Секунду назад

Он не отпустил. Сорвал с головы полотенце, зарылся в её ароматные ещё влажные, и оттого мягкие, как хлопок волосы. Отдохнувший за ночь океан продолжил шторм при свете дня. Руки во всю блуждали под пижамной кофтой, лаская мягкую вольную грудь. Её «хватит» было слишком женственным. Слишком слабым. Слишком неуверенным. И для него звучало как «ещё». Мировые воды не слышат людской мольбы, они верны своим волнам. Он волновался. — Как же мне хорошо было. — Губы ласкали шею, шли ниже туда, где по-хозяйски подготовили почву руки. — Как же хорошо. Я хочу… — Даня, стоп! — мертвой хваткой сжала его «я хочу». Приказательный тон, как всегда, подействовал. Возможно было что-то на уровне приобретённого рефлекса в выполнении команд от Тутберидзе. — Даня, стоп! Я не буду твоей любовницей. Звучало как молния в воду. Как разошедшийся тёмный омут, обнажающий такое некрасивое, но реальное дно океана. — Я не буду твоей любовницей, — повторила, чтобы самой услышать и поверить. — Не по возрасту мне. Да и не по статусу. — А кто тебе по статусу?! — запульсировала темно-синяя океаническая вена на виске, прям как у неё, когда она нервничает. — Собянин тебе по статусу? Путин? Кто ещё там выше. «Это унизительно» — имела в виду она. «Ты меня унижаешь» — так понял он. В океан, который превратился в лужу, смотрели двое: один видел плавающую грязь, другая звёзды. — Молодец, Этери Георгиевна! В своём репертуаре. «Спасибо тебе, Данечка», когда надо приложить к больному месту отогреться. «Очень надо было вчера». А сегодня уже не надо? А я, между прочим, человек, я тоже хочу чтобы со мной считались, а не использовали как подорожник. Я хочу как сегодня, каждое утро просыпаться с любимой женщиной. — У тебя есть любимая женщина. Жена. Просыпайтесь вместе. — Этери была жестока. — Хочу кормить собак! — Заведите себе еще одну. Будете кормить собак. — Этери была ехидна. — Кормить тебя завтраком. — Я не ем утром. — Заставлять тебя завтракать. На это аргументов не было. — Ехать на работу и обсуждать наших детей, какие по кому задачи. — Родите себе детей. Я тебе в этом не могу помочь. — Этери была очень жестока. — Обсуждайте в удовольствие. Полноценная семья с детьми, что может быть лучше? — Для всех она знает, что лучше! Всем советы даёт! Самая умная! Да, Этери Георгиевна? За всех решает, как надо жить. А я сам хочу! Сам хочу решать, как мне лучше! С кем мне спать, каких собак кормить и каких детей иметь! — Можно подумать, раньше решал кто-то вместо тебя. — Жестока и правдива. — Я уже от тебя это слышала. И про «с кем спать» и про собак и про детей. Дань, ты хотел решить всё сам, ты всё решил. Этери громко выдохнула и продолжила. — Давай не будем портить скандалом вчерашний наш … порыв. Да, порыв. Не будем пачкать правильным названием то прекрасное, что было вчера. Не заставляй меня жалеть, о… Пусть он останется в памяти таким. Волшебным. Наш последний раз. — Не последний! Не последний! — Дань, последний. — Опять ты всё за всех решила! А я что права голоса не имею? — В этом доме нет. — Была суха и безжалостна. — Поговорим на катке. — Без вариантов. Там тоже всё и за всех решаю я. — Открыто издевалась. То ли над ним, то ли над собой, то ли над обоими. Мужчина демонстративно небрежно побросал вещи в сумку, чертыхаясь застегнул распухший от бардака чемодан и так же демонстративно хлопнул дверью, даже не глянув на неё. Захлопнулись двери, в нелепом порыве. Такси решил не заказывать, он на парах злости пробежал приличное расстояние, придя в себя около метро. Поедет домой на подземке. Или из дому. «О Камиле так и не поговорили» Отправил сообщение в личку. Прочитано. Не отвечено. «Собрание на 14.00. По Камиле.» — оповестил общий чат её сообщением. Квартира сразу опустела без него. Как и тогда. 5 лет тому. Собаки, пользуясь случаем, что люди зациклены сами на себе, устроили праздник непослушания и бесились на открытом белье. Она их даже не прогнала, когда сама присела на постель. Потом прилегла навзничь — лёжа так в траве на заре молодого июня хорошо считать звезды. Молча. У них всё так и было. Да всё у них было. И было хорошо. Когда молча. Целоваться, обниматься, работать. Память странная и жестокая шутница. Она стирает из своих серверов всё плохое и оставляет только восторг — совместные рассветы, закаты, поцелуи, радости победы. Вот, как сейчас, когда навязчиво подсовывает ей тот июнь 18 года, когда они зачали «Ангела». Вдыхая сверху на ней дурманящий запах некошеных полуночных трав он так ей и сказал — «Слышишь? Ангел пролетел». А ведь кроме этого было столько всего, всякого, что на грани и за гранью. О чем ни вспоминать ни говорить не хочется. Было же. Не сумасшедшая же она отказываться продолжать отношения с человеком, с которым видела только хорошее. Тогда ей хотелось его даже выгнать. Так показательно, обидеть взаимно так, как он обидел её. Но они выходили на лёд и все обиды замерзали — так как он её понимал не вербально, её не понимал никто: с полуоборота головы, с полужеста, с полумысли. Работалось им прекрасно. Поэтому резекция не была сделана ни тогда, вовремя, ни сейчас. Когда, в общем-то уже должно быть всё равно. Да, она продала себя ради рабочего комфорта. Работа главное. Подушка невыносимо пахла сандалом. И недавним скандалом. Он снова перешел на Bleu de Chanel. Она заметила. И тогда заметила тоже. Когда он приехал после весёлого матча в Барселоне с новым запахом. — Народ говорит, что Шанель — запах для старых, побитых жизнью английских джентльменов. И привёз на себе новый Bad Boy от Carolina Herrera — душный, пряный, бунтарский. Bad Boy. Bad guy. Bed guy. Она поняла, что он ей изменил. Тогда в Барселоне. И стал чужим Bed guy. Ничего в мире не бывает просто так. Аромат словно напророчил скандал с ворованной хореографией Bad guy и направил Даню на скользкую дорожку фигурного плохиша. На столе в кухне стояла чашка с недопитым кофе. Вот и отношения с бывшим так же. Стоит на столе напиток, с виду капучино, делаешь глоток, второй и понимаешь, что не кофе, а говно разведённое. Ставишь чашку с недопитым обратно на стол. Тебя тошнит. Отрыгиваешь. А через некоторое время, смотришь на чашку и думаешь — а вдруг всё-таки кофе?