открыл рюкзак и достал оттуда знакомый Воланду термос. Он засмеялся легко и звонко:       — Опять стан’ешь мен’я тр’авить?       Мастер закатил глаза:       — Ну конечно, делать мне больше нечего… Это чёрный, с чабрецом и лимоном.       Тео посмотрел на мастера таким тёплым и растроганным взглядом, что захотелось то ли спрятаться, то ли обнять его и никогда больше не отпускать.       «А я думал, что я не тактильный…»       Мастер отвинтил голову термоса и налил в неё горячий чай, от которого сразу же пошли плотные струйки пара. Воланд принял кружку, сноровисто обхватил одной ладонью и боднул мастера головой в плечо. Мастер тут же приобнял его, прижимая ближе. Судя по тому, что в спину никто не шикал, Кристинке с подружкой на него и Теодора было кристально плевать.       — У мен’я мн’ого было таких модел’ей, — сказал Воланд, и мастер не сразу вспомнил, к чему это, но понимание пришло быстро, когда он продолжил. — Я игр’ал с ними ч’асами, пр’едставл’ял, как одн’ажды см’огу отпр’авл’ять в пол’ёт собственн’ые самол’ёты…       Глотнув немного чая из термоса, Тео задумчиво и гордо, с каким-то неясным вызовом взглянул в небо. Мастер мог видеть его самого несколько десятков лет назад как наяву, тонкого и светлого, мечтающего о том, чтобы дать кому-то выкованные из стали и бессонных ночей крылья.       — Мы с отцом одн’ажды сер’ьёзно поссор’ились, оч’ень сер’ьёзно, с кр’иками, обвин’ен’иями, мама л’ежала на диван’е и кр’ич’ала, ч’то у н’её бол’ит голова, и ч’тобы я заткн’улся и пер’естал, а я говор’ил, ч’то я не пер’естану, потому ч’то это моя жизнь, и только я могу р’ешить, ч’то с ней дел’ать, и они н’е могут мн’е указывать, и тогда мой отец, он… он… он пошёл в мою комн’ату, сгр’ёб вс’е мои модел’и в охапку и пон’ёс на балкон, я пр’осил его… пр’осил остан’овиться, умол’ял, говор’ил — nein, nicht, н-не надо, хватал за р’уки, но он… оттолкн’ул мен’я… сильн’о, я упал, удар’ился, п-побежал за ним… Н’е успел… Verdammt… Пр’ости, я… я сейч’ас…       Мастер с тревогой увидел, как с затрясшегося подбородка Воланда упала слеза.       — Он выкинул вс’е мои модел’и с балкон’а, с дев’ятого этажа, и от н’их… от м-моей меч’ты остал’ись одн’и обл’омки… — Теодор прерывисто вздохнул и гордо поднял голову. — Так я и пон’ял, ч’то никогда нич’его нельзя пр’осить. Особенн’о у тех, кто сильн’ее т’ебя.       — Можно, — тихо сказал мастер, — У меня — можно. Ты человек, и я человек, мы оба — живые люди. Мне бы… мне бы хотелось, чтобы ты делился со мной и этим. Чтобы ты говорил, когда тебе нужна помощь. Чтобы просил меня что-то для тебя сделать, когда чувствуешь, что сам не справляешься, или просто хочется отдохнуть и покапризничать…       — Я не капр’изнич’аю! — возмутился Воланд.       Мастер вспомнил, как на прошлой неделе Тео чуть было не улетел в Берлин, потому что ему, видите ли, захотелось брецель как дома, как они чуть было не опоздали на работу, потому что Тео разонравились все его рубашки разом, как он чуть было не словил паническую атаку после внезапного привета из прошлого от Азазелло — он зачем-то понадобился отцу…       И сказал:       — Конечно, совсем не капризничаешь. Но вдруг захочется.       В конце концов, брецель из Вкусвилла в итоге Тео удовлетворил вполне, в великоватой рубашке мастера он выглядел так мило, что его хотелось расцеловать, а стресс от звонка они запили одним бокалом шампанского на двоих, после чего мастер раздел Тео и долго, медленно и нежно ласкал его, рассказывая о том, какой он прекрасный, Тео стонал так громко, что Аннушка даже застучала по батарее, но, впрочем, услышав сдержанный вскрик мастера, тут же предусмотрительно стихла и признаков жизни не подавала, будто бы почуяв, что именно человек, которому принадлежал этот вскрик, был причиной её прошлых жизненных невзгод и несчастий.       — В общем, Тео, — мастер оставил быстрый поцелуй на виске, — Мне очень жаль, что твой отец так поступил с тобой. Он настоящий ублюдок. И… И я буду рад, если ты будешь меня о чём-то просить. Правда.       Воланд усмехнулся с явным намёком, и мастер вернул ему усмешку:       — Нет, такие просьбы не считаются… Хотя мне нравится, когда ты начинаешь умолять.       Воланд поперхнулся чаем и сдавленно закашлялся, краснея до самых ушей.       Дразнить Теодора Воланда было очень, очень весело.

***

мастер ты что там ему скинул Маргоша я серьёзно что ты ему скинул ахах Маргоша он же весь красный как помидор Маргоша как красный сигнал светофора Маргоша светофор-профессор Маргоша ахахпхзахзмзкщмзах профессор светофор остановите меняяяяя Маргоша

***

      — А правду говорят, что профессор Воланд с мастером… ну того?..       Мастер тихо хмыкнул, заслышав обрывок чужого разговора, и стал тихо и незаметно подбираться ближе.       — Не знаю, но похоже… Я раньше на мастере вот этот вот шарф видела, который синий, а теперь в нём профессор Воланд везде ходит… Наверное, лучше у Басмановой спросить, она ж с ними вроде как дружит.       — Да ты что-о-о, у Басма-ановой?! Она ж за такие вопросики голову откусит, прожуёт и выплюнет!       — Тебе разве неинтересно, правда это или неправда?       — Правда, — скучающим тоном сказал мастер, наклонившись точно между плечами сплетников. Студенты панически взвизгнули.       — П-п-простите, — пискнула замершая в нелепой позе второкурсница, почему-то улыбаясь блестящими фиолетовыми губами, — Мы это, того, если что… не осуждаем. Наоборот.       — Я вас вообще с самого начала семестра шипперю, — шёпотом призналась другая студентка, густо покрасневшая, дёргая рассыпающуюся на отдельные пряди русую косу.       Мастер, к своему стыду, хорошо знал, что такое «шипперить».       — Минутка сплетен закончена? — всё тем же скучающим тоном поинтересовался мастер. — Если на этом всё, брысь отсюда на пары. Ещё раз застану за пустой болтовнёй — все конспекты с первого семестра от руки мне принесёте.       Студенты поспешили вразнобой заверить мастера в собственной добропорядочности и сознательности и, как и было наказано, поспешили скрыться в лекционных. За ними на всякий случай потянулись и те студенты, которые до того были заняты чтением.       Мастер тихо усмехнулся. До начала следующей пары оставалось девять минут.       — О жестокий и беспощ’адн’ый мастер, за ч’то вы так запугал’и бедных студентов? — сквозь смех сказал Тео, непонятно когда успевший появиться за плечом мастера.       Мастер вздохнул:       — А как ещё до них доносить необходимость уважения к чужой личной жизни? Она же на то и личная, чтобы никто в неё не лез.       — Сн’ова о нас р’азговар’ивают? — понимающе хмыкнул Воланд.       Мастер мрачновато кивнул в ответ.       — Это всё н’еважн’о, — прошептал Теодор, коснувшись кончиками мёрзнущих пальцев его ладони, — Пускай… Пускай говор’ят ч’то хотят.       Неуютный коридор со слабеньким отоплением и насквозь продуваемый резким ветром, идущим с залива, вдруг перестал быть холодным и неуютным.       — Точно неважно? — спросил мастер.       — Точ’но.       Мастер сжал руку Тео в своей.       Разговоры и правда казались совершенно неважными.

***

      — Тео?..       Воланд вот уже вторую минуту сидел уставившись в экран лежащего на столе телефона, и вид у него при этом был такой, как будто на экране избивали щенков. Мастер легко тронул его плечо:       — Тео, всё хорошо?       Воланд вздрогнул и чуть не сбил телефон со стола.       — М-мастер! Я… Да, я в пор’ядке…       Взгляд мастера был таким пристальным, что Теодор стушевался и, уронив голову на нервно дёрнувшуюся руку, пробормотал немного понизившимся голосом:       — В пор’ядке… Навер’ное… Gott, пр’ости. Н’ет, я н’е в пор’ядке.       — Я посмотрю? — мастер осторожно протянул руку к телефону.       — Да, да, бер’и, — Воланд сжал губы и прерывисто выдохнул.       Мастер развернул экран к себе и увидел смутно знакомое по полароидным фотографиями лицо.       — Это…       — Азазелло, — глухо и хрипло подтвердил Тео, проведя трясущейся рукой по лицу.       Азазелло, выглядя на редкость дружелюбно и, что самое обидное, в некоторой степени даже привлекательно, демонстрировал, как правильно наносить глиттер на скулы. Видео заканчивалось тем, что в кадр влезал кривляющийся гаер Коровьев, которого Азазелло тут же целовал в щёку. Ревность кольнула мастера совсем легко и мимолётно, — конечно, у них что-то было, можно было понять и раньше — но он всё равно успел её почувствовать.       — Гелла отпр’авила, — тем же голосом объяснил Тео. — А я…       Из горла Воланда вырвался полузадушенный звук, ломкий, болезненный, от которого у мастера из головы напрочь вылетела любая ревность. Выключив телефон, он опустился на одно колено перед стулом Теодора.       — Поч’ему? — растерянно и уязвимо прошептал Воланд, развернувшись и заглянув мастеру в глаза. — Я… я н’е пон’имаю.       — Что — почему? — тоже шёпотом, боясь спугнуть, спросил мастер, взяв его руку в свою.       — Это давн’о позади, но… Поч’ему со мн’ой он был совсем н’е таким? Поч’ему я н’е… Поч’ему мн’е так больно? Мастер…       Тео потянулся к нему с немой мольбой. Мастер провёл ладонями от его локтей к плечам. В висках билась чужая боль и бессилие собственной встревоженности.       — Что я могу для тебя сделать?       Воланд замялся и увёл глаза вниз:       — Хоч’у на р’уч’ки… Есл’и можн’о.       Грустно и умилённо улыбнувшись, мастер поднялся на ноги, привычно подхватил Теодора и прижал к себе. Прошептал:       — Всегда можно.       Когда они оказались на диване, Воланд совсем расклеился и скорбно засопел мастеру в шею, явно с трудом сдерживая горячие слёзы старой, неотболевшей, неотплаканной обиды. Мастер положил одну руку на спину Тео, а другую запустил в мягкие волосы и стал размеренно гладить его по голове и по спине. Воланд благодарно потёрся носом о скулу мастера.       — Спасибо…       Мастер поцеловал родинку у него на щеке, обнял крепко, но с особой бережностью.       — Можем вообще сегодня никуда не идти, будем весь день смотреть идиотские фильмы и обниматься. Хочешь поговорить?       Теодор тихо вздохнул:       — Хоч’у. Только… дай мн’е н’емн’ого вр’емени. Пожал’уйста.       — Без проблем, — мастер поцеловал Воланда в макушку, царапая ногтями напряжённую спину, — Всё хорошо, Тео. Всё хорошо.       Несмотря на то, что время шло, мучительное нервное напряжение так и не отпустило Воланда: мастеру даже показалось, будто ему стало только хуже. Вцепившись в плечи мастера, Теодор пытался стабилизировать дыхание, но получалось у него плохо.       — Я зн’аю, м’еня тяжело л’юбить, — дрожащим голосом сказал Тео.       — Бред, — не задумываясь отрезал мастер.       — Н’ет, мастер, н’е надо утешать м’еня сейч’ас, только н’е сейч’ас… Я же зн’аю…       Мастер вздохнул:       — Тео, мой хороший, в отношениях всё очень субъективно. Я тоже могу быть далеко не самым… м-м-м… лёгким для отношений партнёром, но у нас с тобой, кажется, всё складывается по меньшей мере неплохо.       Воланд весь сгорбился и уткнулся лбом в плечо мастера так, что он мог видеть выступающие позвонки на шее. С величайшим трудом мастеру удалось отогнать на третий пласт сознания мысли о лёгких следах укусов на спине и шее Тео. Вместо этого мастер положил на шею Воланда сзади горячую ладонь и несильно сжал, погладив пальцами кожу.       — Мы н’е оч’ень хор’ошо р’асстались, — севшим голосом, отрывисто и скоро заговорил Теодор, — С Азазелло. Вс’ё было хор’ошо, пока я н’е пон’ял, ч’то мн’е… мн’е ч’его-то не хватает. Я хотел, ч’тобы Азазелло был на моей стор’оне каждый день, а н’е только в др’аках, сказал ему, ч’то он, кажется, вовсе н’е м’еня любил, а возможн’ость быть… защитн’иком. Сильн’ым, см’елым. Нужн’ым. Я пон’имаю, поч’ему он сказал, ч’то со мн’ой тяжел’о, ч’то он н’е может так больше, я пон’имаю, Азазелло был пр’ав, но поч’ему… поч’ему тогда мн’е всё ещ’ё так больн’о?..       — Не отболело, — сказал мастер.       — Да сколько можн’о уже ждать, пока отбол’ит?! — голос Тео зазвенел, но в этом было больше отчаяния, чем сухой злости. — У нас вс’ё хор’ошо, и тут я вижу это в’идео, и…и…       Мастер прижал голову Воланда крепче:       — И у нас всё ещё всё хорошо. Тео, всё хорошо. Если хочешь знать — Азазелло был далеко не идеальным партнёром. Может, у меня и нет психологического образования, но я писатель, мне по профессии положено разбираться в людях и в том, что они чувствуют. Многое из того, что я вижу сейчас, явно не само по себе возникло, и за это я хочу от души дать Азазелло по я… к-хм.       Тео слабо рассмеялся:       — Н’е надо, пожал’уйста… Фагот р’ешит, что это я тебя подговор’ил. Мы ему пообещ’али… как это… на м’изинч’иках, ч’то больш’е не будем ссор’иться. Он из-за нас пл’акал… И так сл’ишком мн’огое в жизн’и потер’ял…       Мастер попытался себе представить накуренного гаера плачущим. Получилось отвратительно, излишне театрально, гротескно, комично: должно быть, маска шута и балагура села в своё время на Коровьева так крепко, что снять её было очень сложно даже в воображении.       — Ты ещё на связи с его родителями? — аккуратно спросил мастер.       — Да, да, — живо подтвердил Воланд, — Пр’осто… н’емн’ого боюсь, что он’и н’е будут мн’е р’ады. Посл’едн’ие года два в Берлине н’е заходил к ним…       — Зря. Думаю, они будут рады, если ты решишь их навестить.       — Думаешь?..       — Почти уверен.       Тео завозился на коленях мастера. Мастер отпустил его, и Воланд тут же сжал его лицо в ладонях и поцеловал в губы, задыхаясь и пытаясь прижаться ещё ближе.       — Тео, ты уве…       Теодор стянул с мастера футболку и отбросил её куда-то в угол.       — Интересно на тебя влияет Азазелло, — усмехнулся мастер и залез руками под футболку Воланда, заставляя его выгибаться и ёрзать, пытаясь приникнуть к прикосновениям горячих широких ладоней.       — Н’и сл’ова… о н’ём, — предупредительно прошипел Тео, когда мастер прикусил чувствительную кожу на шее.       — Обещаю, — сказал мастер.       Футболка Воланда улетела в другой угол просторной комнаты. Следом за ней отправились мастеровы джинсы.       Аннушка училась медитации и как никогда усердно прорабатывала принятие.

***

      От воды тянуло сырой прохладой. Воланд попытался перевеситься через борт, чтобы дотянуться до воды, но мастер вовремя схватил его за ворот пальто и крепко сжал укрытые пледом и подрагивающие от немого смеха плечи.       — Тео, чёрт тебя дери, ты куда полез!       Теодор рассмеялся в голос, жмурясь на мазнувшее его по острым скулам солнце:       — Мастер, ты ч’ёрт?       — Угу, ужасный-страшный чёрт… А ты — спонсор моих инфарктов, — заворчал мастер, — Ни минуты покоя…       — Т’ебе ч’то-то не нр’авится? — смешливо фыркнул Воланд.       «Я в тебя влюбился именно за это», — подумал мастер, — «За то, какой ты живой и настоящий. За то, что ты не боишься делать то, что хочется, говорить о чувствах, за то, какими глазами ты смотришь на мир».       Сердце мастера сжала неотвратимая, неизбежная боль скорого прощания. Было больно даже думать о том, как ему придётся провожать Тео в аэропорт, как ему придётся ходить по тем местам, где они были вместе, и пытаться не думать о том, что Теодора Воланда больше нет в его жизни, и, пока мастер будет пытаться накопить на переезд, он устанет ждать. Воланду нужен надёжный партнёр, с которым ему будет хорошо и спокойно, а не мастер, у которого не всегда хватает денег на хлеб, который снова будет спать по семнадцать часов в сутки, чтобы только не помнить, что его свет светит теперь на другой земле.       — Меня всё устраивает, — сказал мастер, прогоняя грусть широким взмахом мысли, — Более чем. Я счастлив с тобой.       Тео взял мастера под руку. Кроме них на маленьком плоском кораблике почти не было людей, а на открытой палубе их не было вовсе: открытие навигации, увы, не означало, что в городе наступили тёплые дни.       — Замёрз, — с улыбкой констатировал мастер, когда Воланда перетряхнуло всем телом от резкого порыва ветра. — Сейчас, подожди…       — Н’е надо… Мастер, я н’е настолько замёр’з! Мастер!       Мастер, не слушая возражений, надёжно укутал Тео во второй плед и прижал к себе, крепко, тепло, надёжно, устойчиво, и очень доверчиво потёрся щекой об холодную щёку Воланда. Прошептал:       — Ну всё, не ругайся. Не хочу, чтобы ты снова болел.       — Конеч’но, не хоч’ешь… Тер’афлю м’еня тепер’ь тайком н’е опоишь, я уже всё зн’аю о твоём ужасающ’ем ковар’стве, — Воланд откинул голову на плечо мастера и рассмеялся.       Мастер закатил глаза.       — …Сейчас наш корабль заходит под Поцелуев мост… — объявил громкий голос, искажённый динамиками и переотражением от частых рябых волн.       — А поч’ему Поцелуев? — оживившись, поинтересовался Тео.       — А потому что под ним надо целоваться, — бессовестно соврал мастер.       И, когда корабль зашёл под мост, действительно притянул Воланда к себе за воротник тяжёлого пальто для короткого поцелуя.       — Я вообщ’е-то зн’ал, поч’ему этот мост так называется, — пробормотал раскрасневшийся Тео, запуская пальцы в мягкую шерсть синего шарфа и одёргивая на себе пальто.       Мастер снова обнял его за плечи и, уткнувшись носом в висок, тихо буркнул:       — Угу. Я тоже.