тогда / их начало.
Ноги, стёртые в кровь уже начинают ныть, но Га Он всё равно продолжает бежать. Израненные стопы сводит судорогой, но парень старается игнорировать боль и усталость, зная — остановись он сейчас и больше шанса не будет. Это не первый его побег, не первая его попытка и, даже если каждая из них проваливалась, он всё равно верит, будто эта станет удачной. На улице уже холодает, хотя это Кима сейчас волнует меньше всего и он почти кубарем сваливается с лестницы, ведущей в метро, чудом не переломав конечности. Люди вокруг лишь удивлённо охают, прикрывая рты ладонями, быстро бормоча что-то на итальянском, но никто не пытается помочь или что-то спросить, только Га Он правда не обижается. Сейчас он больше похож на оборванца-эмигранта, что переехал заграницу в поисках лучшей жизни, в итоге оказавшись погребённым под натиском суровых реалий. Одежда, выданная в храме, куда отправили мальчишку несколько лет назад, износилась и протёрлась от нескольких дней скитаний, а голые стопы были покрыты дорожной пылью и лопнувшими в кровь мозолями. Убегая из лазарета при монастыре, у парня не было времени задумываться о поиске денег или хотя бы обуви, и, если было бы нужно, он бы убежал даже полностью голым, лишь бы вырваться из затхлых, старых стен, давно ставших не домом, а тюрьмой. Перепрыгивая турникеты, Га Он сжимает губы, но продолжает бежать, слыша выкрики охранника в свою сторону. Старается не оборачиваться, хотя и жмурится как-то совестливо. Обещает себе, что вернётся обязательно, заплатит эти жалкие несколько евро, но сейчас всё равно бежит дальше, расталкивая проходящих мимо людей. Парень будто чувствует холкой чужие взгляды, ощущает, как оковы снова оказываются на его шее. Он столько лет жил в изоляции, что сейчас мир кажется настолько огромным и пугающим, почти чужеродным, и внутренний страх подсознательно нашёптывает вернуться в обыденные условия: туда, где всё знакомо, даже если больно, но что-то толкает в спину и подначивает бежать дальше. Бежать, пока суставы не вылетят, пока кости не затрещат от давления, а от падения сахара в крови не начнёт кружиться голова. Га Он может вернуться, но понимает, если сделает это сейчас — больше никогда даже не попробует. И он несётся дальше, пока не заворачивает за поворот и не влетает в кого-то так сильно, что ноги и правда перестают держать. Тело ударяется о мраморный пол, но не смотря на боль в спине и локте от столкновения, организм как-то благодарно расслабляется, конечности наливаются свинцом и Га Ону хочется развалиться прямо на холодном полу, лишь бы передохнуть. Чья-то тёплая ладонь вдруг треплет его за плечо, стараясь привести в чувство и парень слышит родную речь, которую, казалось, давно уже забыл: —Эй, парень, ты в порядке? — мужчина хмурит густые брови, присаживаясь на корточки перед мальчишкой, вглядываясь в его лицо, но тут же замирает. Парень перед ним точно кореец, он не может перепутать, но глаза не подходят к национальности: один — блёкло зелёный, травянистый, второй — голубой, ближе к серому, почти стальному. Такое почти нереально для типичного азиата и мужчина удивлённо замирает, пока глаза мальчишки расширяются ещё больше и он тараторит почти захлёбываясь словами. — Простите. Мне жаль, простите, но мне нужно в Мадрид. Мне нужно.. — мальчишка путается, мешает корейский с итальянским и пытается встать, но его ладони, покрывшиеся потом от страха и адреналина, скользят по полу и он почти заваливается на бок. — Господин Ким! Мужчина не успевает ничего ответить, оборачиваясь на голос и видит парня чуть старшего самого мальчишки, что упирается ладонями в колени и дышит загнанно, утирая пол, выступивший на лбу, рукавом кожаной куртки. Кобура на поясе, прозрачный витиеватый наушник — либо полиция, либо личная охрана, но думать дальше мужчина не может, потому что мальчишка больно цепляется за его плечи, вонзая в кожу острые ногти даже через ткань пальто. Судорожно тянет ткань и шепчет одними пересохшими губами, будто мужчина перед ним — сам Бог или Дьявол, и либо протянет руку во спасение, либо самолично скинет в геенну огненную. — Помогите.сейчас.
— Га Он, рад, что ты согласился пообедать вместе со мной, — мужчина старается добродушно улыбаться, но Ким чувствует, как у него волосы на загривке становятся дыбом от него, — Садись, я отвезу тебя. — Не стоит, — голос из-за спины заставляет вздрогнуть, но ладонь, мягко придерживающая за поясницу, тут же успокаивает, — Юный господин поедет со мной, а вы езжайте следом. Мужчина напротив — названный дядя, а по сути — ещё один человек, желающий оторвать себе кусок побольше. Мельтешит вокруг Га Она, как противный жук, пытающийся забраться в нос и уши, готовый вылезти из собственной кожи, лишь бы зацепиться и показаться добродушным дядей, которому правда не плевать новоиспечённого родственника. Ё Хан видит, как тот пытается сохранять лицо, но сжимает челюсти до выступающих желваков. Он чувствует, как стоящий перед ним мужчина источает призрачное зловоние, гнев и пренебрежение, и только с этого ухмыляется. Га Он только коротко кивает, позволяя увести себя к машине и садится на заднее сидение, облегчённо выдыхая. Люди вокруг него напоминаю зверинец и каждый пытается подобраться ближе: кто-то хочет купить, кто-то просто умасливает речами и комплиментами, и Ким так устал, что порой жалеет, что смог выбраться из Италии благодаря Ё Хану. Старший заводит машину, но не трогается, просто поворачиваясь корпусом к мальчишке, — Всё хорошо, юный господин? — ухмылка трогает его губы и парень только закатывает глаза на это. — Серьёзно, Кей? Ё Хан хмыкает, опуская на глаза тёмные очки, наконец отъезжая от здания главного офиса. Несколько лет назад Кан Ё Хан был военным беглецом, пытающимся выжить любой ценой после незаконных обвинений, обещающим себе самому, что не больше не станет клясться в верности людям и этой стране, но встреча с мальчишкой стала точкой невозврата. Это не вера, не преданность и не жертвенность — Ё Хан на неё просто не способен. Это лишь внутренней чутьё и инстинкт, подначивающий защищать того, кто верит тебе даже вопреки.***
тогда. / не для меня.
Вспоминая задыхающегося мальчишку, чьи губы с каждой секундой всё больше синели, Ё Хан непреклонно шёл по коридору к нужному кабинету, даже не останавливаясь от летящих в его сторону вопросов о том, назначена ли ему встреча. Открывая дверь кабинета, мужчина вероломно врывается внутрь, но ожидаемого удивления на лице отца Кима не видит. Тот будто ждал от него такого поведения и сейчас просто равнодушно продолжал перебирать какие-то документы, где-то ставя подписи, а какие-то отправляя скомканными в мусорное ведро. — Чем обязан? — Ким Сонхва отрывает взгляд от бумаг, сцепляя пальцы в замок на столе, — Не помню, чтобы звал тебя. — Какого чёрта? — Ё Хан почти рычит, опираясь руками на стол, — Настолько заняты, что забыли сказать, что у Вашего сына аллергия на грёбаную клубнику? Кан давно перестал верить в искренность власть имущих, но смотря выступления политика Кима, метившего на пост президента страны, всё равно пытался убедить себя в правдивости его слов. Тот вытирал дряхлыми пальцами скатывающиеся по осунувшемуся лицу слёзы, изредка хватаясь за рубашку на груди, будто ещё немного и свалится от инфаркта прямо к ногам сотни журналистов. Ё Хан старался поверить, но сейчас мужчина выглядел вполне здоровым и, главное, полностью равнодушным, пока его сын мертвенно бледный лежал на больничной койке после анафилактического шока. Иногда мужчина задумывался, почему же такие люди не идут в колледжи на актёрские факультеты, тратя такие таланты в дипломатии и политике. — Ничего страшного не случилось, как по мне. — Сохва просто пожимает плечами, будто попадание собственного сына в больницу было не таким важным по значимости, как предстоящие дебаты на этой неделе. Огибая стол, Ё Хан хватает мужчину за лацканы пиджака, вынуждая встать, слишком близко притягивая того к своему лицу. Хочет увидеть хотя бы страх на чужом морщинистом лице, но мужчина продолжает просто смотреть. — Ничего страшного? — почти плюётся словами, скалясь от плохо скрываемого гнева, но его руки сбрасывают тут же и Сонхва только поправляет смятую одежду, чуть щуря глаза. — Не зарывайся, Кей, и не забывай, кто тебе платит. — мужчина засовывает руки в карманы брюк, — Защита этого мальчишки — твоя прерогатива, а всё, что волнует меня, так это то, чтобы он не совал свой нос туда, куда не следует. Если не хочешь марать руки или устал, то просто запри Га Она хоть в подвале, чтобы он не набил себе шишек и не мешался под ногами. Я плачу тебе за это, а не за советы по воспитанию. Ё Хан готов честно признать, что ему плевать на то, что ему говорят, да и сам он человек действия, не привыкший вести долгие переговоры, давно избавившись от привычки испытывать неприязнь от чужих слов, но сейчас желание свернуть кому-то шею за слишком прогнивший язык кажется почти осязаемым. Ему плевать на то, что говорят люди, но он постарается сделать всё, чтобы сам Га Он никогда не услышал эти слова от родного, являющегося ублюдком, отца.сейчас.
— Ты знал, что у тебя аллергия? — облокачиваясь на стену спиной, Ё Хан складывает руки на груди, смотря на мальчишку. Он правд надеется на отрицательный ответ, даже если понимает, как это глупо. — Знал. — Га Ону немного стыдно и он отводит взгляд, переводя его на окно. Больше всего ему сейчас хочется оказаться на улице, а не в душной вип-палате. Мужчина на секунду закрывает глаза, делая глубокий вдох, чтобы не сорваться от глупости этого мальчишки. Отрываясь от стены, Ё Хан садиться на больничную койку в ногах Кима, мягко укладывая ладонь на его ноги, скрытые плотным одеялом. Чуть сжимая чужое колено, он пытается понять причину, но каждая из возможных кажется бредовой. Га Он не был избалованным ребёнком, готовым на всё, лишь бы привлечь внимание родителя, и Ё Хан пытался не думать о том, что такая выходка могла быть только для того, чтобы правда умереть. — Тогда зачем ты съел это чёртово мороженое? — Потому что его передал папа. Га Он звучит так искренне, вызывая мурашки на загривке, и Ё Хан жмурится от этого, сильнее нужного сжимаю чужую ногу. Ким Га Он не был глупым и понимал всё, что происходит вокруг, даже проведя большую часть жизни в другой стране, по сути, взаперти, видя отца в последний раз ещё в раннем детстве. Он так верил в человека, который того не заслужил, надеясь на благосклонность, ожидая похвалы или минимального проявлении внимания и каждый раз от этой всепоглощающей веры у Ё Хана щемило что-то под рёбрами. — Глупый мальчишка. — звучит так обречённо, что самому Ё Хану тошно. Опуская взгляд на свои ладони, мирно покоящиеся на одеяле, Га Он просто пожимает плечами, сжимая губы в подобии улыбки. — Моя смерть — не худшее из зол, Кей. Поднимаясь с кровати, Ё Хан мягко перехватывает чужое подбородок пальцами, вынуждая поднять голову. Губы и щёки мальчишки наконец приобрели нормальный, здоровые цвет и дольше положенного скользя взглядом по юношескому лицу, мужчина улыбается уголками губ, замечая лёгкий румянец, покрывающий не только щёки, но и тонкую шею. — Не для меня, юный господин.***
тогда. / «дзынь».
— «Дзынь»! Га Он удивлённо замирает, так и не закрыв дверь машину, глупо моргая. Парень пытается понять, что от него хочет мужчина, но тот лишь поднимает руку вверх с раскрытой ладонью и будто что-то от него ждёт, но младший только и может, что непонимающе хмуриться, на что Ё Хан только как-то обречённо вздыхает, опуская руку. — Серьёзно? Не знаешь эту игру? На секунду мужчина забывает, что большую часть жизни мальчишка прожил в изоляции, а из людей, с кем он мог бы общаться, его окружали только монахини в монастыре и редкие гости церкви, которые только странно косились на странного паренька-азиата, который даже плохо знал язык. — А должен? Похоже, Га Она не смущает эта ситуация и он просто склоняет голову набок, выглядя настолько заинтересованным, смахивая на щенка-лабрадора, что мужчине неосознанно хочется потрепать его волосы и почесать за ухом. — Смотри, если я делаю вот так, — мужчина снова поднимает раскрытую ладонь вверх, — То ты можешь идти дальше. Ким скептически поднимает бровь, но неосознанно делает несколько шагов вперёд под одобрительный кивок старшего, пока его ладонь вдруг не сжимается в кулак. Он не говорит ничего, но игра точно продолжается и Га Он действует интуитивно, замирая, когда между ними остаётся всего несколько шагов. — Правильно, когда я скажу «лёд» и сожму пальцы, то ты должен остановиться. Игра кажется Га Ону странной, но он всё равно продолжает делать то, что от него требуют, когда Ё Хан увеличивает расстояние между ними, а его пальца то сжимаются, то разжимаются. Парень ощущает себя несмещённым зверёнышем, бегающем за ленточкой, привязанной на верёвочку, но Ё Хан выглядит таким воодушевлённым: щурит глаза как-то игриво, растягивая губы в лёгкой ухмылке и не то чтобы Ким в целом мог когда-то ему отказать. На новое «дзынь» Га Он делает шаги более уверенно, почти бежит, а Ё Хан вдруг переворачивает ладонь горизонтально и медленно опускает его слегка вниз. — Сидеть. Удивляясь новым правилам, но подчиняясь, парень медленно присаживается на корточки, смотря на старшего снизу вверх, а Ё Хан вдруг заходится хохотом, от чего у его глаз начинают проступать лёгкие морщинки, а улыбка становится такой широкой, до ямочек на щеках. Га Он медленно моргает, даже не скрывая факт того, что засмотрелся. Чужой, бархатный, растекающийся по телу патокой, смех, не прекращается, а становится только громче, вынуждая младшего нахмуриться. — И почему юный господин не всегда такой послушный?сейчас.
Чужое дыхание ощущается слишком близко, но Га Он не может отстраниться из-за руки, сдавливающей его шею. Дуло пистолета упирается в висок, царапая тонкую кожу, скула немного ноет от недавнего удара и парню хочется оттоптать чужую ногу своим ботинком или, как минимум, вцепиться в запястье зубами до крови, но он не делает ничего из этого, хоть и продолжает слегка брыкаться в чужих руках. Ё Хан, стоящий напротив, волнует его больше, чем нападающий, использующий его, как щит и, по сути, заложника. Кан дышит загнанно, чуть накреняясь в бок, и парень видит, как густая кровь проступает сквозь его белую футболку. Мужчина ранен и меньшее, что сейчас волнует Кима, так это пистолет, направленный прямо ему голову. — Только дёрнись и я ему мозги вышибу. Оружие сильнее давит на кожу и Ё Хан неосознанно дёргается вперёд, хоть и останавливается вовремя, выдыхая сквозь стиснутые зубы. Сжимает челюсти до боли, а от резких движения рана открывается сильнее, вынуждая мужчину схватиться за собственный бок. Га Он только и может, что умоляюще смотреть на него, потому что, хоть он и его личный телохранитель, нанятый отцом, парень лучше сам выхватит пистолет и выстрелит себе в лоб, чем позволит Ё Хану пострадать ещё больше, спасая его. Парень так устал быть слабым, вечно попадающим в неприятности, блёклым пятном на полотне, ни где не имеющим своё место. Иногда Га Он ощущал себя глупым ребёнком, что вёлся на подачки взрослых, протягивающих ему конфету. Он с удовольствием перекатывал на языке карамель, пока заточéнное в сладость лезвие не вспарывало его язык и нёбо. Он больше не хочет быть вечно мишенью и тем самым пятым колесом, но и сделать ничего не способен — только продолжать барахтаться, чтобы не утонуть окончательно. Га Он так устал быть слабым и беспомощным, желая хоть раз сделать хоть что-то, но его взгляд вдруг падает на Ё Хана снова: тот смотрит неотрывно, даже не моргает и вдруг поднимает руки вверх в сдающемся жесте, будто надеется, что мальчишка поймёт и он понимает. Мужчина сжимает одну ладонь в кулак и Ким замирает на месте, переставая дёргать ногами импульсивно. Ё Хан не останавливается и, перевернув ладонь горизонтально, медленно ведёт ею вниз, продолжая смотреть Га Ону в глаза неотрывно. Мальчишка будто кожей чувствует чужую веру в самого себя и, прикрывая глаза, даже задержав дыхание, резко садится на корточки, закрывая голову руками. Звук выстрела звучит прямо над ухом и Ким морщится до белых пятен под веками, зажимая ладонями уши. Затхлый воздух подвального помещения смешивается с привкусом кислой крови и пороха, вызывая горечь во рту. Глухое падение тела вынуждает открыть глаза и, осмотревшись, парень видит, как наёмник, только что державший его на мушке, хрипит, а бетон под ним окрашивается в тёмно-бордовый. Только сейчас Ким позволяет себе сделать судорожный вдох, пока Ё Хан садится рядом с ним неожиданно, чуть наваливаясь на его тело своим. — Кей, — парень позволяет мужчине упереться лбом в свою шею, тут же прижимая ладонь к его боку. Кровь, сочащаяся сквозь бледные пальцы, вызывает лёгкую тошноту, но Га Он продолжает давить на открытую рану, слыша сдавленный, шипящий стон боли, срывающийся с сухих губ старшего. Крови так много, она пропитывает рукава пальто Кима, но Ё Хан только прикасается пальцами, окрашенными в липкий красный, к скуле мальчишке, где уже наливается лёгкая синева. — Прости, что я допустил это. Даже сейчас мужчина продолжает делать вид, будто ссадина на лице Га Она катастрофически страшнее, чем его собственная рана и парень сжимает губы в тонкую полоску, желая ударить мужчину так больно, как только сможет. Зарываясь в волосы Ё Хана, испачканные извёсткой и бетонной пылью, носом, Ким только зажмуривается, стараясь по-детски не разрыдаться в голос.***
тогда / рамён.
Откидываясь на спинку стула, Ё Хан устало ведёт плечами. Мышцы затекли, но ещё целая ночь впереди и ему срочно нужен кофе, чтобы не отключиться, сидя за просмотром камер. Весь этот дом был натыкал камерами слежения и если изначально мужчина думал, что это дань безопасности то вскоре понял, что это больше смахивает на слежку за загнанным в ловушку животным. Его клиент — Ким Сонхва, платил не маленькие деньги за безопасность своего сына, но истинный мотив был куда проще — спасение собственной шкуры. О сыне кандидата в президенты никто не знал и защищал старик не дитя, а собственный имидж, боясь, что история с его адюльтером всё же рано или поздно всплывёт. Ким Га Он не имел право выходить на улицу даже с сопровождением, а вскоре и сам перестал рваться наружу — смирился с кандалами узника на своих руках. Просто спал большую часть дня и выходил из комнаты только ближе к ночи, когда все слуги уже спали и он мог спокойно передвигаться, не натыкаясь на странный изучающие взгляды. Кан трёт пальцами переносицу, краем взгляда видя, как открывается дверь на втором этаже. Он знает, что будет дальше: мальчишка ускользнёт в ванную комнату на пол часа, действуя минута в минуту, а после спустится на кухню, чтобы наконец поесть. Одни и те же действия изо дня в день, за которыми Ё Хан должен наблюдать, будто он не вип-телохранитель, а надзиратель тюрьмы, а Ким был самым разыскиваемым преступником страны, способным убить человека одной лишь зубочисткой. Парень привычно ступает босыми ногами по ступеням, ведёт плечами от лёгкой прохлады, сильнее кутаясь в махровый светлый халат и Ё Хан хмурится, обещая передать слугам, чтобы те купили наконец мальчишке тёплые тапочки или выкручивали отопление в доме чуть сильнее, чтобы тот не заболел. Га Он двигается медленно, каждый раз сначала заглядывая опасливо за угол, прежде, чем войти на кухню. Продолжая вытирать влажные после душа волосы, мягко спадающие на глаза, парень открывает кухонные шкафы, холодильник — ищет что-то так усердно и мужчина даже ближе двигается, пытаясь разглядеть, в итоге удивлённо моргая: мальчишка только радостно улыбается, чуть ли не хлопая в ладоши, когда находит пачку обычного рамёна. — Так сильно любишь лапшу? — мужчина хмыкает, улыбаясь уголками губ, видя, как от обычной сублимированной еды парень светится так, будто сорвал джекпот. Он наблюдает, как парень ставит наполненную водой кастрюлю на плиту, вертит переключатели, хмуря брови. Приседает на корточки, продолжает крутить регуляторы температуры, и сквозь экран Кан не видит, чтобы газ наконец зажегся. Мужчина лично видел сегодня, как слуги готовили обеда на этой плите и не понимает, что случилось, пока не замечает перекрытый газовый вентиль. — Там же просто газ перекрыт, ну же. Ё Хан докатился, разговаривая с мерцающим монитором, будто мальчишка может его услышать, но это не волнует его так, как печально нахмуренные брови Га Она, что выливает воду обратно в раковину, наливая себе лишь горячий чай. Мужчина прослеживает весь путь мальчишки обратно до комнаты, видя, как тот дует на поверхность воды, забавно кося глаза к носу. Собственный недосып и отсутствие кофеина в крови больше не волнует так, как парень, что уснёт сегодня ночью голодный.сейчас.
Заходя на кухню, Га Он удивлённо замирает на месте, держась за косяк пальцами. На столе паром дымится большая тарелка с рамёном, а рядом парень замечает несколько небольших блюдец с закусками и кружку с чем-то горячим, по запаху напоминающим какао. Прислушиваясь к дому, Ким проходит вглубь комнаты, понимая и зная, что все слуги давно уже спят в своих комнатах. Живя в Италии, Га Он по многому скучал, но особенно — по рамёну, что делал его мама. Обычная острая лапша, которую женщина могла делать по особенному, мягко поглаживая сына по волосам, пока он довольно уплетал еду, измазывая в ней губы и щёки от свойственной ему неловкости. Рамён — обычная еда, но для Кима она хранит больше воспоминаний, чем кто либо может себе представить. Подходя к столу, Га Он улыбается, сжимая зубами нижнюю губу. Поворачиваясь к камере лицом, зная, что за ним следят, каждый раз чувствуя знакомый взгляд на себе, парень поднимает руки к груди и складывает большие и указательные пальцы в форме небольших сердце. Ё Хан, наблюдающий за ним всё это время, тихо смеётся, откидываясь на спинку стула. Ему нельзя контактировать с мальчишкой, но он редко подчинялся правилам даже в армии. Наблюдая за довольным Кимом, уплетающим его еду, Кан улыбается, потому что сегодня этот мальчик не будет спать голодным и вечно замерзающим, потому что отопление в доме мужчина тоже прибавил.***
тогда. / приказ.
— Я запрещаю умирать, Кей, — Га Он улыбается нервно, накручивая на палец нитку, торчащую из рукава кофты, — И это приказ. С мальчишкой сближаться Ё Хану было запрещено по контракту, но он послал запреты так далеко, как только мог. С первого дня встречи старший неосознанно следовал за Га Оном, куда бы тот не шёл, а сам Ким и не противился. Он не знал всех мотивов мужчины, да и не пытался узнать, просто смиряясь с тем, что чувствовал. Ё Хан был первым, кто протянул ему руку даже во вред самому себе и это стало первой ступенью для них обоих. Ё Хан был его бронежилетом, пуленепробиваемым щитом и личным солдатом, вот только Га Ону это было не важно. Не важно, получит ли он пулю в лоб, нож между рёбер или его снова буду использовать, как удачную приманку и идеального заложника. Парень давно перестал держаться за своё существование, как за что-то ценной, но старший продолжал упорно делать его жизни лучше: водил куда-то не смотря на запреты, проводил с ним время и просто разговаривал. Подначивал, шутил и просто был рядом столько, сколько требовалось. Га Он не заметил, как привязался. Как ждал их переглядок через камеру, поездок и разговоров ночью на веранде. Мальчишка впервые рассказал кому-то о смерти своей матери и даже если в тот момент он захлёбывался собственной истерикой, рука, мягко поглаживающая его по голове и жар, исходящий от чужого тела, было лучшим, что он мог получить в ответ. — Будет исполнено, юный господи.***
сейчас.
— Снимай рубашку. Живо. Ё Хан удивлённо замирает на месте, вцепившись в ткань на груди пальцами, будто Га Он и правда мог сейчас подойти и сорвать с него её, — Чего? — Снимай. Если бы кто-то спросил Ё Хана, как он оказался в такой ситуации, когда его клиент, которого он должен только защищать, сидит на его коленях, обрабатывая небольшие раны на его груди, то он бы сам не смог дать нормальный ответ. Га Он выглядел хмурым, сжимая губы, пока обрабатывал небольшие порезы на коже смоченным в чём-то спонже, и Кан бы рассмеялся, если б мог. Мальчишка клеил небольшие пластыри, мягко разглаживая их кончиками пальцев, наконец расслабленно выдыхая. Слишком близкий физический контакт между ними давно стал нормой, чаще сводясь к лёгким объятиям или поглаживаниям по волосам, но вот так открыто Ким впервые позволил себе действовать, даже не смущаясь и спокойно забираясь на чужие бёдра, пока Ё Хан откинулся назад на оставленные за спину руки, вцепившись пальцами в ворс ковра, лишь бы не позволить ладонями сжаться на чужой талии. Га Он доверял ему, Ё Хан знает, ведь даже карие линзы, ставшие для мальчишки естественной бронёй, тот давно забросил, если находился рядом со страшим и мужчине приходилось одёргивать самого себя, чтобы не смотреть слишком долго. Данная особенность парня казалась ему настолько уникальной и очаровательной, что каждый момент, когда их взгляды встречались, он готов был записывать в ежедневник и обводить дату красным маркером. Ким давно закончил с обработкой ран, но не двигался и продолжал сидеть на ногах мужчины, как приклеенный. Тело под ним было горячим, желанным и сейчас — вполне доступным, но Га Он будто заламывал сам себе руки и бил по ним указкой, потому что нельзя. Прикрывая глаза, давая себе возможность передумать, но так ей и не воспользовавшись, парень просто подаётся вперёд и утыкается в чужую шею, обвивая крепкий торс руками, укладывая замёрзшие ладони на выступающие лопатки. Он чувствует, как напрягается тело под ним, но обещает себе, что ещё чуть-чуть и точно отпустит. — Я знаю, что ты обязан, знаю, что я — лишь работа, но, прошу тебя, будь осторожнее, потому что ты — это всё, что у меня есть. От мягкого шёпота смуглая кожа на шее покрывается россыпью мелких мурашек и Ким прижимается едва заметно к выступающей жилке губами, чувствуя кожей, как сбивается чужой пульс. Это не похоже на поцелуешь, лишь едва ощутимое прикосновение, но этого достаточно, чтобы Ё Хан зарылся пальцами в чужие волосы на затылке, слегка сжимая их. Мужчина пережил армию, Ирак и пытки. Был способен сохранять нейтралитет между ними столько, сколько потребуется, но мальчишка сам пересёк черту, добровольно сдаваясь и стирая между ними все возможные границы. Отрывая мальчишку от себя, Ё Хан видит, как тот жмурится слишком сильно, боясь открыть глаза. Мужчина всё ещё сохраняет самообладание, давая парню передумать, и прикасается губами лишь к точёному подбородку, ведя ими по острой линии челюсти к скуле. Мягко касается бледной фарфоровой коже, чувствуя, как от прикосновений тонкую кожу на губах начинает фантомно покалывать. — Ты никогда не был просто работой, Ким Га Он.***
тогда. / крыша.
Замечая движения на датчиках, Ё Хан забирается на крышку по водостоку, цепляясь за выступы и черепицу. Недоброжелателей у кандидата в президенты слишком много и даже новомодные камеры не могут дать гарантии безопасности, Кан знает, медленно пробираясь дальше по рельефной крыши, прячась за дымоходом. Осматриваясь, мужчина судорожно выдыхает, пока лёгкое волнение, перерастающее в тремор, не отпускает окончательно. Га Он, пробравшийся на крышу через чердак, угрозой не является, а вот промозглый ночной воздух для него самого мог стать фатальным и, по хорошему, старшему нужно загнать его обратно в комнату, но он только усаживается на холодную черепицу, оставаясь в пространстве только тенью. Мальчишка кутается в лёгкий кардиган и Ё Хан замечает на его коленях котёнка, которого тот старательно прячет от ночной прохлады. Рядом стоит опустошенная бутылка из-под молока и небольшая миска, которую парень утащил к себе сегодня утром и мужчина с этого улыбается. Поглаживая животное по шёрстке, что забавно прижимает торчащие уши к голове, Га Он что-то тихо напевает, морща нос слишком очаровательно, когда мелкий зверёк лижет его пальцы шершавим влажным языком. — Скоро ты станешь большим и красивым котом, но знаешь, — парень чешет животное за ухом и Ё Хан даже из своего укрытия слышит тихое довольное урчание, — Взросление — это отвратительно. Оно отбирает так много, но в ответ не даёт почти ничего.сейчас.
Они снова оказываются на этой крыше, хоть от лета сейчас осталась только дата в календаре и запах выжженой солнцем травы. Уже слишком холодно и промозгло, но эта крыша — их первая отправная точка, когда расстояние между ними сократилось до минимума. Время бежало так скоротечно, но Га Он был неизменен для Кан Ё Хана: всё такой же юный, сотканный будто из пуха и солнечных бликов. Старший был другим: выдрессированным, выбитым на наковальне, когда действовал по приказу, даже, если цена — своя собственная совесть, возложенная на жертвенный алтарь. Ё Хан смотрел на всё и видел лишь залитые кровавыми реками пустоши. Га Он, смотря на обезображенный мир, видел лишь пролетающих мимо стайками бабочек, хотя под ногами хрустели чужие кости. Они были разными, но мужчина всё равно хотел урвать чужого тепла, как воришка, стащивший газету из-под двери соседа. Ким Га Он казался хрупкой маленькой фигуркой, на плечи которой свалился вес всего неба, но он только играючи тыкал пальцем воздушные пухлые облака, не замечая их груза на своём теле. Усаживаясь за спину мальчишки мужчина накидывает на него вязаный плед, запуская руки под ткань, чтобы обхватить того поперёк, притягивая ближе. Тот льнёт сильнее к сильному телу, и, Ё Хан готов поклясться, урчит как тот самый кот, когда-то сидевший на его коленях, которого мужчина теперь каждый день подкармливает. — У нас есть только одно одеяло на чердаке? — парень улыбается, прикрывая глаза и откидывая голову на плечо мужчины. Чувствует, как тот отрицательно мотает головой, — Тогда почему мы сидим так? Ё Хан улыбается в чужой висок, прикасаясь к прохладной коже губами, слыша едва различимый смех мальчишки, — Когда всё закончится, куда бы ты хотел поехать? Га Он как-то неосознанно напрягается, но задумывается. Он любит этот дом, этих людей и не знает, что ждёт его за пределами. Мир всё ещё казался ему слишком огромным и необъятным для него одного и, хоть он и не хотел признавать, но было страшно переступить наконец порог своей наивности и этого особняка, чтобы узнать, что же скрывается за выстроенным фасадом и забором, окружающем его все эти годы. — Не знаю, а ты? Мальчишка разворачивается в его руках, смотрит заинтересованно, будто тотчас выполнит любое желание. Склоняет голову набок, а Кан только подвисает. Каждый раз, смотря в глаза Га Она, он замирает, и кажется, что даже время перестаёт гнать секундную стрелку вперёд. У Ким Га Она всё ещё мягкие, юношеские черты лица: плавные, без резких углов: атласные, розоватые губы; пушистые, густые ресницы и глаза цвета лазури, смешанной с морской пеной и зелено́й северного сияния. Сжимая подбородок пальцами, вынуждая приподнять голову, Ё Хан подаётся вперёд, но замирает в нескольких миллиметрах от чужого лица, чувствуя горячее дыхание мальчишки своей кожей. Видит забавно скачущие по молодому лицу тени, создаваемые от света фонаря. Мужчина впервые дышит другим человеком, позволяя ему забраться себе под кожу, пока его губы режет от желания поцеловать. — Главное, чтобы с тобой.***
сейчас/ конец?
Удерживая бледную ладонь мужчины своими пальцами, мальчишка впервые хочет закричать. Кричать так громко, пока капилляры в глазах не полопаются, пока голос не сорвёт до хрипа, а тело не начнёт биться в агонии от судорог. Ё Хан дышит, потому что медицинские приборы продолжают пищать рядом, но лицо мужчины кажется мраморно белым, с потрескавшимися иссушенными губами и кожей, отдающей серостью. Всё не могло так закончиться, только старший снова поставил свою жизнь ниже рангом, жертвенно выкидывая её на растерзание стихии. Га Он не видел в своей душе ценности, пока Ё Хан готовы был за неё умереть. Женщина, наблюдающая за ними, лишь презрительно сжимала губы, выкрашенные алым, хоть и сама дала мальчишке доступ в больничную палату. Называя её прилюдно мачехой, за глаза Га Он нарекал её монстром, заточённым в длинную юбку-карандаш и коралловую блузу. Та пробиралась к вершине, апогею и трону самозабвенно, хоть оттуда путь лишь один — напрямик в ад, но её не смущали жертвы, которые они приносила, норовя забрать с собой всех, кто стоит на пути её эгоистичных желаний. Даже разрешение, данное её пасынку, было больше похоже на подачку, брошенную бедняку в виде погнутой изношенной монеты, но как бы Га Он её не ненавидел, милостыню он принял жадно, вцепившись в неё одеревеневшими пальцами. Его гордыня никогда не могла быть на одних весах с жизнью Кан Ё Хана. — Ты обещал, что всё будет хорошо, — парень склоняется ниже над больничной койкой, упираясь в чужой лоб своим. Аромат сандала и цитруса мужчины сейчас заменяет приторный, горький запах медикаментов и Га Она тошнит, — Обещал, что мы уедем, как только всё закончится. — Уедете? — голос женщины режет по венам и Га Он жмурится, стараясь отогнать от себя ей слова, — Тебе всегда была присуща наивность. Кей — разыскиваемый военный преступник, не пошедший под трибунал только потому, что есть я, ты понимаешь? Га Он выпрямляется, разворачиваясь к женщине лицом, поздно понимая, как близко она оказалась. Та сжимает его предплечье пальцами, заглядывая в глаза почти реалистично сочувствующе, но Ким на эту оперу не ведётся, потому что знает: там, за выстроенным фасадом благополучия всё гнилое и дурно пахнущее. Он видел, как женщина смотрит на Ё Хана. Та относилась к нему странно, будто опекала, но любовью это Га Он назвать не мог — эта женщина любить была способна только лишь себя. Это было похоже на извращённый материнский инстинкт и детское желание приручить себе животное, носить ошейник полностью не способное. Она воевала за внимание мужчины, воровато оглядываясь на улыбки Кана, адресованные не ей. — И что ты хочешь этим сказать? — Что либо ты эгоистичен, как твой отец, либо наивен, как твоя мать. Упоминания матери от мачехи кажется несуразным, колким и едким, но Ким сохраняет лицо, хотя хочется снова закричать. Сравнение с отцом он сносит спокойно, потому что того в его жизни не было, нет и вряд ли когда-то будет. — Он любит меня. — мальчишка цедит слова, преднамеренно выделяет и видит, как перекашивает чужое немолодое лицо от этого, потому что женщина это знает. — Для таких, как Кей и я, понятие любви чуждо. Имеет смысл лишь выживание и его сейчас стоит под сомнением из-за тебя. Проблема в том, что Га Он это знает. Понимает, что снова стал причиной ран мужчины, что больше не обязан был закрывать его от пуль, но всё равно сделал это. Мальчишка должен отплатить, даже если это значит собрать чемоданы и уехать, больше не оглядываясь.сейчас.
Уезд Га Она пришлось отложить, но сейчас он всё равно выходит из здания аэропорта, щурясь от слишком яркого солнца. Когда-то он сбежал из этой страны и города, но вернулся вновь, потому что больше не знал, где его место. Италия была для него личным девятым кругом Ада, но он готов дать этой стране ещё один шанс. Оглядываясь в поисках такси, Ким замирает на месте, вцепившись в ручку чемодана до побеления костяшек. Мужчина, стоящий недалеко от него, не мог быть Кан Ё Ханом, но он был. Всё тот же, с выправленной осанкой и лёгкой ухмылкой на чётко очерченных губах. Га Он должен сделать хотя бы шаг, но не может, и за него расстояние между ними сокращает Ё Хан, обхватывая лицо ладонями и наконец делает то, что давно хотелось: целует. Просто едва касается чужих губ своими, так и замирая на несколько долгих мгновений. Столько месяцев мужчина изводил себя маниакальным желанием, что сейчас не мог сравнить ощущение, когда прикасается наконец к мягким, атласным губам, ни с чем другим. Цепляясь пальцами за крепкие плечи, Га Он давится воздухом, когда Ё Хан отстраняется. Не может отпустить, потому что хочет поверить, что этот человек сейчас правда перед ним. — Как ты понял, что я здесь? — Потому что всё началось с Италии и Барселоны, юный господин, — мужчина ухмыляется, не отрывая ладони от лица Кима, чуть поглаживая большим пальцем тонкую кожу на скуле. — Не хочу, чтобы ты больше так меня называл, — мальчишка хмурит брови, обвивая талию мужчина руками, забираясь ими под кожаную куртку. — А как хочешь? Мальчишка просто пожимает плечами и мужчина улыбается. Кан Ё Хан больше не «Кей», а Ким Га Он больше не его «юный господин», но единственное, что всегда будет неизменным: Ё Хан будет защищать своего ангела Барселоны с глазами цвета пепла и выцветшей на солнце травы. — Anima mia, — Га Он хмурится непонимающе, ведь даже проведя большую часть жизни в Италии — столице дорогих автомобилей, багровых закатов и моды, он так и не выучил язык. Ё Хан ухмыляется и поправляет себя, — Душа моя.