Lichtbringer

вы с Тео что завтра делаете Маргоша

Наверное, в Эрмитаж пойдём, там картина интересная приехала.

Мастер

А что такое? Вы с Геллой куда-то вместе с нами сходить хотели?

Мастер

МАСТЕР Маргоша МАСТЕР, ТЫ ГЛУПЫЙ, ГЛУПЫЙ ЧЕЛОВЕК Маргоша ты в календарь хоть КОГДА-НИБУДЬ заглядываешь??? Маргоша

Завтра же вроде выходной, пар нет…

Мастер

Или я снова дни недели перепутал?

Мастер

… Маргоша завтра четырнадцатое февраля Маргоша тебе эта дата о чём-нибудь говорит? Маргоша какое уж тут вчетвером сходить Маргоша чего молчишь? стыдно? Маргоша и вот что бы ты без меня делал? Маргоша

Маргош, солнце, мы с Тео не пара…

Мастер

НУ ТАК КАКОГО ХРЕНА ВЫ ДО СИХ ПОР НЕ ПАРА!!! Маргоша

Я не хочу портить нашу дружбу.

Мастер

ты вообще не видел, как он на тебя смотрит? Маргоша

Я стараюсь не смотреть на него слишком часто

Мастер

ОГО Маргоша мастер сдался и написал мне сообщение без точки Маргоша ладно прости Маргоша но посмотри, ладно? посмотри на него как-нибудь Маргоша поверь мне, пожалуйста Маргоша и иди давай готовься к завтра Маргоша

Хорошо, мам))

Мастер

А у вас с Геллой на завтра какие планы?

Мастер

да так фильм посмотрим всё такое Маргоша

Фильм

Мастер

Ну фильм так фильм…

Мастер

***

не благодари Маргоша       Мастер уставился на отправленный Маргошей снимок экрана.

Спасибо тебе, но зачем, зачем, зачем ты это сделала?

Мастер

Я же теперь ему точно ничего сказать не смогу.

Мастер

      Заказанный Маргошей букет роз выглядел неприлично огромным и очень, очень дорогим. В груди что-то перевернулось. да всё ты сможешь Маргоша а если не сможешь я прилечу к тебе ночью и буду бить окна молотком Маргоша страшно? Маргоша

Очень.

Мастер

:)) Маргоша

Ты слишком сильно не радуйся. Я Гелле только что букет заказал)))

Мастер

:(( Маргоша

***

      Мастер трясся в переполненном метро и, задумчиво покачивая большим пакетом, пытался осмыслить собственное падение.       Романтическая чушь, которая ещё до начала февраля начинала беспощадно наползать на город изо всех углов, всегда его раздражала. Своему последнему бывшему Ване, поэту и чувствительной душе, мастер на четырнадцатое февраля отправил картинку с котиками, перемазанными в крови, и подвешенными на мясницкий манер человеческими сердцами. Ваня после этого его бросил. В стихах.       Теперь он ехал к Теодору, взволнованный, полный надежды и тревоги, и сложенные в красивый пакет плюшевая игрушка и специально выпущенное к четырнадцатому февралю печенье из кофейни «Забыли сахар» издевательски укоряли его за прошлую надменность.       «Надо ему сказать, просто, прямо и по-честному… Только как? Ты мне нравишься — это совсем по-детски, я в тебя влюблён — слишком страшно. Слишком прямо. Как голое, открытое, необъятное поле…»       Мастер замер, но глаза его загорелись.       «Что бы ни случалось… Как бы болезненно я ни падал, как бы отчаянно я ни любил, у меня всегда оставалось одно».       Слова.       Мастер выхватил телефон из кармана. Времени оставалось немного, но разрозненные наброски то и дело проскакивали в его заметках, не желая складываться в единую картину.       Свет повёл меня за руку в чистый весенний день.       Я смотрел на него и выучивался дышать…       «Нет, ещё не время, сейчас не время. Я допишу это… Потом обязательно допишу».       И даже если словам не суждено было стать картиной, мастер знал, что сможет сложить их в мозаику.

***

      Мастер прокашлялся и позвонил в дверь. Она открылась сразу же, словно Тео ждал его появления. Мастер неловко переступил с ноги на ногу:       — Привет.       — Спасибо за цветы, — смущаясь, но почти без акцента хрипло сказал Воланд, — Они понр’авились мн’е.       Глаза его вдруг загорелись необузданным нервным весельем, и он рассмеялся:       — Или я ошибся, и цветы от Мар’гар’иты Николаевн’ы? Может, даже от нашей дор’огой Геллы?       Мастер снова прокашлялся и попытался придумать ответ, но понял, что не может сказать и слова. Да и как сказать о том, что букет действительно от Маргоши, но в то же время и от него, и в целом это было равноценным обменом, и…       — Мастер, это пр’осто шутка, — Тео коснулся его плеча, — Зн’аю, ч’то от тебя. Вс’ё хор’ошо. Идём? Хоч’у пешком.       Неожиданно для себя мастер тихо рассмеялся и обнял Воланда. Сердце колотилось так сильно, что, наверное, Тео мог чувствовать, как оно ударяется в его собственную грудь.       — Идём. Только я пакет оставлю, можно? Тебе. Потом посмотришь… Если захочешь.       Бровь Воланда резко дёрнулась вверх. Удивлённое лицо взрезала кривая улыбка.       — Можн’о, оставл’яй… Мн’е, зн’ач’ит? — он качнул головой, будто пытаясь это осмыслить, и второй уголок его губ вдруг приподнялся тоже, обнажая поблескивающие зубы. Пакет был, несмотря на явный интерес, отставлен на тумбочку. — Мастер, ты н’е пер’естаёшь меня удивл’ять.       Мастер хмыкнул:       — Надеюсь, приятно?       — Кон’еч’но, — серьёзно подтвердил Тео.       По дороге к метро разговор, к счастью, шёл хорошо. Воланд рассказывал мастеру невинные сплетни о студентах, которых они не так уж и тайно сводили, мастер отвечал собственной инсайдерской информацией, и это было очень весело, вот только отчего-то непрестанно хотелось тихо закричать, не размыкая губ.       Стремясь заглушить нечёткое, мутное чувство тревоги, мастер подкурил сигарету, но дым не наполнял грудь облегчением. Он с досадой затушил её и покатал между подмерзающими пальцами: мусорок в зоне видимости не было.       — Это так пр’екр’асно, что ты сможешь показать мн’е «Мадонну делла Лоджиа», — мягко сказал Теодор, — Она ведь совс’ем скор’о возвр’ащается в галер’ею Уффици?..       — …Да, — мастер прикусил щёку изнутри, — Я видел её, конечно, но это не то. Когда ведёшь экскурсию, больше думаешь о том, что сказать, чем о том, как прекрасна картина.       — Понимаю, — кивнул Воланд. Сунув трость под мышку, встал и потёр руки друг об друга: — Arschkalt…       — Перчатки надень, — посоветовал мастер.       Тео похлопал по карманам и смущённо улыбнулся:       — А я их, кажется… Забыл.       Мастер, подавив выразительный вздох, выбросил смятую сигарету в наконец встретившуюся ему мусорку.       — Хочешь, погрею?       Запрокинув голову, Воланд громко рассмеялся:       — Пр’ямо зд’есь?!       — Ну, это необязательно, — хмыкнул мастер, — Вот сейчас куда-нибудь спрячемся и будем вершить наше тёмное дело рукосогревания.       Воланд смешливо дёрнул уголком рта, заставив подпрыгнуть родинку:       — Твои новые сл’ова похожи на немецкие… Скл’адываются др’уг с др’угом.       Мастер не ответил и подхватил его под руку. Тихо посмеиваясь, они завернули в первую попавшуюся подворотню, на удивление уединённую для приличной современной подворотни. Мастер развернулся и, взяв ледяные руки Тео в свои, подышал в получившуюся чашечку. Тихо спросил, глядя прямо в искристые глаза:       — Лучше?       Воланд прерывисто выдохнул. Его щёки пылали от осторожного тепла, прямоты взгляда мастера и кусачего морозного ветра.       — Луч’ше, — он скоро облизнулся, заставив сердце мастера пропустить удар. — С тобой вс’егда тепл’о. И сейч’ас тоже.       Тревога схлынула, и на её место встала холодная сталь решимости.       «Сейчас. Сейчас. Нельзя больше медлить. Всё должно быть решено — здесь и сейчас, сегодня, в эту самую минуту».       — Тео, я хотел сказать…       Воланд тут же отбросил весёлую лёгкость и посмотрел в глаза мастера так же, как он сам смотрел в его глаза — очень остро и очень серьёзно. Слова потерялись, осыпались сетью трещинок, царапнули горло и скатились в пусто звенящую грудь.       — Я… чёрт возьми…       Мастер выпустил руки Тео, спрятал свои ладони в карманах и резко выдохнул. Смотреть на Воланда было слишком страшно.       — Понимаешь, я всё хожу по этому городу, — резко и невпопад сказал он, понимая, что слова эти записал только в середине заметки, но теперь уже не сможет остановиться, пока не закончит, — И не вижу… не вижу ни одного места в нём без тебя. Ты со мной на работе, когда я говорю о картинах, которые мы видели вместе, в жалком осколке неба, который я вижу из своего обшарпанного двора-колодца, у сфинксов, улыбки которых теперь стали для меня похожими на твою…       Мастер сглотнул, отвернулся, дёрнул плечом.       — Ты… ты мой личный призрак, каждую ночь ожидающий меня на почти разведённых мостах, Тео. И я понимаю, что без тебя моя жизнь — это бесконечный промозглый ноябрь, и… и она будет пуста, если тебя в ней не будет. Потому что ты…       Воздуха не хватало. Мастер оттянул в сторону ворот куртки.       — Ты — настоящий свет. Свет, с которым здесь как-то вечно не ладится.       Теодор шагнул к нему. Поднял руку, будто желая погладить закаменевшую скулу, но уронил её и с силой сжал собственное запястье.       — Meister… — его голос дрогнул, но не сорвался. — Ich… Я… Я н’е увер’ен, ч’то…       — Без тебя я тону в этой серости, Тео, — прошептал мастер, — Я боялся думать, боялся сказать, боялся даже смотреть, не хотел терять то, что у нас было, но, кажется, я… Я устал бояться.       Резко, порывисто и даже грубо мастер сжал в кулаках плотную ткань воландовской куртки. Зажмурившись до вспыхнувших под веками ярких искр, прижался своими губами к его губам. Теодор вздрогнул, но ответил на поцелуй и нежно, даже немного робко положил всё ещё не согревшуюся руку на щёку мастера. Почему-то именно от этого жеста мастер почувствовал себя так, словно кто-то резко окатил его ледяной водой: стало холодно, горько и стыдно.       — Прости, — резко отстранившись, выпалил он. Пригладил волосы крупно затрясшейся ладонью. — Я не должен был…       — Ты… Этого н’е хотел? — севшим голосом спросил Теодор. Его лицо упало, как будто мастер пнул его в живот.       — Хотел! — мастер вспыхнул и отвёл глаза. — Но…       — Н’икаких «Но!» — капризно воскликнул профессор. Его брови изогнулись, немного раздражённо сойдясь на переносице. — Ну вот, т’еперь я р’асстр’оен.       — Прости, — беспомощно повторил мастер, чувствуя себя полным идиотом.       — Зн’ает’е, mein Meister, вы опр’еделённо задолжал’и мн’е изв’ин’ение, — Теодор, перескочив на церемонное «вы», педантично и немного нервно поправил на себе куртку. — Есл’и вы хотит’е загл’адить свою в’ину, вам прид’ётся поц’еловать м’еня ещё р’аз.       Мастер помялся на месте, безнадёжно растрепал волосы… Громко выдохнул и, прижав Воланда к себе, поцеловал его с внезапной твёрдостью и уверенностью. Тео громко застонал в губы мастера и, выронив трость, отчаянно вцепился в его плечи, чтобы устоять на ногах.       — Ну нет, мой хороший, — хрипло рассмеялся мастер, разорвав поцелуй и наслаждаясь видом покрасневших от удовольствия и смущения щёк Теодора, — Так нас первая же проходящая мимо почтенная пожилая леди камнями забьёт.       — Как т-ты мен’я назвал? — почти неслышно выдавил Воланд.       Мастер наклонился к самому его уху и глубоким голосом сказал:       — Мой хороший.       Тео издал нечленораздельное сочетание согласных звуков и совсем покраснел. Поддавшись внезапному, ребяческому порыву, мастер рассмеялся и поцеловал его в нос.       — Надо говорить тебе такое чаще. Пойдём, mein lieber Professor…       — К т’ебе или ко мн’е? — Воланд остро усмехнулся. — Боже, какая банальн’ость.       — Ничуть, — мягко улыбнулся мастер, сжав напоследок его пальцы в своих. Хотелось говорить и делать глупости. — С тобой ничего не может быть банальным.       Теодор смотрел на него так, словно наконец добрался до галереи Боргезе и увидел своё вожделенное «Похищение Прозерпины».       Мастеру пришлось поцеловать его ещё раз.       — Можем и к тебе, — сказал мастер, переведя сбитое рваным биением сердца дыхание. Наклонился за тростью, — Конечно, ближе. Но Аннушка…       — Зн’ач’ит, к тебе, — облизнув тонкие губы, заключил Тео.       Мастер поцеловал его в лоб и понял, что он пылает безумным огнём лихорадки.

***

      (Мастеру, как единственному из них двоих человеку, не умеющему краснеть, пришлось, тщательно скрывая собственное смущение, покупать презервативы в аптеке у своего дома.)

***

      Мастер донёс Тео на руках до квартиры. Едва их куртки оказались на крючках, а обувь — в шкафу, Теодор отбросил трость, которую до этого сжимал с отчаянной силой, и прижал мастера к стене всем телом, обвил руками, горячо задышал в губы. Мастер позволил рукам соскользнуть с талии немного ниже и сжал узкие бёдра в своих уверенных горячих ладонях.       — Прости, у меня не прибрано, — прошептал мастер.       — Ты думаешь, я с’юда пр’ишёл ч’истоту квар’тир’ы оцен’ивать?       Воланд поцеловал мастера с голодностью и адским жаром. Запустив руку в мягкие волосы Теодора, мастер заставил его довольно заурчать в поцелуй.       — Тео, твоё колено… — осторожно заметил мастер, когда Воланд отстранился, довольно улыбаясь.       — Кол’ено? — словно не совсем уловив смысл этого слова, переспросил Теодор, но в следующий момент его мистические разные глаза вспыхнули осознанием: — Да, точ’но! Думаю, нам луч’ше пойти в твою спальн’ю.       Мастер закашлялся, но это не помешало ему снова подхватить Воланда на руки. Прижавшись к шее мастера тонкими сухими губами, Теодор внезапно прошёлся по коже кончиком острого языка. Мастер вздрогнул и чуть было не разжал руки, но Воланд держался крепко, из чего можно было сделать вывод, что такой реакции он и добивался. Некстати оставленные на полу стопки нерассортированных книг мастеру пришлось распинывать ногами.       Поставив Теодора на ноги уже за порогом спальни, мастер отвёл волосы, упавшие на лицо, и несколько запоздало уточнил:       — Тео, ты уверен, что мы не слишком торопимся?       Тео вцепился в мастера и повалил его на кровать.       — Стой, стой, — мягко попросил мастер, — Нам некуда спешить. Скажи, как тебе нравится? Чего ты хочешь?       — Тебя… — прошептал Воланд, будто и не расслышав первого вопроса. — Пожалуйста. Я думал о тебе с октябр’я, даже н’адеяться не мог, ч’то…       Мастер положил ладонь на его щёку:       — Тогда позволь мне сделать всё нежно. Я этого очень хочу.       Закрыв глаза, Теодор наклонился к прикосновению тёплой руки. Расслабился, и даже жёсткие плечи стали мягче.       — Тебе удобно? — мастер потянулся ко второй его руке и нежно сжал её в своей.       — Это н’еважн’о.       — Очень важно, — возразил мастер, — Если тебе неудобно, о каком удовольствии речь?..       Воланд выглядел по-настоящему ошеломлённым словами мастера, но всё же смог выдавить:       — Я… ох, это сл’ожн’о… Я хотел бы… Хотел бы л’ечь на спин’у?       — Очень славно, — мастер приподнялся на кровати и, выпустив руку Тео, погладил его по голове. Думать об этой странной вопросительной интонации ему не хотелось, по крайней мере сейчас. — Ты хочешь раздеться сразу или потом?       До крайности смущённый вниманием, Воланд пробормотал:       — Навер’ное, ср’азу… будет удобн’ее?.. Или н’ет?.. — он с досадой ударил себя по ноге жёстким ребром ладони. Его глаза блестели, но блестели тревожно и неправильно — прозрачной солью сдерживаемых слёз. — Scheiße! Я н-н’е зн’аю!       — Тео, Тео! Дыши. Всё хорошо, — мастер потянул его на себя и сжал в крепких объятиях, не давая снова навредить себе. Грудь Теодора вздымалась тревожно быстро. — Нет правильных и неправильных ответов. Как тебе нравится, так и будет. Это нормально, если то, что нравится мне, не нравится тебе, и наоборот. Просто об этом очень важно разговаривать.       Воланд уронил голову, ткнулся носом в подбородок мастера. Приглушённо вздохнул.       — Пр’ости. Весь настр’ой куда-то дел’ся…       — И это нормально, — мастер поцеловал его в висок, погладил по напряжённой спине. — Дыши, Тео. У нас ещё много времени. Всё успеем.       Воланд сполз ниже и весь обвился вокруг мастера, пряча лицо на его груди. Мастер аккуратно устроился на боку, всё так же прижимая Тео к себе.       — Всё хорошо, — повторил он, — Это может не случиться сегодня, не случиться завтра, послезавтра, через неделю, или вообще никогда, и это тоже будет нормально. Люби себя больше, пожалуйста.       — Буду, — тихо сказал Воланд. — Спасибо, мастер… Спасибо.       Они долго лежали в полной тишине, слушая, как мягко их дыхание сливается в одно, и мастер уже начал задрёмывать, когда руки Воланда скользнули ниже спины. Погладили, сжали…       — Тео, — усмехнулся мастер, — Дразнишь.       — Кон’еч’но, lieber Meister. Это намер’енно.       — Точно сейчас?       Теодор отстранился и, мигом стерев лукавую улыбку с лица, убрал руки от задницы мастера. Тихо отчеканил:       — Точн’о. Теперь, посл’е того, что ты сказал, я в этом увер’ен. Я зн’аю, ч’то с тобой н’е будет плохо.       Мастер помог Воланду лечь так, чтобы было удобно. Воланд обнял его за плечи, потянул на себя.       — Мой хороший… — улыбнулся мастер.       Теодор закусил губу и коротко зажмурился. Мастер поцеловал его в острую горящую скулу, в смешно морщащийся нос с совсем посветлевшей россыпью веснушек… Тео задышал чаще, приоткрыв губы. Было просто невозможно его в них не поцеловать. Мастер не стал и пытаться противиться неумолимой тяге, коснулся тонких губ сначала легко и нежно, а потом постепенно углубил поцелуй, сделав его тягучим, плавным и вместе с тем жгучим.       Тео совершенно не умел вести себя тихо. Он всхлипнул, когда мастер дотронулся до его языка кончиком своего, застонал, когда горячие руки уверенно огладили его бёдра, тяжело задышал и выгнулся, когда мастер расстегнул на нём рубашку и, стянув её вниз, поцелуями перешёл на запрокинутую шею и острые плечи.       — Ты такой красивый, — тихо сказал мастер, приподнявшись на локтях. — Если бы ты только сейчас себя видел… Весь раскрасневшийся, и даже глаза светятся. Желающий. Жаждущий…       Глаза Воланда засверкали ещё больше. Яркий румянец залил его шею, открытые плечи, и у него снова покраснели уши. Мастер наклонился к нему и нежно сжал зубами аккуратную мочку.       — Ах, — выдохнул Тео, беспомощно разводя ноги шире, — Мой мастер…       — Хочешь? — мастер толкнулся бёдрами ему навстречу. — Хочешь меня?       — Да, да! Я хоч’у… Я хочу тебя. Ещё… Пр’ошу, ещё…       Мастер долго исследовал тело Тео губами, отмечая каждую завораживающую родинку и каждым поцелуем спускаясь всё ниже и ниже. Родинки были на шее Воланда, в ямочке между ключицами, на груди, под мышками, на руках… Теодор часто облизывал губы, выгибал спину, закрывал пылающее лицо тыльной стороной ладони, но мастер отвёл его руку от лица. Прошептал:       — Не прячься. Ты… совершенство.       И поцеловал его в синий трезубец вен на запястье.       Воланд замер, распахнув влажно блеснувшие глаза, и всхлипнул — тонко, сорванно. Его рука дёрнулась, как будто он хотел прижать её к груди.       — Тео, всё хорошо? — обеспокоенно спросил мастер. — Мы можем остановиться в любой…       — Нет, mein Meister… — Тео замотал головой, — Вс’ё хор’ошо, так хор’ошо, что это пер’еполн’яет, и я… я к такому н’е пр’ивык.       — Тот, с кем ты был раньше, — спокойно сказал мастер, — Похоже, совсем не умел о тебе заботиться.       Медленным движением он отвёл прядь волос от лица Тео и погладил его по щеке. Воланд сразу же приник к прикосновению горячей ладони.       — Но я позабочусь о тебе, — севшим на несколько тонов голосом пообещал мастер, — Расслабься, ни о чём не думай. Доверься мне.       Глаза Теодора смотрели на мастера мистически ясно и открыто. Совершенно без акцента, как будто он был частью теперь ненужной ему личины, Воланд проговорил:       — Я тебе верю.       Они оба разделись, не оставив между телами никаких преград. Медленными, тщательными ласками мастер довёл Теодора до исступления. Мастер целовал его усыпанную родинками шею, дразнил языком чувствительные соски, разводя ноги Воланда всё шире и спускаясь всё ниже, целовал, прикусывал и вылизывал там, где раньше не целовал никто. Теодор стонал, вскрикивал, сдавленно ругался на немецком, сам лаская мастера везде, где могли дотянуться руки и губы, нетерпеливо насаживался на пальцы, отчего-то ничуть не смущаясь влажных хлюпающих звуков, возникавших из-за обилия смазки.       — Возьм’и мен’я уже, ну! — взмолился Воланд, когда мастер, удерживая его за бёдра, добавил к трём пальцам ещё один. — Мастер!       Мастер рассмеялся глубоко и негромко, убрал руку.       — Сейчас, сейчас…       Мастер распечатал и надел презерватив. Положил обе ладони на дрожащие бёдра Тео. Одно движение, лёгкое и слитное. Наполненность, в которой нет ни капли боли.       — Тебе хорошо?       — Н’икогда… не ч’увствовал луч’ше… — Тео облизнул пересохшие губы. — Давай, н’е бойся! Мы уже, кажется, оба пр’изн’ал’и, что я н’е из сахар’а!       Мастер промолчал и толкнулся раз, другой, ровно и уверенно. Воланд громко застонал и прижался губами к его плечу.       — Да… Ja! Bitte… mehr, Meister, Meister!..       Мастер, едва не сбившийся с ритма из-за мягкого перекатывания немецкой «р» на языке Теодора, — от этого ему стало жарко, и даже волосы на загривке встали дыбом — снова прикусил мочку его покрасневшего уха и тут же провёл по ней языком, вырвав совершенно неприличный хриплый стон. Задвигался быстрее и резче; Воланд охнул и вцепился в его плечи, откинул голову на подушку.       — Berühre mich, — требовательно приказал Теодор, выгибаясь под мастером. Горячая ладонь легла на живот. Воланд беспомощно застонал: — Unten! M-meister! Ich brauche dich!       Мастер, задыхаясь собственными стонами, поцеловал Теодора в капризно кривящиеся губы и, опустив ладонь ниже, задвигал ей в рваном, непредсказуемом ритме. Воланд захныкал, задрожал всем телом и выгнулся в ослепительном и мучительно сладком спазме удовольствия, утягивая мастера следом.       Отстранившись, мастер с усилием перекатился на бок и обнял Теодора со спины. Дыхание их обоих всё ещё было сбитым и неровным.       — Надо в душ, наверное, — ответственно сказал мастер, поцеловав выпирающий позвонок.       — Н’авер’н’е, н’адо, — ужасно коверкая слова, согласился Воланд.       Извернувшись, неловко и смазанно поцеловал его в губы. Мастер зажмурился и сжал Тео в объятиях до лёгкого хруста рёбер.       — Я тебя обожаю, Теодор Воланд, — прошептал он. — Надеюсь, ты это знаешь.       А потом они, как глупые подростки, целовались без остановки следующие пять минут.

***

      Профессор Теодор Воланд, явившийся на работу необычно расслабленным и в буквальном смысле цветущим, — из кармана его пиджака выглядывал срезанный алый бутон — получил не меньше пятидесяти валентинок. Мастер считал.       Сам мастер получил пять: одну — не слишком анонимную, почерк Алоизия был ему хорошо знаком — и не слишком приятную (от неё он демонстративно раскурил сигарету), ещё одну — от Маргоши, её он узнал по неизменно сатирическому стилю и любовному подходу, третью — от Ренаты, стеснительной первокурсницы с длиннющими волосами и пышными ресницами, а оставшиеся две — от Тео: он боялся, что одну могут и потерять.       Студенты трепетали и пытались узнать у Маргоши, что значит эта загадочная роза, по какой причине профессор Воланд выглядит таким довольным и почему улыбается с самого прихода на работу мастер, улыбку на лице которого последний раз студенты видели, когда ему сообщили прямо во время пары, что Берлиоз поскользнулся, сломал себе ногу и уехал в больницу.       Воланд деликатно постучал тростью по кафедре, привлекая общее внимание. Улыбнулся мастеру, сидящему в самом конце лекционной.       — Мысл’и н’екотор’ых студен’тов, насколько мн’е стало известн’о, — вкрадчиво начал Теодор, — Сегодн’я сл’ишком зан’яты р’азмышлен’иями о моей личн’ой жизн’и.       Аудитория замолчала.       — Но я н’е могу осуждать вас за это! — добродушно рассмеялся Воланд. — В кон’це кон’цов, я сам говор’ил вам о важн’ости стр’емлен’ия к зн’анию… Давайте в контекст’е вч’ер’ашн’ей даты обсудим то, ч’ем, по мн’ению др’евнегр’еческих философов, явл’яется л’юбовь.       — Господи Иисусе, мы будем обсуждать «Пир»… — выдохнул кто-то с третьего ряда.       Мастер закрыл глаза и потянулся мыслями к своему сердцу.       Вопреки всему его сердце тихо билось о том, как оно счастливо.