Льдом сердце не растопишь

      Объезжая Бессмертный лес с западной стороны и пересекая границу Маврии с Ретреасе, они ушли далеко на север. Там и снежные отложения были, которые затрудняли движения парнокопытных животных, и температура была куда ниже той, которую принято считать комфортной для путешествий. Лукас чувствовал себя мерзким образом, ведь стоило быстро тающим снежинкам начать валиться с неба, как его нос заложило, заставляя дышать ртом. И так холодный воздух совсем не успевал согреваться, отчего Лукас еще и покашливал. Но он не жаловался. Хотя, даже если бы захотел — некому. Лукас был рад и тому, что его все еще не начал бить озноб.       Но так или иначе, высшие силы над ним сжалились, ведь Чарли Тейлор повел их прямиком в сторону Кракмора. И догадался об этом Лукас сам, так как главнокомандующий отрядом, в целом, не имел как такового желания делиться информацией о поездке с ним и Сальвой. Лукас с той самой минуты, как Сальвадор предъявил ему за молчание, от силы сказал слов шесть. «Я отлить», — и так три раза. У него не было абсолютно никакого желания разговаривать с членами личного отряда президента, а уж тем более с Чарли Тейлором. Лукас каждый раз, когда удавалось провалиться в сон, думал, что он больше не проснется, что, выбравшись из рук вампиров, угодил прямиком в логово головорезов, однако пробуждение наступало, и ему приходилось отправляться дальше в путь.       Когда Лукасу приспичило в туалет, он возненавидел себя за то, что ни разу не отказался от кипяченой воды, ведь приходилось сейчас вставать и уходить от костра. Огонь согревал, в то время как языки пламени словно заползали в саму его голову, сжигая там всю чернь, о которой он устал думать. После Арлекинского замка у него остался очень неприятный осадок, отчего Лукас никак не мог даже на секунду расслабиться, чтобы, например, насладиться теплым порывам ветра, но именно огонь стал его спасением. Лукас даже ловил себя на мысли, что мог бы всю жизнь так просидеть у костра в мехах, когда мышцы уже ныли от долгой езды.       Он кинул рядом сидячему масону отряда, что идет отлить, и пошел. Ступая по бесполезным промерзлым почвам, которые и засеивать бессмысленно, Лукас почувствовал глубочайшую тоску. В груди от нее словно бы становилось тесно, а желудок будто мигом опустошался. До заточения в Шутовских Клетках голодать ему не приходилось, но ощутив это на себе, Лукас понял, что по возвращении в столицу больше в жизни не будет пропускать приемы пищи. Голод — вещь страшная. Но, думая о том, как голодали отчужденные, Лукас испытывал лишь бессилие, что все равно никак не помогло бы, потому он посчитал, что лучшим решением будет поссать и вернуться к костру.       Он не сразу заметил Сальву, склонившегося над какой-то ямой неподалеку. Лукас хотел подойти и поинтересоваться, что Руинский там делал, но мелькнуло детское лицо. Наблюдая за тем, как Сальва помогал мальчику, каким-то странным образом угодившего в такую ситуацию, вылезти из небольшого углубления в земле, он вдруг передумал с ним говорить. Лукас считал Сальвадора своим близким другом, которых у него было не так уж и много, отчего их недомолвка была лишь мучительней для Токвиля. Он не признавал за собой какой-либо вины, ведь искренне полагал, что не утаивал от Руинского чего-то очень важного, но тот, узнавший от Софии Брик, что в Маврии на государственном уровне запрещено пить людскую и даже животную кровь уже как двадцать один год, просто озверел. Ему и до сих пор было неясно, как Сальва догадался, что Лукас знал об этом законе и молчал, но, в любом случае, он не стал ничего отрицать.       Через час с лишним, когда начали гасить костер и собираться дальше в путь, к Лукасу подошел молодой мужчина из отряда с овальным плоским лицом, но при этом обладающий определенной утонченностью за счет ровненького носа и здоровых зубов. Он постоял несколько секунд над Лукасом, который сидел на бревне и грустно взирал на потухший огонь, а затем вымолвил: — Мы думали, что придется штурмовать сам Арлекинский замок, но каким-то образом вам удалось выбраться. Что там произошло? Как прошли переговоры?       Лукас, тяжело дыша через рот, лишь бросил: — Мне сейчас не очень удобно говорить, нос заложен. — Или ты просто переспал с Раймондом Победителем взамен на свободу? — нисколько его не слушая, вопросил мужчина.       Лукас не мог понять, что он сделал не так, чтобы заслужить такое отношение. Хотя, нет, он, конечно, все прекрасно осознавал. Сам заработал себе репутацию блудного сына, а теперь возмущался, что к нему так лишь и относились. А ведь когда-то он думал, что окружающие будут восхищаться его интеллектом и талантами… — То есть нас, масонов личного отряда президента Вассермана, заставили покинуть свой пост ради того, чтобы вернуть в столицу этого мужеложца?! — откуда-то возник еще один мужчина, но несколько моложе первого. Лукас бросил взгляд в сторону леса, куда ходил по нужде и где видел Сальву. В тот момент он был готов признать какую угодно вину, лишь бы снова чувствовать поддержку друга. Но он сам принял решение, которое повлекло за собой, как и любое другое, определенные последствия. — Спит он с мужчиной или женщиной — мне лично без разницы, но я бы никогда никому не продал свое тело. — Мерзкий мужеложец, — сплюнул недавно подошедший. Оттого, что оба масона президента нависли над сидячим Лукасом, он обратил внимание на широкие плечи более молодого и его бочкообразную грудь. — Продажная шлюха — вот кто ты, а не посол республики! — И мы должны еще тратить свое время на такого, как ты! Немыслимо! — Ты хоть к чему-то пришел на переговорах? — Шлюхи не в состоянии решать вопросы государственного значения, о чем ты воо… — Отставить, — рявкнул на них Чарли Тейлор. Мужчины злостно посмотрели на Лукаса, но ослушаться не посмели.       «Да чтоб вы все к чертовой матери под землю провалились!» — подумал он. Ему не впервой бывать в таких ситуациях, но от этого приятнее не становилось. Каждый раз чувствовал себя гадким извращенцем. Сальва, который в Арлекинском замке и вел себя, как языка лишенный, людей-то умел затыкать, но где он теперь? — Встаньте же, смотреть жалко, — бросил ему Чарли. Лукас хотел броситься к нему и ударить в спину, но пребывал в таком упадке сил, что лишь смог заставить себя направиться к своей лошади, все той же из Кракмора. В следующий раз они сменят его кобылу, но Лукас уже успел к ней привязаться, и мысль о скорой встрече его печалила. Однако, в отличие от коней масонов президента, лошадь из Кракмора не была предназначена для долгих путешествий, да и таких непростых, потому он не мог ее более седлать.       Лукас на три раза все проверил, но лошадь словно сквозь землю провалилась. Кто-то из самой армии республики, откуда президент приказал выделить двадцать человек для этой поездки, сказал, что лошадь была слишком вымотана. Сбежала, может. Но, так или иначе, никто не стал тратить время на поиски зверя, потому Чарли отдал Лукасу своего сменного коня, и на этом все и кончилось. Сальва все так же с ним не разговаривал.

* * *

      Сначала под воду ушли их макушки, а затем и тела были подхвачены течением. На речной поверхности уже перестали виднеться и пузырьки, остались лишь естественные одинокие всплески. Раймонд, как хозяин Арлекинского замка, не мог проигнорировать произошедшего и, уж тем более, оставить преступников безнаказанными, но на душе у него от этого легче не становилось.       Его мать никогда в жизни не пробовала человеческую кровь, что и унаследовал от нее Раймонд, потому ему было сложно представить, как можно испить разумное существо. Однако после смерти Камиллы Раймонд целых два года провел в Клыках Мороза, горной местности, где с южной стороны — блуждающие оборотни, с другой — белая гладь и пустота. Никто из ныне живущих не знал, что находилось в той заснеженной пустоши, которую нельзя назвать совсем незаселенной. Раймонду, глядящему на этот названный конец мира, нередко казалось, что за ним наблюдали. Что было там что-то сопоставимое с самой Святой Троицей и Маврой. Да даже более ее превосходящее. «Но все то, что не выходит обличить в слова, не имеет смысла», — думал Раймонд в тот период своей жизни, обуреваемый желанием ступить на эти неизведанные территории. Он бы так и поступил, но шестерка вампиров, которые помогли выжить ему, маленькому чистокровке, запрещала. В двенадцать лет они все казались ему зрелыми и взрослыми, но спустя годы, подключая все свои извилины, он воссоздавал их образы, стараясь перенести их на бумагу. Перед ним уже представали не бородатые, суровые, храбрые и мудрые вампиры-воители, а сборище молодых сумасшедших, которые так боялись, что будут загрызены и съедены оборотнями, что были готовы помереть от кровавого голода, лишь бы не встречаться со своим страхом лицом к лицу.              Раймонд знал не понаслышке, что такое голод для вампира, но хоть убейся, а закон нарушать нельзя. Екатерина руководствовалась доводами рассудка, а не чем-то иным, подписывая данный закон двадцать один год назад. Общеизвестный факт, что именно человеческая кровь на протяжении многих лет делала вампирский род могущественным и сильнейшим, но за всем этим пафосом и величием скрывался полный упадок духовной культуры предков Раймонда, от чего те еще более полтысячелетия назад приняли решение отказаться от употребления крови разумных существ, за чем последовал отказ от крови животного происхождения.              Но, рассуждая в те мгновения обо всем этом, Раймонд все равно не мог убедить себя в том, что отравить и затем отправить трех вампиров на речное дно являлось справедливым наказанием. Да, они убили человека, но…              «Нет. Я не должен так думать. Необходимо ценить каждую жизнь, ведь именно это и двигает нас вперед», — почти злостно думал Раймонд, теряясь в собственных чувствах.       Вся эта ситуация плохо действовала на его разум. Дискомфорт, что рождался в сознательной части его тела, распространялся по коже, заползая в самые внутренности. Внутри него словно бы кто-то копошился, что заставляло Раймонда стоять, немного сгорбившись. Горло словно было зажато в тисках, а во лбу беспрерывно стучало. Шум, создаваемый рекой, раннее помогающий успокоиться, теперь лишь действовал на нервы. — Мой господин, Вы в порядке? — спросила его стоявшая рядом обеспокоенная София. Ветер завладел ее черными волосами, швыряя их ей в лицо, которое было не более радостным, чем у Раймонда. — Да, — солгал он. В последнее время ему, в целом, не хотелось ни с кем разговаривать, не говоря уже о том, чтобы делиться своими переживаниями. — Тогда позвольте мне завести разговор о том, что беспокоит меня… — Говори. — Вы ударили Никто. Почему?       Раймонд немного помолчал, глядя на пасмурное небо, а затем ответил: — Она переступила черту дозволенного. — Да что же это за черта такая, что вы свою воспитанницу бьете? — Сейчас я задаюсь другим вопросом: какого черта никто не соблюдает субординацию по отношению к своему лорду? Ты считаешь, что вправе допрашивать меня о том, как я обращаюсь со своими же подчиненными? — Раймонд знал, что говорил низкие вещи, но в то мгновение он желал лишь побыстрее закрыть тему. Ему нечего было сказать. Он знал, что виноват. Знал, что Никто хотела лишь помочь ему. — Все от того, что Вы — хороший лорд. И то, что я слышу — лишь тревожность или печаль, которой Вы ни с кем не делитесь. Мы оба знаем, что, а точнее кто, является источником Ваших переживаний, но пока Вы, господин Манюэль, сами не захотите об этом поговорить, никто не сможет Вам помочь.

* * *

      Из рук Киллиана Мерфи Раймонд взял левой рукой письмо, правой подперев щеку. Взгляд его был прикован к печати королевы, а именно розе на фоне четырех горных пиков. Раскрыв его, Раймонд прошелся глазами по написанным в спешке Екатериной Кровавой строкам и затем обратил свой взор на присутствующих в Малом зале. — Екатерина Кровавая приказывает мне и госпоже Вишневкой незамедлительно отправляться в Вечерний дворец, — спустя мгновение молчания он добавил: — Господин Мерфи пока побудет моей заменой. — Видимо, господин Манюэль, недолго продлился ваш триумф, — ехидно заметил Себастьян. — Раз едет моя сестра, позвольте и мне вас сопровождать.       Было очевидно, что господину Вишневскому наскучило пребывание в Арлекинском замке, оттого он так и рвался вернуться в королевскую резиденцию, где собралось наибольшее количество чистокровных вампиров в Маврии. — Нет, не позволю. — Это почему еще? — блеснули его красные глаза. — Сегодняшним утром я отправил на дно Смертницы трех вампиров. Их родичам и знакомым это совсем не понравилось, да и мы слишком мало знаем о том, чем сейчас занимается стая Грей. Боюсь, в случае реальной опасности Киллиан один не справится, а Вы, Себастьян — прекрасный воитель, так что сможете отразить атаку.       Глянув в сторону Киллиана, Раймонд тут же обратился к нему, не успев отследить, как из справедливого и мудрого лорда превратился в задирающего и надсмехающегося над другими: — Киллиан, вижу, ты чем-то недоволен. Что, думал, напишешь Екатерине о моей ошибке, и она не обратит на тебя никакого внимания? Ну ничего, хоть разок возьмешь на себя ответственность. — Шел бы ты к черту, молокосос, — произнес Киллиан, незамедлительно покидая Малый зал.       Малый зал, который представлял из себя вытянутое прямоугольное помещение с большим столом в центре для совещаний, позволял находящимся в нем вампирам, даже в полумраке, видеть малейшие телодвижения друг друга. Потому для Раймонда не составило труда заметить, как почти одними губами Клара что-то говорила своему братцу. Только он собирался приструнить обоих, дабы те не вели осуждающие лорда Арлекинского замка разговоры в его же присутствии, как Себастьян сам поведал ему, что там щебетала Вишневская: — Да какая разница! Вечерний дворец любит наш с тобой род, милая сестрица, тебе нечего опаса… — Нет, — отрезала Клара, сидевшая напротив Софии. Раймонд мог и заинтересовался бы тем, как госпожа Вишневская озадачилась приказом королевы, но был так изнеможден, что попросту не нашел в себе сил для бессмысленных разговоров. Его больше беспокоило отсутствие Уильяма Хьюза в Малом зале на данном совещании. Будучи родом с тех самых земель, откуда Раймонд чуть ли не только что вернулся, организовав самые мучительные предсмертные сутки для преступников-вампиров, Уильям вполне мог знать наказанных. Но он, впрочем, и до этого не был особо удовлетворен поведением своего лорда, а после такого, наверное, совсем перестал его уважать. Уильям, являясь полукровкой, все равно смог переступить общественное мнение и стать частью свиты хозяина Арлекинского замка, однако такая, на взгляд Раймонда, успешная история социальной мобильности все же имела один недостаток. Уильям — чокнутый фанатик. Заполучи он реальную власть, и в округе все были бы вынуждены каждый день совершать по полтысячи поклонов лбом в пол, дабы отдать дань уважения Мавре. Даже хорошо, что они пока не пересеклись. — Арнольд и София, будете нас сопровождать. — Да почему даже они? — все не унимался Себастьян, вставая из-за стола. Клара с протянутой рукой к брату встретилась со взглядом Раймонда. Ее будто передернуло. Раймонд не так много времени знал Вишневских, потому-то, возможно, подобное поведение Клары его и удивляло. — Вам нравится, когда Вас умоляют? — Господин Вишневский, не будь я ответствен за западные земли Маврии, Вы бы ехали с нами, однако я не могу полагаться только на Киллиана и Уильяма, — сказав, Раймонд подумал, что и на Себастьяна не мог положиться, но подходящих кандидатур все равно больше не было. — На этом все.

* * *

      Раймонд содрогался всем телом, сидя подле своей собственной кровати в обнимку с ведром. Учитывая, что он был вампиром, которому в желудок кроме крови больше ничего и не попадало, рвота являлась для него настоящей пыткой. Словно все внутренности выходили наружу. Он заперся в своих покоях, чувствуя себя невероятно одиноким, успев уже сотню раз пожалеть о том, что отпустил Лукаса Токвиля. Нет, жалел он о том, что еще до того, как в каком-то необъяснимом порыве оставил партнерскую метку на нем, повелся на его соблазнения. Все это словно старый, ржавый механизм вращался в его голове. Он словно был весь покрыт этими сожалениями.              Проблевавшись, Раймонд отодвинул от себя ведро подальше и встал, придерживаясь за полог кровати. Его сильные ноги сейчас с трудом выдерживали вес тела. Направившись к столу, Раймонд, подойдя, тут же плюхнулся на стул с красный бархатным сиденьем и резной высокой спинкой.              Обмакнув гусиное перо в чернила, Раймонд, ссутулившись, начал писать. Лишь окончив, он, даже не читая, осознал, какой сумбур перенес на бумагу. Ему вдруг стало очень стыдно, однако письмо он все же решил сохранить. Да, хоть первое до Лукаса Токвиля и не дойдет, но Раймонду чуть полегчало при его написании, оттого он и подумал, что негоже его выбрасывать. Да и мало ли кто на него случайно мог наткнуться, это ведь проблем потом не оберешься.              «О чем мне тогда писать, если я могу лишь ныть да абстрактно говорить о том, что чувствую?» — спрашивал он себя. И тут его взгляд наткнулся на рубаху из батиста, принесенную Кэтрин и оставленную на комоде рядом с кроватью.       «Здравствуйте, господин Токвиль. Я, Раймонд Победитель, лорд Арлекинского замка, унаследовавший фамилию Манюэль, надеюсь, что прочтенное Вами письмо не станет достоянием общественности. Ввиду ситуации, из-за которой Вы и прибыли в Маврию, я предлагаю следующий вариант решения проблемы: «Отечественный» завод прекращает свою деятельность и вампиры, подданные Екатерины Кровавой, больше не совершают набеги на ретреасцев, живущих на пограничной зоне. В завершение вот что скажу: Вы оставили в моем замке свой атрибут нижнего белья, потому с уважением возвращаю его Вам. И так как у меня появился повод написать Вам, спрошу в конце: не возникло ли проблем в дороге?» — не дожидаясь, когда захочет добавить что-то еще, менее структурное и более эмоциональное, Раймонд запечатал письмо и передал святым воинам, чтобы те пригласили к нему Никто.

* * *

      Из-за того, что Кракморский бунт перекинулся на жителей Флеута, им пришлось двигаться в сторону ворот специального назначения, но перед тем, как достичь их, Чарли Тейлором было принято решение остановиться на ночь в постоялом дворе. И хоть Лукасу главнокомандующий личными масонами Вассермана казался не самым хорошим человеком, но обвинить его в равнодушии к собственным подчиненным он не мог. Те нуждались в теплой, речь даже не о горячей, воде и хоть каком-то месте для сна, дабы видеть с пробуждением не бескрайнее пасмурное небо, а деревянный или какой-нибудь еще потолок.       Лукас, усаживаясь за стол в харчевне «Фитилька», был зациклен лишь на собственном восстановлении, однако стоило ему взглянуть на прислужника, как овощное рагу с кусочком мяса стало ему совсем не интересно. Возвращаясь в республику, за Лукасом постоянно наблюдали, и это не просто его раздражало, а выводило из себя. Но с повышением температуры, то есть и улучшением его физического состояния, укреплялась и его уверенность в собственных силах. Лукас, чья голова уж точно проветрилась, освободилась от каких-то, возможно, слишком обременительных мыслей, связанных с Арлекинским замком, стал по кусочкам собирать воедино свое собственное достоинство. Поначалу, когда он стал приходить в себя, ему и взглянуть на солдат было стыдно, но вовсе не из-за того, что те считали его ничего нестоящим извращенцем. Однако Лукас решил, что, не избавившись от навязанного чувства стыда, не сможет вернуть себе лицо, поэтому с каждым днем вел себя все больше свойственно своему статусу. Ведь на деле-то в иерархии государственных служащих он занимал место даже выше, чем Чарли Тейлор. — Сколько тебе лет, парень? — перехватив руку прислужника, который ставил на стол хлеб, спросил Лукас. — Двадцать, господин, — с опущенным взглядом ответил тот. — Какую работу здесь выполняешь? — продолжал свой допрос Лукас под фырканья и закатывание глаз, но, в целом, в шуме разговоров масонов Вассермана, чьи языки развязались от комфортного времяпрепровождения, его вопросы не так уж и сильно выделялись. — Помогаю матушке с батюшкой по хозяйству, господин, — с некоторым придыханием произнес парень. — А звать-то как? — Дик, господин.       «Фитилек» являлся небольшим зданием, где пригодных для жилья комнат было немного, оттого Лукаса с Сальвой поселили вместе. После пропажи гнедой кобылы из Кракмора, которая как бы принадлежала Лукасу, он с Руинским едва перекинулся парой фраз. Сальва постоянно куда-то пропадал, и в те редкие мгновения, когда Лукасу удавалось с ним говорить, он будто язык проглатывал. Это высасывание слов в конце концов просто осточертело Лукасу. Если Сальвадор настолько на него злился, что даже отказывался спать с ним в одной комнате — Лукасу оставалось лишь привести в нее того, кто скрасил бы его одинокую ночь.       Свеча, догоравшая на полке над кроватью Лукаса, освещала лицо сына хозяев постоялого двора. Кто-то мог счесть его уродливым из-за слишком простой, возможно, заурядной внешности, но Лукас нашел Дика даже симпатичным парнем. Ковыряясь вилкой в рагу, случайно обратив свой взгляд на паренька, ему в голову заглянули фантазии о простом, недвусмысленном, самом обыкновенном сексе. Именно это его и зацепило. Потому почти черные глаза, кучерявая копна светлых волос, пухлые губы и большой нос убили в Лукасе эстетизм. Дик постоянно ерзал, сидя вместе с Лукасом на его кровати, хрустел пальцами и из-под бровей пялил на него. — Не думал, что мужчины тоже могут быть красивыми, — сказал он ему, после чего Лукас стал с ним целоваться. Он не лез к нему языком, считая, что отпугнет его такими действиями, но Дик сам запустил ему руку под рубаху, поглаживая кожу на торсе.       Лукас прервал поцелуй, немного отодвинувшись от Дика, чтобы видеть его всего. Прежде чем сделать это, он хотел знать: — Ты же понимаешь, что можешь отказаться? — Господин, я сделаю все, что прикажете. — Ты не ответил на мой вопрос, — более холодно произнес Лукас, видя, как Дик нахмурился. Имея и так достаточно наивную, простодушную внешность, недоумение не шло ему к лицу. — Дик, ты даешь согласие или нет? Вопрос простой, так что и ответ должен быть однозначным.       Тот открыл рот, как рыбка, а спустя мгновение его захлопнул. — Господин, да как же это… Святая Троица не… — Ясно. Можешь идти, — оборвал он его, в миг потеряв всякий интерес. Лукас хотел бы на него наорать, ведь так испортить настроение мог только дурак, но это бы все равно ничего не поменяло. — Да нет же, я… — Дик потянулся, чтобы поцеловать Лукаса, но наткнулся лишь на его щеку. — Уходи, — и он наконец-то покинул его комнату. Хлопнув громко дверью, он, видимо, хотел, чтобы все знали, что у него не было половой связи с человеком своего же пола. Лукас уткнулся в подушку, дабы поорать в нее. Его переполняли негативные эмоции, которые натолкнули на мысль, что с хозяином Арлекинского замка таких проблем не возникало.