Беги, дорогая, беги

Ожидание наказания невыносимо, но в этот раз Энджел может влиять на происходящее с ним. Или, по крайней мере, думает, что может. Если власти Вельзевул достаточно, то Черри будет в безопасности, как бы он сейчас себя не вёл. Если оверлорд и здесь выворачивает формулировки наизнанку, находя для себя лазейку, то Энджел бессилен ей помочь. Но может принять удар на себя. Энджел боится боли, но всё равно провоцирует Валентино. Дерзит, не слушается, нарушает негласные правила. Но не долго. Силы закончились ещё там, где-то в поместье Вельзевул, когда он просил двух Грехов о свободе, и открывшееся короткое второе дыхание, увенчавшееся шестью выстрелами, тоже сошло на "нет". Энджел ломается. Боль так и не приходит — Валентино действует изощрённей. Его тяга к садизму, удовольствие от чужих страданий всё равно находят выход в толчках, шлепках, щипках и укусах, но это не та боль, которую невозможно перетерпеть. Сложнее пережить слом того последнего, за что Энджел цепляется в посмертии. Валентино обещает ему наказание на глазах у Черри. В Аду редко встречаются хорошие люди — строго говоря, такие сюда не попадают — но Даст мог бы назвать свою подругу "хорошей". Она всегда была борцом за справедливость. Бойцом. И он знает слишком хорошо, что она не выберет себя, когда выбор будет между ними двоими. Даже когда этот выбор иллюзорен. Она кинется на его защиту при абсолютно неравных шансах и проиграет. От подобной перспективы холод вгрызается в позвоночник, стержень внутри, истончившийся до оголённого нерва, ломается. Энджел знает, что не заслуживает Черри. Если быть честным перед собой до конца, она знакома с лучшей версией порноактёра. С той, за которую Дасту не стыдно. С той, которая приходит на помощь по звонку, которая прекрасно обращается с оружием, которая за любой кипиш и отрыв. Энджел никогда не спрашивал Черри, смотрела ли она порно с его участием, была ли на выступлениях, потому что для их дружбы это было совершенно не важно. Но Валентино обещает ей всё это показать, и к горлу Энджела подкатывает горечь. Он ненавидит себя за то, что опускается на колени без сопротивления. За то, что не может сдержать перед оверлордом слёз. За то, что позволяет помыкать собой. За то, что исполняет любой каприз, лишь бы даже не избежать — отсрочить — боль. Он слабак, трус и тряпка, он не в состоянии выносить себя, не говоря уже о Валентино, без алкоголя и дозы, и Черри предстоит увидеть его таким. Вряд ли она сможет дружить с кем-то настолько жалким, но, глотая слёзы, Энджел приходит к мысли, что так даже лучше. Дружба с ним ставит её под угрозу. Любая привязанность — это слабость, а Валентино из тех, кто, откопав уязвимость, будет раздрачивать рану по краям, растягивая пытку. Ему нельзя иметь друзей. Жаль, что Черри пришлось пройти через загребущие лапы сутенёра, чтобы Энджел наконец усвоил это. Валентино позволяет ему нажраться. И Энджел хватается за эту возможность как за спасательный круг, топит скорбь по своей свободе и дружбе, что скоро канет в Лету, в дорогущем виски. Он почти становится собой — собой настоящим, продавшим душу Валентино, и тем, кого он так старательно скрывал от Черри — улыбается, трахается так, словно это тело ему больше никогда не понадобится. Он не забивает свою "хорошенькую головку", как любит говорить сутенёр, сложными материями. Просто глушит виски, пока папочка занят, устроившись у него в ногах и привалившись виском к колену, и, пока папочка готов уделить ему своё внимание, открывает для него рот и раздвигает ноги. Всё почти как раньше, если не считать того, что лимузин мчит целую вечность. Путь обратно в золотую клетку запоминается невнятными обрывками, в основном состоящими из ощущения, что его вот-вот начнёт укачивать, и картинки непривычно пустого без девочек и мальчиков из свиты Валентино салона автомобиля. Осознание, куда именно ему предстоит вернуться, накатывает не сразу. Первой волной приходит отрицание. "Не хочу" настолько яркое и сильное, что все паучьи конечности разом сводит судорогой, парализуя. После приходит пульсирующее в черпной коробке "Черри". Она сразу увидит его таким. Пьяным, слабым, сдавшимся. Короткий глоток свежего воздуха, когда они выходят из прокуренного лимузина, не помогает прийти в чувство. И пыль многолюдных рабочих коридоров башни "Ви" так же легко забивает было начавший яснеть разум. Энджел едва успевает передвигать ноги, пока Валентино тащит его в его гримёрку, служившую спальней. Черри. Он не ожидает увидеть её так скоро. Не ожидает, что её держат здесь. "Стой!" — хочется крикнуть Энджелу, когда она подрывается на открытую дверь и кричит его имя. Вместо того, чтобы распахнуть для неё объятия или хотя бы сделать шаг навстречу, Даст оборачивается на сутенёра, но тот оставляет нетрактуемую улыбку и захлопывает дверь, отрезая их от остального мира, и главное от себя. Аттракцион невиданной щедрости. Энджел ждёт подвоха, оборачиваясь на Черри, но её руки вопреки обыкновению не смыкаются над уровнем его вторых плеч, а сама она останавливается всего лишь в шаге от него. "Что он с тобой сделал?" — хочется спросить Дасту, но он только оглядывает её целиком и пошатывается. — Тебя не должно быть здесь! — Черри сжимает кулаки, дёргает головой и жмурится единственным глазом. Энджел аккуратно, без нажима, касается кончиками пальцев её плеча. Раньше она всегда трогала его первой: бесцеремонно врывалась его в пространство, и была единственной, кто не вызывал отторжения. Теперь его черёд. Но он спрашивает: — Можно? — Конечно, — Черри всхлипывает, кивает, и Энджел делает шаг к ней, прижимая к себе сразу четырьмя руками. Какое-то время они просто стоят так: он, уткнувшись в её макушку, и оттягивающий момент предстоящего разговора, и она, последние дни тешившая себя мыслью, что он сюда больше никогда не вернётся. — Если это было из-за той глупой фотки, то это было твоим самым дерьмовым выбором, шлюшка, — Черри выдавливает из себя улыбку и отпихивает его первая. Даст ненавидит себя за то, что просто счастлив её сейчас видеть. Её не должно быть здесь, но он так глупо радуется тому, что она рядом. Не должен, но радуется. — Не только из-за фотки, долгая история. — Издеваешься? — Черри шутливо пинает его по икре, — Рассказывай. Вообще-то Энджелу хочется расспросить её первой. Какие из своих угроз Валентино выполнил, насколько эффективным оказалось строить баррикады в её комнате — и как она вообще попалась. Но он никогда не умел с ней спорить. Покорно кивнув, он переступает через завалы из шмоток, и прыгает на кровать поверх скомканного одеяла прямо в одежде. Потом переворачивается на спину. Черри забирается рядом. Им уже доводилось так сидеть друг с другом. После того, как Валентино вытаскивал его звездой вечера на приватные оргии, после многочасовых съёмок или просто дней, когда всё валилось из рук и шло наперекосяк, он так же лежал и молча пялился в потолок, а Черри так же молча просто рядом сидела, даря ощущение своего пристуствия и не требуя ничего взамен. — Тебе по порядку или с интересного? Я пристрелил ублюдка. — Ох, Энджи! — голос Черри звучит так бодро, как будто и не было никакого побега, и они просто обсуждают невероятно крутые новости. Даст закрывает глаза и довольно улыбается, — давай по порядку. Восстановить хронологию событий не так уж и просто. Несмотря на то, что они расстались всего четыре дня назад, произошла куча всего, и что-то успело стереться за яркостью эмоций. — Я облажался с самого начала. Перенервничал в фургоне у этого импа, вокруг была куча "пыли", и я просто ушёл в отрыв. Он виноват перед Черри даже за это. Но она как будто не осуждает его. Только вздыхает и гладит по голове. Энджел замирает, боясь спугнуть короткую ласку, но продолжает свой рассказ с момента, как очнулся в Гневе. — Это было бы так нелепо, сдохнуть сразу после границы. — М-м-м-м, — Черри качает головой, не соглашаясь и улыбается, но больше ничего не добавляет, и Энджел решает, что этого недостаточно, чтобы переубедить его. Он рассказывает Черри об Аните, подобравшей его с обочины, хотя опускает ту часть, где пытался расплатиться с ней сексом и её последующий совет. Рассказывает как шёл от первой фермы до другой, и рассказывает о том, что импы-подростки на время определённых сезонов "ссылаются" на фермы, как земные школьники на каникулы в деревни. — Я целый день тусил с этой парочкой тинейджеров, и даже успел на минуту забыть, что мне куда-то надо. Когда вернулись их дядя с тётей, я думал мне конец — ну кто обрадуется тому, что его дети целый день провели в компании порноактёра. — Известного порноактёра, — театрально и с придыханием передразнивает Черри. — Мне кажется, я потерял их бумажку с никами в Синстаграм. Пообещал подписаться, хотел ещё выслать им какие-то подарки или что-то вроде того, но потом продолбал, конечно. Он плохой друг, а как знакомый, ещё хуже. Энджел продолжает рассказывать, как Фред отвёз его в город, и как он склеил там адских гончих, которым пришлось ехать на машине вместо лифта, потому что они везли с собой кучу рабочего инструмента. — Я так рассказываю, и мне как будто бы везло, Черри, всю дорогу. И с Анитой, и с этими импами, и с тем, что Алекс когда-то подрабатывал в порностудии. Хотя может я бы склеил их и без этого. — Определённо бы склеил. — А потом я с телефона Алекса зашёл в Синстаграм. Залез в аккаунт Валентино и увидел тебя. Улыбка Энджела тут же меркнет и он осекается. Черри тоже перестаёт улыбаться и снова гладит его по голове. — Что он с тобой сделал? — повернувшись на бок, Даст аккуратно сжимает её ладонь в своей. — Пф, ничего особенного. Больше пугал, если честно, — напускная беззаботность Энджелу болезненно знакома. Со стороны выглядит жалко, хотя это слово последнее, которое приходит на ум, когда он думает о Черри. — Прости меня, пожалуйста, — он берёт её ладонь второй рукой, даже не пытаясь сделать вид, что поверил. Иронично, но ему в моменты такого притворства хочется, чтобы ему поверили и отстали. Это не так уж и просто сделать. Черри превзошла его ещё и в этом. И в том, чтобы довериться. — Пф-ф-ф, ладно, — она дует на упавшую на лицо прядь, молчит, запрокидывая голову, и вклинивается в его рассказ, — я не особо пряталась, потому что думала, что мы не светились на камерах, и всё такое, моя ошибка. Меня с улицы затолкали в стремную тачку и привезли в стремный подвал. Потом просто молча били, и я подумала, что это не связано с тобой и Валентино, и попыталась выяснить кто они и чего хотят, и оказалось, что это всё таки Валентино. По мере сумбурного рассказа Черри, Энджел мрачнеет всё больше. Подумать только, он был практически счастлив, рубился в "Картель" и фотографировался, пока его подругу просто безжалостно избивали. Приглядевшись, он замечает желтоватые разводы сходящих синяков под непривычно длинными рукавами. — Прости меня, пожалуйста, — снова повторяет Энджел. Черри касается его лица, отвлекая внимание от синяков. — Не извиняйся. — Тебе досталось из-за меня. — Мне досталось от мудака-садиста. Ты тут ни при чём. Когда она называет Валентино мудаком, Энджел вздрагивает и оглядывается на дверь. Для него не существует личного пространства. Как-то он подглядел, что камеры Вокса не цепляют крошечный клочок комнаты между кроватью и Андреевским крестом, и, закинувшись "пылью", забивался туда отдыхать. Потом, когда стало понятно, что это не совпадение, Валентино доходчиво объяснил, почему так делать не стоит. Черри не нужно объяснять причину его испуга. Но, развернувшись к камере, она показывает в объектив средний палец, ещё больше пугая и вместе с этим восхищая Энджела. Какая же она всё-таки хорошая. В это "хорошая" входит сразу всё: храбрая, сильная, уверенная. Быть её другом — честь. Быть хотя бы в половину как она — достойный ориентир. — Тебе досталось от него ещё больше. Почему ты вернулся? — Черри возвращает его к рассказу. Потерявший нить повествования, Энджел задумывается, вспоминая, где именно прервался. — С Алексом и компанией мы приехали на вечеринку. Я сначала не понял чью, они просто говорили "Королева", "Королева". Я думал это какая-то шишка из Гоэтии, с кучей бабок и самомнения. — Но? — Вельзевул. Глаза Черри распахиваются, она подбирается на кровати, напрягаясь от нетерпения. — Грех Чревоугодия? — Да, — Энджел улыбается её искреннему восторгу, который только усиливается, когда он доходит до того, что им довелось поговорить, и не раз. — Если честно, я так и не понял, зачем она мне помогала, — заключает он, упомянув и разрешение, и приглашение Асмодея, о котором узнал позже. Черри пожимает плечами и поджимает губы. По хитро прищуренному глазу Энджел понимает, что у подруги есть ответ, и этот ответ она сдержит при себе. — Я попросил Вельзевул и Асмодея разорвать мой контракт, — описав свои впечатления от Королевы Пчёл и от Князя Похоти, Даст наконец переходит к главному. Исход очевиден — он в порностудии, но Черри всё равно сжимает его руку. — И как? Он грустно улыбается и качает головой. Больше подруга не торопит его с продолжением. Энджел грустит об утраченной надежде на свободу, а Черри совершенно искрненне грустит за него. — Потом приехал Валентино. Я уже знал, что всё бессмысленно. И не думал, что они могут как-то на него повлиять. Я решил, что нужно вернуться, но сначала спрятать тебя. Я взял пистолет, и уговорил Вельзевул дать мне его встретить. Я попробовал с ним договориться, раз уж мы смотрим друг другу в глаза, — воспоминание свербит. Энджел был готов на всё. Капля гарантии, и он добровольно бы пошёл на любое унижение, на любую боль. Он не говорит об этом Черри, чтобы не тыкать её в то, как далеко он готов ради неё зайти, но она понимает о чём он. Бровь над глазом трагично изламывается, и Даст ускоряется, чтобы не мучать её, — я уже знал, что он не согласится. Но всё равно на что-то надеялся. И тогда я всадил в него всё, что было в магазине. Все шесть пуль. — Ох, Энджи, — несмотря на камеры, они оба улыбаются. Не могут не улыбаться. Даст знает, что поплатится за это, и ещё не раз. Валентино не из тех, кто легко прощает и забывает. Он будет припоминать ему это всё время, что они будут рядом. Оставшуюся вечность, получается. Но это того стоило. — Это того стоило, — тихо проговоривает он мысль, вертящуюся на языке. — О да, определённо. Черри протягивает ему сжатый кулачок. Не задумываясь, Энджел касается его своим. Это не победа. Не выигранная битва. Но это воспоминание, которое будет греть его оставшуюся вечность, и выбить его у Валентино не получится никак. — Я не знаю, о чём он разговаривал с Вельзевул и Асмодеем, но меня заставили переписать контракт, — он пытается перечислить изменения, которые нашёл. По крайней мере что-то он запомнил. Когда Энджел говорит, что может больше не жить в порностудии, Черри хлопает в ладоши. — Съезжай ко мне. У меня не закрывается одно окно, и вода есть всего два часа в день, но нам будет адски весело, и... — Черри, — с улыбкой Энджел останавливает её. Он не сможет съехать несмотря на новый контракт. Только не к ней. Валентино сравняет её убежище с землёй, и... — К слову об этом. Нам лучше будет не видеться. — Некоторое время ты имеешь в виду? Энджел больше не чувствует себя пьяным. Не чувствует синяков и ссадин, оставленных Валентино. Не чувствует себя грязным после секса в лимузине и дороги. Он не чувствует ничего кроме боли, которую сутенёр никогда не заставит его почувствовать, потому что не сможет забраться так глубоко между рёбер к сердцу, даже если вскроет их наживую тесаком. — Совсем. Чеери хмурится и забирает у него руку. Сжав кулаки, она вжимает их в матрас. — Послушай, — он не репетировал. Не хотел даже думать о том, что этот разговор состоится, и теперь это играет ему не на руку. — Я не ребёнок, не надо меня защищать, — не дожидаясь его объяснений встревает Черри. Она повышает голос, злится, но у неё есть полное на это права. — Я просто забочусь о... — Я сама могу о себе позаботиться! Это звучит как жалкое оправдание, Энджел Даст. Слово "жалкое" попадает в самую цель. Пусть сказанное мимоходом, пусть совсем не в том контексте. Энджел тоже садится на кровати и скрещивает ноги, копируя позу Черри, но в отличие о её сжавшихся в кулаки рук, все его подняты вверх, как будто он сдаётся. — Я знаю, знаю. Но ты столько заботишься обо мне. Я не хочу, чтобы тебе досталось ещё из-за меня. Не хочу, чтобы ты пострадала. Не хочу, чтобы тебя избили, или изнасиловали, или убили! — он не хотел на неё кричать. Это неправильно. Но следом за Черри Энджел всё равно повышает голос. Кто-то говорит, что при ссорах это неизбежно: люди просто стараются быть услышанными, и делают это непроизвольно. — А я хочу тусить с тобой, и чёрта с два какой-то стрёмный хуй меня испугает! В этом вся Черри. Энджел не может ей предложить той же храбрости или уверенности. Даже его самоотдача и та теряет смысл, потому что он не принадлежит себе. Но он может предложить ей честность. Чтобы не орать на неё снизу вверх, Даст съезжает по простыням — вместе с простынями на пол — опускаясь на колени перед кроватью. Черри тут же придвигается ближе к краю, чтобы не выпускать его из виду. — Дело не в том, что ты не справишься, вишенка. Не справлюсь я. Даже сейчас я — эгоистичная шлюха, которая думает только о себе. Я хочу избежать боли, если меня снова будут шантажировать тобой. Пожалуйста. — Не называй себя шлюхой, — Черри кусает губы, выбирая самое незначительное из всей фразы. Даст мог бы с ней поспорить, что вещи стоит называть своими именами, но он лишь покорно качает головой. — Я всё равно буду тебе звонить. Буду приходить. Буду караулить у ночных клубов. как знаешь, самая стрёмная фанатка. Я угроблю всех твоих стрёмных фанатов, чтобы быть самой стрёмной. Даст закусывает губу и улыбается. смаргивает набежавшие были слёзы. Спорить с Черри невозможно. Пусть этот спор насчёт их дружбы замрёт в этой точке. Он попытался ей объяснить — и большего просто не может сделать. продолжить разговаривать об этом значит делать друг другу больно. А он не хочет причинять Черри боль. — Есть ещё кое-что. — Жги, мистер-хорошие-новости, — она не стесняется показать ему, что зла. Она тоже не хочет делать ему больно, даже когда он сделал больно ей. — Валентино меня накажет. За побег, за выстрелы, за Асмодея и Вельзевул. И он сделает это у тебя на глазах. Черри хочет что-то ответить, но в этот раз слова заканчиваются даже у неё. Она поднимает сжатые кулаки, как будто хочет что-то ударить, но все подушки с кровати давно перекочевали на пол и она просто дёргает руками в воздухе, пытаясь сбросить напряжение. — Тебе нельзя вмешиваться. Он пообещал Королеве Пчёл не трогать тебя. Но если ты кинешься на него первая, это развяжет ему руки. — Нет, — в голосе Черри слышатся слёзы. Даст ждёт. — Нет! — выдыхает подруга ему в лицо и наконец комкает в руках одеяло. Даст ждёт, когда наступит принятие. — Я не смогу, Энджи. Что он с тобой сделает? — Не знаю. Изобьёт. может оторвёт руки. Застрелит. Будет насиловать. Тебе придётся ничего не делать. — Нет. Я не смогу, — как заведённая повторяет Черри, опускается ложиться на кровать, оказываясь нос к носу с Энджелом и обхватывает его лицо обеими руками, — Я не смогу. — Сможешь. Иначе он сделает больно и тебе, а со мной он всё равно сделает всё, что захочет. — Нет. — Черри, пожалуйста, — Энджел накрывает её ладони своими, и тоже обхватывает её лицо, — просто думай о том, что он всё равно сделает это всё со мной. Я не знаю когда он придёт, сегодня, завтра. Где-то в глубине души он надеется, что оверлорд успокоится на том, что смог его этой угрозой задеть за живое. Что он достаточно хорошо себя вёл в лимузине, чтобы угроза осталась невоплощённой. — Но ради меня. Я буду всё время думать о тебе. О том, что тебе он ничего не сделает. Пожалуйста. Черри молчит, вздрагивая всем телом. — Хорошо. Я обещаю. Я... я не буду тебя защищать, — Энджел касается поцелуем её лба, и она тянет его обратно на кровать. Они молча смотрят в потолок, пока Даст наконец не находит в себе силы пойти в душ. Он сидит под струями воды долго, прислушиваясь к звукам из комнаты — чтобы только Валентино не вернулся, пока он моется. Но всё проходит спокойно. Черри спит, когда он возвращается, и ему остаётся только устроиться рядом, укрыв её напоследок. К приходу Валентино он успевает не только привести себя в порядок и напомнить Черри, что ей не нужно ничего делать, но и вернуть комнате хотя бы жилой вид. От налёта былой роскоши не остаётся ни следа — Черри Бомб и роскошь не совместимы. Впрочем, кое что его веселит. — Ого, стильно. Одежда в кругу Гордыни стоила запредельных бабок. Сложенные кто во что горазд, и абсолютно крошечные, и трёхметровые шпалы вроде Валентино, со случайным числом конечностей, наростов и желез, грешники не могли пользоваться плодами фабричного производства, изготовливающих штампованные коллекции одежды в линейке от "Эс" до "Куча иксов-эль". Вместо этого только пошив на заказ, эксклюзивные лекала имени монополии Вельвет и сложности в том, чтобы раздобыть хоть какие-то шмотки, когда ты только-только попадаешь в Ад. В руках Энджел держит шубу, пошитую явно не на него. Розовую, всего с двумя рукавами и вышитыми буквами "Ч-Е-Р-Р-И" сзади. Очевидная хозяйка вещи фыркает. — Твой Валентино мудак. — Он не мой. Черри забирает у него шубу, но не торопится выбрасывать, топтать или избавляться. Энджел её понимает, вещь красивая. И тем смешнее, как она дразнила его за его шубу, сгоревшую при побеге. Это было словно вечность назад. — Хоть какая-то от него польза. Тебе пойдёт. Шуба, свернутая вдвое, откладывается на край кровати. Но они оба забывают о ней, когда дверь распахивается, впуская сутенёра. Черри почти держит своё слово. Она кидается на Валентино всего раз, и Энджел собирает остатки уплывающего сознания, чтобы снова попросить её. Он не может требовать, даже несмотря на то, что она обещала. Только просит. Этого хватает. Этого к счастью хватает. В какой-то момент боль становится абсолютной. Энджелу становится всё больнее, больнее и больнее, а потом больнее уже некуда, и Валентино не может ничего с этим поделать. Его слова не достигают и Черри: она подрывается с места, когда его слова работают как спусковой крючок, но не к выходу или к нему. Она кидается к Энджелу. Ещё до того, как за Валентино захлопытвается дверь, грешница пододвигает к подвешенному другу стул, поднимается на него, чтобы развязать ремень сцепляющий самые верхние руки. Удержать Энджела не получается, и он безвольно падает вниз. Ударять его ей не хотелось, и всхлипнув, возобновляя затихшие было рыдания, Черри опускается рядом с ним на колени, дрожащими пальцами расстёгивает ошейник с отвратительный надписью, кожа которого уже наполовину пропиталась кровью. — Добей, — хрипит Энджел. Черри кивает, поднимается, замахивается стулом, но ударить так и не может. Даст всё хрипит на полу, царапая освобождёнными руками пол, обламывая аккратный маникюр, над которым всего неделю назад трудились сразу две работницы студии, а Черри так и стоит над ним, не в силах ни отказать ему, ни выполнить его просьбу. Когда хрипы стихают, она опускается рядом с телом, обхватывая себя руками. Если бы сейчас какой-нибудь ублюдок, может даже не менее ублюдский, чем сутенёр, предложил бы купить у неё душу в обмен на смерть Валентино, она бы согласилась. Но ни один ублюдок с таким роскошным предложением в гримёрке Даста не объявляется. Энджел приходит в себя на полу. Ресницы с трудом разлепляются от крови, тело всё ещё саднит, но реинкарнация делает свою дело — кровавые синяки, ушибы и следы кнута, которые при обычных обстоятельствах заживали бы не меньше недели, уже затягиваются свежей розовой кожей. Конечно, он не восстанавливается так быстро, как оверлорд, но слабаком его тоже не назвать. — Привет, — улыбается он Черри, которую наконец может рассмотреть, когда зрение захватывает что-то кроме размытых очертаний ламп. — Привет, — подруга всхлипывает и неуверенно протягивает к нему руку. — Можно, — даёт разрешение Энджел на её первую молчаливую просьбу, — Ты как? — Ты как? — она гладит его по плечу. — Бывало и хуже. И это правда. Восстанавливая по крупицам избиение от Валентино, Даст приходит к мысли, что боялся этого куда больше. Но Черри так не думает. Её просто трясёт, Энджел чувствует это в вибрации от её прикосновения, видит в том, как качаются кончики её волос. Её дрожь выходит откуда-то изнутри. — Для таких подонков как Валентино должен быть отдельный Ад. Я... Я... Её трясёт от бессилия. Энджел очень хорошо её понимает. Когда он садится, рёбра всё ещё ноют, напоминая, что сраслись вот только-только, и особенно чётко ощущается резь в тех местах, где прошли пули. Но Даст запрещает себе даже поморщиться, чтобы Черри не срисовала его гримасу. Он обнимает её, пряча лицо за её плечом, и только тогда позволяет себе скривиться. — Эй, тебе не надо ничего с этим сделать. Ты и так сделала всё. Спасибо. Черри обнимает его в ответ. Энджел слушает, как она всхлипывает у него под ухом, и гладит её по спине. Сначала молчит, но потом пытается утешить, по мере того, как картинка произошедшего по кусочком обретает целостность. — Вишенка, могло быть хуже. Могло быть хуже. Он не стал меня калечить. Он не стал меня насиловать, — Энджел не может описать ей как он боялся, что ей придётся смотреть именно на это, — всё прошло достаточно быстро. Рыдания Черри стихают, но вопреки ожиданиям Даста она не успокаивается. Отшатывается, практически отталкивая его. — Ты что... оправдываешь его? — покрасневший от слёз единственный глаз смотрит на него с таким искренним шоком, что Энджел чувствует себя потасканной шлюхой в кругу монахинь — правда лишь наполовину, потому что на монашку мисс Бомб не тянет никак. — Я просто говорю, что, — что всё не так уж и плохо? Откуда ему вообще знать, что именно сейчас чувствует Черри? Она ведь впервые сталкивается с Валентино лицом к лицу, — что всё закончилось. Прости меня, что тебе пришлось через этой пройти. — Не извиняйся, — она снова обнимает его, не давая ссоре начаться. — Я провожу тебя до парковки, — обняв Черри на прощание в четвёртый или пятый раз — и каждый раз как в последний, Энджел наконец заставляет себя выпроводить подругу. Как скоро Валентино скажет, что передумал? Вмешается кто-то из других "Ви"? Черри не может быть с ним вечность. Брать конверт с деньгами грешница не хочет. Энджел относится к этому проще: если уж тебя поимели, то лучше за деньги, чем на халяву. Под этим предлогом он всё-таки засовывает пачку в карман именной шубы, которую Черри всё-таки накидывает. Путь до первого этажа похож на прогулку позора. На них пялятся, перешёптываются. Плевать. — Эй, Энджи, тебя нельзя на улицу, — говорит здоровенный грешник, нелепый в деловом костюме охранника. — Не до парковки, — виновато пожимает плечами Энджел. Он машет Черри через стеклянные двери, а потом, забравшись в телефон, первым делом кидает её номер в чёрный список. Лифт отвозит его до нужного этажа обратно, и, когда двери распахиваются, Даст видит Валентино. — Как ты себя чувствуешь, детка? — неизменный мундштук в руках оверлорда сочится розовым дымом. Не дожидаясь, пока он обовьётся вокруг запястий кандалами, Энджел улыбается сутенёру снизу вверх: — Прекрасно, папочка.