Благодаря проникающим через окно лучам заходящего солнца стены больничной палаты переливались оттенками охры от песочного до коричнево-красного.
Это был огненный закат. Михаил глядел, как солнце прячется за крыши, и ему чудилось, что его руки обагрены кровью. Опустив взгляд на правую ногу, Михаил тяжело вздохнул. Бушующий в нём гнев улёгся благодаря успокоительному, и теперь он по-другому посмотрел на протез, заменивший ему искалеченную правую ногу.
«Восстановлению не подлежит, — сказал врач. — Проще заменить, если, конечно, у господина Белого нет желания остаться калекой».
Однако спросить господина Белого о его желаниях никто не удосужился. Очнувшись, Михаил уже лишился ноги. Осознав своё положение, он согнулся в приступах рвоты. В промежутках между позывами он ругался и клял обидчиков, осознавая, что сделался вещью, которой генерал колонии может распоряжаться по своему усмотрению.
Когда гнев Михаила утих, наступило время боли. Разукрашенные в багровые тона облака напоминали ему об утрате несоизмеримо большей, нежели злосчастная нога. В памяти застыла картина скрывающегося за холмом самолёта. Собственная беспомощность хлестала его по обнажённой душе, обостряя чувства и сильнее всего — чувство вины. Он мог бы спасти Кайера. Мог, воспользуйся он силой! Силой отца и деда, доставшейся бесполезному, ни к чему непригодному потомку. Позору рода Белых…
Самобичевание Михаила длилось всю ночь. Проверить его никто не пришёл, полагая, что он спит под воздействием снотворного. Ох, лучше бы ему было спать! Кошмары, которые являлись теперь наяву, были страшнее тех, что виделись Михаилу раньше во снах, когда он стоял перед пепелищем родного дома, глядя на багровые языки пламени, зализывающие стены, за которыми погибли его родители. До сих пор Михаилу казалось, что ничего худшего с ним случиться не могло.
Но от судьбы не уйти, и надежда Михаила на сносную жизнь умерла вместе с Кайером. Должно быть, блуждание впотьмах написано ему на роду. Михаилу стоило подумать об Анне и её утрате: как ей тяжело, ведь она по-своему, но всё-таки любила Кайера. Ей должно быть гораздо хуже, чем ему, бесчувственной пародии на человека. Нет, не обрести ему силы отца, для этого нужно жить, а Михаил не знал что такое жизнь. Его собственная представляла бесконечную череду дней, плавящихся в горне ненависти.
Но всё-таки, не таким уж плохим был Кайер.
Михаил встретил рассвет, закрываясь от солнца рукой. Вымотанный ночными бдениями, он чувствовал себя настолько ослабленным, что с лёгкостью мог провалиться в обморок. Что и произошло, когда дверь палаты отворилась и внутрь вошёл златовласый атлант. Когда же Михаил пришёл в себя, что случилось довольно скоро, визитёр сидел вразвалочку на стуле при его кровати. За его спиной, облокотившись на его широкие плечи, стояла Анна. Оба лучезарно улыбались, глядя на Михаила.
Отсутствующий взгляд Михаила скользнул по другому атланту, приведшему первого и стоявшему теперь у двери по стойке «смирно». Около двух с половиной метров ростом, пышущий силой и здоровьем, невероятно хмурый мужчина средних лет. Внимание Михаила сосредоточилось на его руке.
«Нет, — подумал Михаил, — обе руки».
Кисти, выглядывающие из-под серых манжет солдатской униформы, выглядели совершенно натуральными, как и его собственная правая нога, однако Михаил догадался, что перед ним киборг. Внезапно он осознал, что этим словом отныне будет зваться он сам. Первый киборг среди штурманов. С приходом войны таких полулюдей будет становиться всё больше.
Он всё ещё не мог поднять глаза на того, кто сидел у кровати. Словно кто-то заставлял Михаила смотреть в другие стороны и думать чёрт знает о чём. Он намеренно шевельнул искусственной ногой и подивился её ладной работе. Ни задержки, ни какой бы то ни было неправильности в движениях, будто настоящая. Только сильнее, крепче и надёжнее. Возможно, быть киборгом не так уж и плохо.
— Неважно выглядишь, — прозвучал бодрый голос над ухом, и Михаилу пришлось поднять взгляд на атланта, чьё лицо покрывали множественные ссадины. Они почти зажили и выглядели не так живописно, как синяки Михаила. — Ты пробыл без сознания пять суток. Может, это и к лучшему, не то упирался бы, но ногу в обиду не дал. А она годилась разве что для шоу уродцев, — пожал плечами атлант, — ни за что бы нормально не срослась. И потом, эти пожизненные боли. Зачем тебе это, напарник?
— Ты живой, — насилу выдавил Михаил. — Но я видел, как ты падал!
— Да, я падал, — согласился Кайер, — кресло всё-таки заело. Но мне повезло, что его ремонтировал именно Хатту, в конечном счёте, катапульта всё же сработала.
— Повезло? Да его и всю его команду надо под трибунал отдать! — кулаки Михаила с силой сжались.
— Их ли, нас ли, или кого-то другого — в этом разберётся следствие. Видишь того жизнерадостного парня? — Кайер махнул в сторону солдата у двери. — Мой сопровождающий. Добиться свидания с тобой оказалось непросто.
Михаил непонимающе моргнул.
— Что значит «нас»? — его взгляд стрельнул в сторону молчавшей до сих пор Анны.
— Это значит, что вы находитесь под стражей до выяснения обстоятельств, — пояснила она.
— Какая ещё стража? Нас-то в чём подозревают? Они же всё слышали! Мы сами чуть не подохли!
— Чёрный ящик сильно повреждён, так что на его расшифровку понадобится время.
— К чёрту ящик, — перебил Михаил. Глаза на его осунувшемся лице горели. — Они слышали всё своими ушами! В чём нас могут обвинять, когда, — он осёкся, поглядев на Кайера, — разве только в том, что мы могли дотянуть до колонии и сохранить самолёт. Серьёзно? Они будут судить нас за то, что мы не вытащили оттуда эту груду металла?!
Крик Михаила потонул в укоризненном взгляде Кайера.
— Во-первых, «Бессмертный» стоит целое состояние, — как можно спокойнее ответил Кайер. — Во-вторых, хоть мы и не могли дотянуть до колонии, это ещё нужно установить.
— Да даже если бы ты вышел из штопора, мы бы всё равно…
Кайер остановил его, сделав предостерегающий знак. Не стоило забывать об охраннике, искусно притворявшемся элементом интерьера.
Михаил замолчал. Однако мысль о крушении упорно засела в его голове, и он подумал о том, о чём не было времени подумать раньше.
Кайер упорствовал, пытаясь уберечь самолёт, который было невозможно спасти по причине неисправности руля направления. Уж Кайер-то должен был это понимать, не первый день летал. Это понимал даже Михаил. У них не было шансов сохранить «Бессмертного». Но Кайер всё равно рискнул своей жизнью и жизнью Михаила.
Тогда Михаил решил, что Кайер поступил как бравый солдат, до последнего желая сохранить то, что можно. Но теперь Михаил отчётливо видел, что дело было отнюдь не в ответственности. А в страхе, от которого Кайер буквально потерял рассудок.
Его размышления прервала Анна. Она обошла Кайера и села на край кровати, поцеловав Михаила в лоб. Её ладонь накрыла его руку.
— Вы сейчас не в простом положении, — пояснила она. — Помимо того, что сказал Кайер, есть и другая проблема. Разгерметизация гидравлики это не то, что могло произойти само по себе, — было видно, что последние дни Анна провела в тесном общении с Кайером. Она сжала руку Михаила, и тот почувствовал, как в ладонь ему скользнул клочок бумажки. — Не переживай, чёрный ящик не единственный путь к доказательству вашей невиновности.
«Марк Крысолов», — подумал Михаил. Конечно же, к делу привлекут телепата. Особенно, если поломка, приведшая к потере управления самолётом, могла быть подстроена. Или это всё же халатность техников? А может быть, ошибка Кайера?
Он бросил взгляд на Кайера. Тот явно хотел что-то сказать, но при соглядатае не решался. Тогда Михаил перевёл разговор в невинное русло, надеясь, что записка от Анны прольёт свет на их непростое положение.
Когда Михаил остался один, он развернул записку. Неряшливый почерк Кайера выдавал его поспешность.
«Гайки на трубах были подкручены. Остерегайся Ямы».
«Ямы?» — удивился Михаил. Об их с Кайером отношениях было общеизвестно, но чтобы решиться на такое, нужно иметь настоящую причину. К тому же, Яма знал, что на борту будет Михаил, а в том, что он желал ему смерти, Михаил сомневался. Вспомнив, как Яма защитил его и Тоню у общежитий, он записал подозрения Кайера на счёт душевного потрясения и решил при первой же возможности поговорить с ним. Ведь если гайки гидросистемы и впрямь были подкручены, им стоило всерьёз озаботиться вопросом своей безопасности, а не гоняться за мнимыми врагами.
Затолкав записку в ботинок, Михаил задумчиво потёр подбородок. Далеко ли успели уйти Анна с Кайером? Быть может, ещё получится дотянуться до них своим слабым телепатическим взором? Хоть способность к чтению мыслей никогда не была сильной стороной Михаила, он всё же решился попробовать.
Но напрягшись, Михаил не смог прочесть мысли не то, что Кайера, но даже находящегося в соседней палате пациента. Обливаясь потом, он вспоминал свои мучения в лесу и тщетные попытки воспользоваться силой. Иэн говорил о взаимосвязи силы и эмоций, но утрата способностей была для Михаила в диковинку. До сих пор он считал, что реабилитация после срывов, о которой можно услышать в разговорах медиумов, не про него.
«Что ж, — стиснул зубы Михаил, — придётся довольствоваться тем, что имею».
А в число того, что он имел, входил так же мрачный атлант, дежурящий за дверью палаты.
***
У Кайера возникло ощущение, будто его выворачивают наизнанку. Сантиметр за сантиметром, сдирая кожу, а потом и мышцы до самых костей. Жаля тонкими длинными иглами прямо в мозг, снова и снова, бесконечно долго, безжалостно и мучительно.
Примерно так он описал бы допрос Марка Крысолова. Он искренне не понимал, почему так поступили с ним, и почему по всей строгости: с усилителями психической активности, помогающими и без того недурному телепату проникнуть ещё глубже в душу Кайера.
Неужели они и впрямь подозревали Кайера в халатности? Неужели непонятно, что спасти неуправляемый самолёт было невозможно? Зачем заставлять его переживать этот ужас раз за разом, до бесконечности по замкнутому кругу?
Крушение, штопор, предшествующий ему, поломка гидросистемы, страх и паника Кайера, его мысли о собственной смерти.
И ещё дальше, ещё глубже, ещё болезненнее: снова штопор, снова двое в самолёте, но теперь уже Кайер на месте второго пилота. Снова откинутый фонарь и один катапультировавшийся, и опять не он, не Кайер. Снова боль от порывов набегающего ветра, попытки стабилизировать самолёт, в тот раз удачные. Взгляд за борт, на белеющее облако парашюта, минутное облегчение. Первый пилот жив, его не размозжило о фонарь при сумбурных, почти истерических попытках катапультироваться вопреки приказу Кайера, тогда ещё инструктора и главного члена экипажа в самолёте.
А потом всепоглощающий страх. Ужас, от которого волосинки на теле Кайера становились дыбом, что тогда, что сейчас. Под парашютистом пенится Кама. Бурная, дикая, безжалостная. Парашютист медлит, всё никак не отстёгивает ремни. Вопль Кайера, крики товарищей по звену и боль, неискоренимая годами.
Когда Марк Крысолов закончил, он дал Кайеру литровую бутылку воды, которую тот осушил и не заметил. Какое-то время они молчали, глядя друг на друга из-под сведённых бровей.
Кайер был уверен, что его непричастность к крушению «Бессмертного» доказана, а, значит, его скоро выпустят из-под ареста, и начнётся настоящее следствие, поиски того, кто подкрутил гайки. Но до чего же омерзительно было ощущать себя выжатым лимоном. Кайер непроизвольно глянул на пустую бутылку, но Марк покачал головой, мол, больше нет.
Когда Марк заговорил, Кайер вздрогнул от неожиданности. Потому что Марк обратился вовсе не к крушению «Бессмертного» и не к прошлому Кайера, в которое ему вряд ли бы позволили лезть, не будь он ведущим следователем УБК.
— Вы же понимаете, что я обязан об этом доложить?
Кайер растерянно потупился.
— Я говорю о вашей прогулке во внешнюю зону прошлой зимой, — пояснил Марк, и к лицу Кайера прилила краска не то гнева, не то стыда.
«О том, как недальновидный романтик вывел даму сердца на прогулку за пределы колонии в канун межколониальных состязаний, и как встретился там с Анлуаном Вхаратом, рискуя изобличить себя и Альянс», — продолжил про себя Марк. Той дамой ожидаемо и крайне неудобно оказалась Анна Белая, сестра второго участника крушения и несостоявшегося амбицеребрала Михаила Белого. В жизни Кайера Рая непозволительно многое сходилось на этой чудаковатой семейке.
— Да, — отозвался Кайер виновато. — Но вы ведь понимаете, что если об этом станет известно, её выгонят из колонии? Она не медиум и живёт здесь только по просьбе лорда Хильдермана.
— При прежнем генерале, её, несомненно бы, выгнали. Однако не думаю, что Наану Каси интересны такие меры. Она всё-таки сестра Михаила Белого, а Михаил нужен колонии, с какой стороны ни посмотри. Вдруг озлобится вконец, если выгонят его сестру? Честно говоря, меня больше волнует не девушка, а вы. Эта история плохо отразится на вашей репутации, — Марк зажёг сигарету и затянулся, — не говоря уже о том, что за это полагается административный штраф и десять суток ареста.
Чёрные волосы медиума по обыкновению были не ухожены, а под глазами залегли тёмные круги. Кайеру было противно смотреть на него, и вдвойне от того, что этот щуплый ушлый человечишка только что вымотал его до невозможности.
— И коль мы заговорили о вашем благополучии, хотелось бы отметить ещё кое-что, — медиум снова затянулся и снова выдохнул. — Это, конечно, не моё дело, но вы напрасно убиваетесь по прошлому. Вашей вины в смерти того молодого человека, простите, атланта, не больше чем моей — в ваших нынешних мучениях.
Произошедшая в Кайере перемена оказалась настолько резкой, что Марк невольно содрогнулся. Еще минуту назад это был виноватый узник, но теперь глаза Кайера горели, а лицо было перекошено от злости.
— Вы не имели права! — вскричал он. — Этика запрещает телепатам УБК рыться в воспоминаниях, не имеющих отношения к делу! Но вы всё равно заставили меня вспомнить! Теперь ещё и советы раздаёте? Да вы вообще охренели?!
«М-да, звёздочка ты наша, — подумал Марк, — как многого мы о тебе не знаем».
— Во-первых, сядьте. Сядьте, я сказал, — и Кайер сел, понужденный волей Марка. — Во-вторых, вполне вероятно, что это имеет прямое отношение к делу. Погибший парень — родной брат вашего недоброжелателя, Ямы Назу. К тому же, в ваших воспоминаниях присутствуют угрозы, высказанные Ямой Назу в ваш адрес. Припоминаете?
Кайер упрямо противился попыткам снова проникнуть в его разум. На сей раз чувство, будто его препарируют было настолько сильно, что вызвало тошноту, и у Кайера разболелась голова.
— Не сопротивляйтесь, — посоветовал Марк, — проявите мужество. В конце концов, я хранитель тайны, от которой зависит благополучие вашей дамы сердца.
К головной боли и тошноте присоединилось учащённое сердцебиение и мука, вызванная чувством вины. Воспоминания, сохранённые в глубинах памяти, были в очередной раз возвращены к жизни и стояли перед ним, как если бы Кайер снова оказался в том дне. Он повалился на стол, за которым проходил допрос, мученически застонав. Марк не стал его осуждать. Кому угодно сделалось бы плохо, переживи он забытый кошмар заново.
— Полноте, — Марк положил руку на спину Кайера. — Прошлое должно оставаться в прошлом. В смерти Мике нет вашей вины.
Кайер сбросил его руку и выпрямился.
— Это всё, что вы хотели знать? — ядовито выплюнул он, после чего вышел прочь, не спрашивая разрешения. Марк поглядел на распахнутую дверь, вздохнул и зажёг новую сигарету.
«Диковинный парень, — подумал он, пытаясь примерить на себя его случай. — Совершенно диковинный».
Размышления Марка вновь метнулись к Яме. Его определённо следовало изучить, но оснований для мысленного допроса у Марка не было.
— Надо попросить Наана упростить этот порядок, — проворчал он, прикуривая новую сигарету. Без усилителя психической активности, которая помогала Марку проникать в отдалённые уголки памяти и воскрешать даже то, что было забыто, чтение мыслей Ямы не имело смысла. — Иначе как прикажете оправдываться за вмешательство без разрешения? — усмехнулся он.
Марк решил во что бы то ни стало заполучить Яму в своё распоряжение. Не в последнюю очередь от того, что отчётливо видел подозрения Кайера и опасался, как бы из мнимого преступника тот не превратился настоящего.
***
Яма узнал о крушении одним из первых и прекрасно понимал, что это для него значит.
Чего уж мелочиться, Кайер никогда не был слишком умён, так что в порыве гнева думать головой вряд ли стал бы. Поэтому когда УБК его отпустит, Яме придётся защищаться. И будет неплохо, если следователи найдут к этому моменту настоящего преступника.
Яме не хотелось использовать компрометирующую запись с КПП, которую он раздобыл прошлой зимой. Но ему нужно было задержать Кайера в стенах тюрьмы и выиграть для себя время. Хоть Яма и понимал, что портить жизнь Анне таким образом было бесчестно, осложнять жизнь себе было ещё бесчестнее.
Обдумав всё в последний раз, Яма принял решение, и уже вечером в руках Марка оказалась запись, лишающая Кайера скорого освобождения и отдающая Анну на милость генерала.
— А хотелось обойтись без этого, — хмыкнул Марк, гадая, у кого хватило изобретательности подставить этих двоих. В конце концов, Кайер был знаменитостью, и запись могла быть подарком любого из его завистников или недоброжелателей. Так или иначе, утаивать вещь, оказавшуюся на виду у других сотрудников УБК, было неразумно.
В сравнении с крушением самолёта нарушение внутренних распорядков колонии было делом несущественным и его решили отложить, но Кайера всё равно задержали, а Анну посадили под домашний арест. Кайер пришёл в ярость и взмолился отпустить его, но его умонастроения Марку были понятны, и принимать залог он не собирался.
