Из пленницы в пленительницу (Авторская редакция)

       Традиционно каждое утро любого уважающего себя кыпчака и любой обладающей чувством собственного достоинства кыпчанки начинается с дойки кобылы. Эта животинка всегда ценилась тюркскими народами на вес золота и в обиходе играла куда бóльшую роль, чем соль у варягов. Дойка приносила плоды в виде лошадиного молока — кумыса. Оно охлаждающе бодрило своим незаурядным горьковатым вкусом с долей землистости, но прекрасно утоляло жажду даже в самую суровую знойную жару. О пользе и ценности конины, в которую превращалась кобыла, забитая по обыкновению после сцеживания с неё кумыса, наслышаны были все, в том числе и в Европе.        Кроме того, кыпчаки, как и у многие кочевники, не имели родного угла и скитались по белому свету. Осёдлый образ жизни славян и европейцев не укладывался в рамки их восприятия. Так они ночевали в сборно-разборных палатках, что составляли основной вид временного жилища. Порой вместо палаток они использовали коней и спали на них, особенно в долгих походах.        Вот поэтому и сейчас у меня не было возможности по привычки испить прохладного кумыса и так не привычно было ощущать себя привязанной к одному-единственному месту. Хотя со своим подневольным положением заложницы у витязя в роскошной броне, с постоянной давящей холодным железом болью в запястьях скованных и прикованных рук и с затёкшими от недостатка движений суставами она постепенно свыкалась.        Витязь снова облачился в свою роскошную броню, которую я видела вчера на нём в тот самый злополучный день её пленения. Вот недаром мне говорила старушка Бакира: — Нечётный день календаря: число несчастий — число скорби! Помни об этом, Фарида, и верь в приметы, ведь они сбываются!        Как жаль, что я не послушала тогда мудрые советы пожилой женщины, считавшейся самой опытной ведуньей ихнего племени! Зато теперь поняла её слова… Но ныне прислушиваться к давно сказанному, некогда растраченному тихомолком и разнесённому по ветру в пустоту стало слишком поздно…        Мой пленитель что-то загадочно проговорил и в конце своей речи провёл рукой по тому месту, которое вчера лишило меня невинности. Но в настоящий момент его надёжно заслоняли доспехи.        Витязь отрывисто позвал какого-то по имени.        Одно мгновение — и руки освободились от оков. Один миг — и я очутилась снаружи поганого шатра. Всё это происходило под строжайшим конвоем невероятно высокого витязя ростом в косую сажень. В отличие от того, что в роскошной броне, красотой он не выделялся и успехом среди девушек вряд ли мог похвастаться — волосья с проседями, свисающие сальными патлами, грубые черты лица, скулы с шелушащейся кожей.        Но я обратила внимание на его внешность позже. Сейчас меня слишком увлекли сладостные ощущения былой свободы. Вроде бы настолько простые и обыденные чувства, но их истинную ценность я осознала только находясь в кабале у русов. Конечно, я понимала быстротечность этих мгновений и поэтому ловила каждый луч, исходящий от взошедшей солнцем надежды среди её новой жизни вне воли.        Выведя её наружу, высокий витязь накинул на мою невольничью шею ошейник с остро заточенными металлическими колами. — Ты меня понимаешь? — вдруг отчётливо спросил он меня по-кыпчакски. — Откуда… тебе знать… мой… язык? — в удивлении вопросила я.        Это были мои первые внятные слова, произнесённые в новой жизни за пределами свободы. — Тише ты, глупая! Не шуми так! — грубо шикнул конвойный витязь. — Я закалённый в сражениях с половцами и печенегами боец. Имя мне Всеславур, сын Сталия. А как тебя зовут? — Фарида… — ответила я. — Уяснил, — глухо откликнулся Всеславур. — В моей груди хоть и пылает безграничная любовь к отчизне, за которую я готов вырезать любое поганище, задумавшее её уничтожить, но я, в отличие от моего князя, которому хоть и присягал в непоколебимой верности, не лишён человечности и склонен к проявлению снисходительного благородства по отношению к военнопленным. Поэтому ты, Фарида, не бойся меня! Мои помыслы чисты, а намерений посягнуть на твою неприкосновенность у меня нет! Если хочешь — доверяй мне, не хочешь — не доверяй: твоё право!        Я молча кивнула в ответ. Внутренне же я ликовала, как никогда ранее. Хоть кто-то отнёсся ко мне по-человечески как к женщине, а не к куску мяса! Хоть нашёлся один в стане, которому не чуждо людское сострадание! А ведь это есть одна из величайших добродетелей, которая постоянно недооценивается в человеке и зачастую попирается огнедышащей бездуховностью. Добрые люди часто высмеиваются и носят клеймо мягкотелых слабаков, однако вопреки расхожим мнениям скабрезных софистов это отнюдь не так.        Я, еле шевеля отёкшими ногами, неуклюже заковыляла вперёд по отмашке Всеславура, чувствуя себя не взрослой опороченной девушкой около двадцати лет отроду, а маленьким невинным дитём, которое только познаёт сей бренный мир, полный непостигнутого всепоглощающего тлена, и делает свои первые неуверенные шаги навстречу чему-то возвышенному, великому и недостижимому, точно небесный рай после неминуемой смерти…        Проходя по всему стану, я приковывала к себе мужские взгляды. Одни смотрели на меня похотливо, другие — с состраданием, а третьи — вовсе чёрство и с равнодушием.        Всеславур шёл позади и держал меня в колючем ошейнике привязанной к нему тугой верёвкой. Само приспособление для сковывания неугодных оснащалось шипами, если невольник задумает взбунтоваться, чтобы проткнуть ему шею и таким образом умерщвить. Но только в таком случае смерть бунтарям была уготована медленная и мучительная…        Дойдя до конца стана, где расположились остатки наступательного обоза, я и мой страж стали свидетелями неописуемого. Это поистине устрашающее и подавляющее любой здравый рассудок зрелище оказалось наголову отмороженнее, чем все те страшные вещи, который ранее повидала я. Но теперь на моих глазах развернулся куда более чудовищный и бесчеловечный ужас.        Шестеро витязей, на наплечниках которых реяли алые ленты, сразу всем дикарским скопом избивали пожилую женщину, кисти которой были обрублены неизвестно чем и превратились в кровавые культи. Сама бедняжка даже не кричала, а слабо стонала от боли, пытаясь что-то сказать, но вместо ясных слов просто харкала кровью из-за нанесённых увечий.        И тут я в величайшем ужасе узнала в этой несчастливице старушку Бакиру из своего племени! Оказывается, она тоже попала к ним в заточение! Но вот только кровожадный злой рок обошёлся с несчастной старенькой женщиной, которая тихо-мирно доживала свой век, намного более безжалостным и слишком беспощадно, чем со мною. «На её месте должна быть я!», — невольно промелькнула мысль у меня в голове.        Так уж вышло, что их дороги сплелись воедино, и они обе попали между жерновами неволи, оказавшись зажатыми между адскими шестерёнками механизма заточения. И эти самые шестерёнки неумолимо раздрабливали плоть Бакиры на куски, одновременно унижая её до состояния бесправного скота.        Кроме того, я заметила, как поодаль стои́т такой же витязь с алой лентой на плече. Его лицо, за исключением выступающего рта и обветренных губ, скрывало опущенное забрало, а сам он сквозь узкие щели в шлеме наблюдал за всей это мрачнейшей и удручающей вакханалией. А садистов даже не смущала лужа крови, в которой плавало грязное бесформенное нечто, которое раньше было не куском мяса, а человеком со своими чувствами, переживаниями, проблемами и жизнью, которая ради временного греховного удовольствия ничего не значила для них.        В той части стана, незаметно превратившейся в кровавый театр безудержного грехопадения, стояли ещё около десяти-пятнадцати витязей с алыми лентами. Кто-то смеялся, подавляющее большинство молчало, но абсолютно никто и не думал помочь. — О нет! Я знаю эту женщину! Помоги ей, Всеславур! Спаси её из лап этих изуверов! — отчаянно возопила я.        Всеславур ничего не ответил, но подошёл ближе к витязю с серпом и принялся что-то яростно объяснять ему на непонятном для Фариды языке. Тот, завидев меня, ответил ему парой односложных фраз. Потом он подошёл к сборищу и немного поорудовал своим страшным серпом над умирающей Бакирой, производя странные манипуляции.       Сквозь бессвязный поток омерзительных звуков Фарида в оторопи разобрала несколько слов. — Хочу пить!.. Воды… — страшно хрипела старуха, отвратительно изрыгая зловонную рвоту со сгустками крови, помешанной с мерзкой жёлчью и пакостной мокротой, задохнувшись этими массами.       Это были её последние слова. Деяния витязя с серпом привели к тому, что тупое лезвие серпа в несколько махов избавило некогда мудрую Бакиру от невообразимых мучений вкупе с умирающей жизнью.       Перед тем, как окончательно опочить, она из последних сил взглянула в мою сторону, и её налитые кровью угасающие глаза встретились с моим оцепеневшим взором, который постепенно увлажнялся, наполняясь горькими слезами. Как будто бы на вечное прощанье она улыбнулась, глаза Бакиры потускнели, и жизнь покинула её.       Ещё никогда смерть не представала передо мной в столь уродливом и жутком обличии. — Сожалею о твоём горе, Фарида, — проговорил вполголоса Всеславур. — Мне очень жаль тя, ведь мне не понаслышке знакома потеря ближнего. Страшное чувство утраты… Чур меня, чур!.. Я сделал всё, что мог, попросив Горислава избавить её от мук. К сожалению, не в моих скромных силах обернуть время вспять… — Здесь нет вашей вины, Всеславур! — давясь слезами, обречённо проскулила я. — Вы и впрямь благороднейший человек! Самый благородный, которого я знаю из русичей! Я всего лишь простолюдинка-басурманка, игрушка для утех вашего князя, бесправное существо второго сорта, но я хочу вас попросить об одном! Молю вас, похороните Бакиру достойно, а лучше всего сожгите её! Останки этой павшей мучительною кончиною от рук изуверских извергов мудрейшей когда-то моей соплеменницы не должны гнить на так ненавистной мне навсегда чужой земле!..