Знаки внимания

      «Мегуми».       Фушигуро не узнаёт жест: «Что это? Не понял. Продактилируй».       Его брови волнуются, красиво изгибаются на светлом лице: Мегуми готовится запоминать. Юджи старается не засмеяться; с таким лицом он страшно похож на сосредоточенного на игре сиамского кота, и глаза эти… По буквам, медленно, Юджи выводит в воздухе слово «благословение» и улыбается: «Твоё имя! Мегуми».       По рисовой бумаге щёк Фушигуро ползёт, распускаясь нежным розовым пионом, лёгкое смущение, и Юджи не может удержаться, чтобы не смутить его ещё сильнее: «…Или лучше так?» Большими пальцами он смело рисует на груди сердце, живо артикулирует: Мегуми! — и наслаждается тем, как пионы темнеют, становясь малиновыми, вишнёвыми почти. Очень красиво. Юджи кажется, что выведенное на его груди сердце тоже горит красным, и ему на секунду становится боязно, что Фушигуро заметит и обо всём догадается — но тот лишь улыбается и отводит взгляд.       «Так», — он неуверенно повторяет первый жест, — «лучше».       Вагон метро был почти пуст, и для них без проблем нашлись сидячие места, однако Мегуми почему-то предпочёл постоять. Заслоняя разнеженного сытостью Юджи от редких снующих в проходе пассажиров, он сам едва держался за поручень, то и дело отцепляя руки, чтобы что-нибудь сказать. Юджи завороженно смотрел на его запястья, на трогательную косточку, мелькающую то и дело из-под манжета толстовки, на аккуратные ногти с длинным узким ложем, розовые, блестящие. Собственные руки показались ему в сравнении грубоватыми: неровного цвета кожа, потемневшая на сгибах, множество мелких шрамов-сувениров с учёбы — тренируясь нашинковывать овощи, Юджи пару раз едва не остался без пальцев. Он подумал, что Мегуми, должно быть, не так приятно «слушать» его руки. И что он страшно рад, что тот всё равно смотрит на каждый его жест внимательно.       «Я выхожу», — сообщил Фушигуро.       «Хочу проводить», — живо откликнулся Юджи. «Можно?»       И, вопреки некстати возникшим у него дурацким сомнениям, Мегуми согласился. Они вышли на следующей станции и поднялись из метро, чтобы пересесть на автобус. Юджи неплохо ориентировался в этой части города, уверенно шагал чуть впереди, прочищая им путь сквозь спешащих куда-то людей. Остановившись на светофоре, он встал совсем близко к Мегуми; их плечи на несколько секунд соприкоснулись, и захотелось прижаться посильней, обменяться теплом сквозь пухлую ткань толстовок.       «В следующий раз ты выбираешь место», — Юджи глядел на Фушигуро, игнорируя светофор: по движению собравшихся вокруг них пешеходов и так будет понятно, когда загорится зелёный свет. Отчего-то лицо напротив, до сих пор живо участвовавшее в беседе при помощи мимики, было неподвижным, сосредоточенно-хмурым.       «Не разговаривай со мной на улице», — не размыкая губ, прожестикулировал Мегуми; его тонкие пальцы, обычно мягко вырисовывающие слова в воздухе, двигались резко и строго. «Особенно на такой оживлённой».       Юджи осёкся, спешно сомкнув поднятый указательный палец с большим: «почему?» превратилось в «окей!» Серьёзный взгляд Мегуми скользил по чужим лицам и крышам проезжавших машин, открывая для Юджи ответ — ему было неловко. Наверняка Мегуми смущался под взорами посторонних — а они пялились, Юджи знал точно. Жестовый язык всегда привлекает внимание, люди то и дело приклеиваются взглядами к рукам говорящих на нём, будто стараясь расшифровать, желая поучаствовать в беседе. Даже у привычного к куче сомнительного внимания Юджи временами случался ступор, когда он понимал, что на него глазеют — уж Мегуми в его монохромном, эталонно неброском прикиде с манекена «Юникло» наверняка такое противно.       Плечо обдало прохладой: Фушигуро шагнул вперёд, унося с собой ощущение ненавязчивого умеренного тепла, незаметного, пока его не лишишься, — и Юджи показалось, что внутри него, где-то между кадыком и желудком, тоже стало холоднее. Тупое ощущение отчуждённости, часто возникавшее некстати посреди встреч с парнями из дейтинг-сервисов, приподняло лишённую лица голову, и Юджи вспомнил, что они с Мегуми — не на такой встрече. Они не договаривались о свидании. Юджи не приглашал его на свидание. Слова Мегуми о «следующем разе» не подразумевали второе свидание. Потому что, вообще-то, они встретились просто так. И Мегуми наверняка не думает себе ни о какой романтике — просто гуляет с парнем, которому помог разобраться с дурацкой заминкой в метро. Помог, потому что знал, что делать, а не потому что был сражён наповал его красотой и влюбился с первого взгляда.       В отличие от Юджи, который влюблялся с первого взгляда от четырёх до восьми раз в неделю.       Так что — конечно, Мегуми неловко. Конечно, он не чувствует, как его обволакивает исходящее от Юджи магическое мягкое свечение. Не видит в румянце на его щеках цветущих пионов и не растворяется в карих глазах, забывая обо всём вокруг. Мегуми замечает, что на них смотрят. Мегуми не хочет, чтобы о них подумали лишнего…       Юджи тряхнул головой. Опять завёлся с полпинка и накрутил себе чёрт знает чего!       В три широких и два обыкновенных шага он нагнал ушедшего вперёд Мегуми на середине проезжей части. Вытянув руку, он вцепился в чёрный рукав, на поверку ещё более мягкий, чем на вид. Чуть выше локтя. Мегуми порывисто, спешно, всего на секундочку оглянулся — просто проверить, кто за него схватился — и… прижал локоть к телу, ловя пальцы Юджи в футерово-тёплый капкан.       Отчуждение получило щелчок по носу и снова спряталось, позорно поджав уши.       Даже на остановке, неподвижно стоя в окружении посторонних людей, Мегуми не отстранялся. Юджи ошеломлённо хлопал глазами, держа его под руку; это нормально? Это какой-то знак?       Неожиданно Юджи стало не по себе. Его настигло трясучее, ворочающее кишки волнение, не сравнимое по силе ни с чем. Чего же они на этой остановке, взявшись под ручку, вместе ждут? Гусенички-автобуса, который увезёт их… к Мегуми домой?       О, Боже.       Юджи сунул свободную руку в карман толстовки и прижал к животу. Там начинала недобро тревожиться королевская порция лапши. Мегуми, словно ему поступил сигнал, крепче прижал руку Юджи к своему боку. Но спокойнее не стало; казалось, Юджи парализовало. Он не понимал, почему — ведь ему столько раз доводилось ездить домой к самым разным парням, и с одной-единственной, ясной обоим с первых минут общения, целью… Так в чём же дело?       Почему горят щёки? Отчего страшно вдохнуть, почему кажется опасной близость чужого тела, как вышло, что Юджи еле стоит на ногах — отпусти его сейчас Мегуми, может, он бы прямо там рухнул, при всех, на колени. Отчего-то ему стало неловко — как будто это он, а не Фушигуро, не хотел, чтобы за их болтовнёй наблюдали прохожие.       Юджи несмело потянул занятую Мегуми руку. Сквозь толщу удушающего волнения пробивался тоненький лучик здравого смысла: нужно отодвинуться. Нужно пространство, нужно, чтобы их разделяло хотя бы полметра пустого воздуха, иначе Юджи не сможет дышать. Но Мегуми — нет, это слишком, нельзя, нельзя! — прижал его пальцы к своему плечу свободной рукой и ласково прихлопнул сверху, мол, всё нормально, можешь держаться. В этом маленьком жесте было заключено столько заботы, столько простой домашней нежности, что в носу немедленно защипало, и Юджи проверил украдкой свои глаза — сухие ли. Его бессчётно много раз касались. Чтобы осадить, пощекотать, возбудить, чтобы выразить восторг от смешной шутки, чтобы просто окликнуть. Но никогда не касались — так. Коротко и просто. Ласково и близко.       «Эй!» — Юджи помахал ладонью перед его лицом. «Осторожно», — он, как мог, объяснялся одной рукой, — «нельзя так делать… я влюблюсь!»       Ответное «что?» было так похоже на «не смей!», что Юджи рефлекторно вздрогнул. Лицо Мегуми приобрело понимающее выражение, и он отпустил его руку.       Юджи тут же стало в разы холодней.       «Не понял».       «Влюблюсь», — топорно повторил он, чувствуя, как в горле проворачивается застрявший там теннисный мяч.       Мегуми медленно, вдумчиво отразил его жест. Он хмурился, шевелил губами, смотрел куда-то вбок.       Что такое?..       «Не говори так».       Синие глаза на белом, как речной лотос, лице, глядели строго.       «Не говори так. Я сегодня хорошо провёл с тобой время».       Юджи непонимающе заморгал. Мегуми его отшивает? Ещё до первого настоящего свидания? До того, как Юджи вообще по-настоящему признался? До… всего?       «Я думаю, мы могли бы подружиться».       Отказал!       Юджи сжимает руки в кулаки. Хочется ударить ими: стоп, стоп, стоп! От неловкости простудно першит в горле: как нелепо, как тупо!       Пальцы Фушигуро складываются в «потому что», и Юджи как никогда желает услышать голос, чужой голос, его голос. Ведь чтобы понять, что говорит Мегуми, нужно на него смотреть — а у Юджи нет сил. Стыдно, жжётся; глаза застилает противная мутная пелена. «Потому что,» — можно не продолжать. Юджи и так прекрасно понимает, почему.       И он до зубной боли не хочет, чтобы Мегуми объяснял, как это хлопотно — быть с глухим, когда ты сам слышишь. Как это неперспективно. Объяснял, что ему просто было интересно пообщаться. Что ему не нравятся парни — в этом смысле не нравятся. Что он не готов к отношениям вообще, к отношениям с Юджи, что он послезавтра улетает жить на Северный полюс.       Потому что ещё ничего не произошло. Ни признаний, ни поцелуев, ничего, ничего ещё не было! И Юджи не хочет узнавать, почему не будет.       Всё равно.       Отговорки одинаковые — у всех.       И ему страшно не хочется, чтобы Мегуми, красивый, наверняка очень добрый, запросто готовый помочь незнакомцу, удивительно похожий на все в мире цветы Мегуми присоединился к каравану отмазчиков, швыряющих в Юджи это проклятое «друзья», чтобы отвязаться. Друзья, друзья, подружиться…       Чёрт с ним!       «Я понял!» — Юджи энергичнее нужного трёт друг о дружку ладони. «Хорошо. Ты прав».       Земля под ногами начинает вибрировать, и Мегуми переводит взгляд за голову Юджи, за его напряжённо поднятое к уху плечо. Приехал автобус.       «Приехал автобус», — на фоне чёрной толстовки белые пальцы кажутся нарисованными мелом. «Ты хотел проводить… сюда?»       Юджи улыбается, чувствуя, как натягивается кожа в уголках рта — немного больно. Точно. Он же хотел проводить.       «Да».       В конце концов, Мегуми не приглашал к себе. Юджи сделал шаг назад, вскинул пятерню в прощальном жесте: увидимся! — и едва не повалился мешком на землю. Обратившиеся в пюре ноги слушались с трудом.       Только теперь он заметил, как много скопилось вокруг людей. Бесформенная лужица-толпа зашевелилась, формируя тоненький ручеёк очереди на вход, втянула Мегуми внутрь себя, повертела, встроила в поток. Среди одетых в тёмное людей он выделялся даже в своём неброском — выделялся светом каким-то, что ли, исходящим от самой его кожи. Юджи пялился на его белую ладонь, поднятую в ответном прощании, не мигая, и внутренне умирал от стыда.       С ним никогда не приключалось ничего более нелепого. То есть, его отшивали за жизнь раз шестьсот, но чтобы так… И самым смешным было то, что он сам, своими руками настелил себе соломы и поджёг её, чтобы падать сразу прямиком в огонь.       Дай ему свой номер, Итадори, позови его погулять, отлично проведи с ним время, а потом на пустом месте сам себя доведи до нервного тремора и ляпни какую-нибудь неуместную чушь, чтобы блестяще замаскировать волнение. Под толстым, как беременный синий кит, слоем позора.       Автобус захлопнул пасть за вошедшими пассажирами, надёжно спрятав Мегуми внутри. Юджи пошарил глазами по окнам, выглядывая его, и ухмыльнулся, заметив, как тот озадаченно хмурится, повторяя «влюблён», «влюблён» руками с зажатой между пальцев бело-зелёной карточкой Suica.       Откуда-то из восставшего против позорища желудка к горлу подкатил кислый нервный смешок; нет, всё это было так тупо, что даже смешно.