Драконы последнего шанса

Там на мои поломанные кости присела, отдыхая, стрекоза, и муравьи спокойно ходят в гости в мои пустые бывшие глаза. Е.Евтушенко

      Тихо. Теперь в Башне всегда абсолютная тишина. Холодные камни стен молча охраняли пустоту комнат, узкие окна-бойницы безмолвно глядели на рощу вокруг, и даже ветер редко стучался в них. Тьма, словно пыль, клубилась по углам, стекала со шкафов, гладила корешки старинных книг, полных неисчерпаемых знаний. Кажется, что в Башне не было никого живого, и только призраки, что берегли её, ещё обитали здесь.       Только тени.       Но каждый вечер в одной из комнат всё же загоралась одинокая свеча, слегка разгоняя мрак, но не тишину. Она не добавляла жизни, только позволяла разобрать руны на страницах очередного фолианта.       Ученик чёрного мага Даламар и сам превратился в бледную тень. Он неслышно бродил по Башне, мягко скользя эльфьим шагом, так что даже старые рассохшиеся половицы не замечали его. Он молчал, хоть раньше и любил наполнять эти комнаты беспечной болтовнёй и звонким смехом, если учитель был в настроении. Сейчас некому наказывать его за шум, однако Даламар молчалив, как камень. Он просыпался по утрам, не отличая один день от другого, ориентируясь только на лунные циклы. Продолжал занятия, целыми днями упрямо всматриваясь в чужие книги – теперь его книги. Тёплые тома в чёрных переплётах с серебряной руной Песочных Часов на корешке и тёмно-синие фолианты, от которых веяло льдом даже издали – все они теперь ему доступны. Без учителя выходило плохо, знания давались медленно, и Даламар злился. На себя, за бестолковость, на книги, мудрёным языком стерегущие бесценные знания. На учителя, что бросил его, не успев раскрыть всех тайн бытия.       С тех пор, как чёрный маг Рейстлин Маджере запер себя в Бездне, прошло больше трёх лет. Даламар не считал дни, но чувствовал, как их груз с каждым прожитым становился всё тяжелее, давил ему на плечи, грозя втоптать в пыль. Он заставлял себя читать, практиковать заклятия, разучивать слова и пассы, варить эликсиры и смешивать порошки, чтобы не сойти с ума от этой тишины и бессилия. Не прекращать учиться, несмотря на то, что уже был одним из сильнейших магов своей ложи.       Эльф всегда жил магией, безумная любовь к ней вела его через лабиринт запретов и громких «нет», которые возводила судьба на его пути. Ради знаний он был готов на всё, всё ради того, чтобы познать Искусство. Он презирал магов, считавших себя всесильными, но на деле остановившихся в своём развитии, ленивых и высокомерных выскочек Конклава, считавших, что они уже добились всего и увлечённых лишь плетением интриг. Потому эльф так уцепился за подвернувшуюся возможность учиться у того, кого так боялся Конклав – ведь только Рейстлин скрывал в себе истинное могущество, потому что так же, как и Даламар, был неиссякаемо жаден до знаний. А теперь он ушёл, и тёмный эльф рычал от бессильной отчаянной злобы, как голодающий, чей последний кусок хлеба вырвали изо рта и, смеясь, кинули свиньям.       Но у него остались книги и бесконечные свитки, написанные учителем. Он разбирал их дни и ночи, и иногда будто слышал обидные усмешки шалафи в своей голове, когда читал одно и то же который раз и всё равно не мог распутать сложную вязь заклинаний. Его подсознание играло с ним, но Даламар был рад и этому.       В первые дни эльф ждал Рейстлина. Вопреки голосу разума – ведь он сам видел, как огромная, увенчанная ужасающими когтями лапа драконицы-Такхизис сомкнулась на грудной клетке учителя, как голодные пасти с кошмарными клыками терзали его тело. Он всё равно ждал, с минуты на минуту, ибо ему и в голову не приходило, что шалафи может не вернуться. Это же Рейстлин Маджере, чьё упрямство и несгибаемая воля воистину были притчей во языцех, он не сдастся, пока не добьётся своего. Когда дни сменились месяцами, ученик забеспокоился. Неясная тревога поселилась под рёбрами, и в одно утро Даламар, ведомый внезапным импульсом, вошёл в спальню мага. Он бывал тут много раз, и сам не знал, что хочет найти. Едва не рассмеялся, когда дверь за его спиной скрипнула, поворачиваясь на петлях, и он вздрогнул, ожидая неминуемого наказания за непрошенное вторжение. Возможно, на это он и надеялся. Но здесь был только сам Даламар, разворошённая кровать, кружка с засохшим на дне травяным отваром, книги и бумаги на всех горизонтальных поверхностях. И стойкое ощущение, что учитель где-то рядом. Даламар так же тихо вышел, подавленный и смущённый, не решившись даже к чему-либо притронуться. Но после этого он разрешил сам себе брать те самые книги, за интерес к которым Рейстлин не раз его наказывал.       Однажды он решился уйти. Собрал свой скромный скарб, выбрал несколько книг, прибрался в лаборатории и вышел из Башни в раннее весеннее утро. Дошёл до ворот, и замер там, последний раз оглядывая двор. У стены зацвела медуница. Молодые стебли качал ветер, яркие колокольчики цветов пригибались к земле. Самое время для сбора. Эльф отвёл взгляд, и вышел за ворота, но из-за дубового подлеска Рощи тут же подмигнули белые звёздочки кислицы и несколько мохнатых, как птенцы, бутонов сон-травы. Запасы весенних трав уже давно на исходе, а ему всё не до того было, да и многие ещё только начали появляться из холодной земли. Рейстлин наверняка будет недоволен. Даламар покачал головой и зашагал по тропе под могучими дубами, не глядя более по сторонам. Выйдя из-под сени тёмных крон, он снова остановился, озирая некогда прекрасные, а ныне разрушенные и в спешке восстанавливаемые улицы Палантаса. Солнце ещё только начало свой путь по небосводу, но многие жители уже спешили по своим человечьим делам, наполняя многолюдный город шумом. Как скоро кто-то догадается, что Башня окончательно опустела? Кто придёт на его место? Конечно, не каждый сможет пройти через Рощу, но в городе множество магов, и кто-то из них наверняка захочет рискнуть жизнью ради бесценных книг. Даламар не верил, что у кого-то получится, но что если? Ведь однажды получилось у кендера с его летучей Цитаделью. И что скажет ему Рейстлин, если его собственность попадёт в чужие руки? Эльф тяжело вздохнул, потёр свежий ещё шрам на плече и вернулся в прохладу дубравы.       Стойкое ощущение потери накрыло его, когда с деревьев второй раз облетели листья и с неба посыпался первый снег. Просто однажды эльф осознал, что уже какое-то время разводит огонь только в кабинете и в собственной спальне, да и то не слишком жарко, ведь теперь не нужно трепетно заботиться о хрупком здоровье Маджере. В тот день он впервые взвыл во весь голос, неясно кого оплакивая: учителя, к которому успел привыкнуть и прикипеть, или свои загубленные возможности. И он бы смирился, он был готов смириться со смертью шалафи, точно зная, что тогда ему полегчает, и можно будет думать о том, куда двигаться дальше. Но ему не позволили.       В ту памятную ночь на границе зимы, затолкав поглубже отчаянные слёзы и залпом осушив бокал густого тёмного вина, Даламар вихрем ворвался в учительскую спальню. Не ощутив того же трепета, что в прошлый раз, эльф прошёл по комнате, касаясь чуткими пальцами книжных корешков.       Он злился. Рейстлин никогда не слыл глупцом, а вот гордыня его была безмерна. И Даламар в своём безграничном отчаянии сравнял гордыню с глупостью и едва не возненавидел учителя. Полетели со стола мелкие вещи: чернильница, перья, пустая кружка. Разлетелись бесценные свитки, раскатились по углам, на поживу теням. Легче не стало. За такое Рейстлин бы его уничтожил, но вот – никого, а так хотелось бы сменить это снедающее тоскливое чувство на такую привычную, почти желанную, физическую боль. Он же помнит, кто закрыл Врата, точно помнит – у Карамона не вышло, и тогда рядом с ним возник призрачный силуэт в чёрной мантии, расплывающаяся тень великого мага. Рейстлин пришёл из другого плана бытия, чтобы спасти их, спасти мир от Владычицы. Так почему бы ему не прийти теперь, не поставить на место зарвавшегося ученика?! Даламар так устал, что было бы гораздо проще лишиться рассудка. Хотя он и так уже сошёл с ума, раз позволил себе разносить комнату шалафи, нарушать один запрет за другим, со сладостным ужасом ожидая кары, как будто испытывал, сколько ещё Рейстлин сможет это выносить. Он разбрасывал книги, лез в личные записи, рылся в вещах. Жаль, что Глаз Дракона сгинул вместе с шалафи, было бы интересно испробовать легендарный артефакт. Но ему был доступен только оставленный рядом с вратами в Бездну посох Магиуса, отказывающийся слушаться чужих рук, притворяющийся простой палкой.       Даламар задумчиво замер, прижав палец к губам.       Артефактов у Рейстлина было достаточное количество. Большую часть из них эльф видел, со многими ему позволялось работать. Но кое-что учитель хранил в спальне, вот в этом закрытом сундуке – Даламар об этом знал, но никогда не пытался туда влезть, здраво опасаясь, что если уж эти неведомые вещицы и не выжгут ему мозг, то Рейстлин сделает это не колеблясь – такой откровенной наглости учитель не терпел.       Арджент едко улыбнулся и сделал шаг к сундуку. Зеленоватая крышка приглашающе блеснула серебром, но стоило ему протянуть руку, как под пальцами начала сгущаться тьма. Страж Башни соткался из мрака между эльфом и его добычей, полыхнув углями глаз на белом лице.       – Хозяин запретил тебе это трогать, – прошелестел призрак. Его голос раздавался сразу изнутри и снаружи головы эльфа, вызывая желание стряхнуть его как капюшон.       – Он мёртв, – ехидно усмехнулся Даламар. Слова звучали глухо, эльф уже и забыл, когда говорил последний раз. – Теперь я здесь хозяин.       – Нет.       Призрак рассеялся, не собираясь разъяснять свои слова, оставив эльфа тупо пялиться в пустоту перед собой. Даламар почувствовал себя стариком, уставшим, разбитым, внезапно повзрослев больше, чем за всю свою почти-сотню.       Если бы был способ открыть врата, он бы спустился за шалафи. Даже если бы это означало стать всего лишь очередной ступенькой для достижения цели. Даже если бы это стоило ему боли и страданий – и смерти, конечно, – всё что угодно, только не эта гнетущая неизвестность, бессилие, тягучее, разъедающее душу ожидание хоть чего-то. И слова Стража только добавили гвоздей в крышку его гроба, расцарапав и так незаживающую рану тупой ноющей надежды.       Чтобы не свихнуться от одиночества, раз в несколько недель он отправлялся в Вайрет. В первый из таких посещений ему пришлось отчитаться перед советом, и Даламар сухо и кратко описал события, коим стал свидетелем. Он не собирался выгораживать Рейстлина или пытаться исправить его репутацию, но Пар-Салиан и остальные должны были узнать, кому обязаны спасением мира.       Одной из тех немногих обитателей Вайрета, кого Арджент не презирал, была Ладонна. Она не спрашивала о Рейстлине, а только устроила эльфу экзамен, по результатам которого подтвердила, что ей нечему научить его. Так Даламар перестал быть учеником. А через некоторое время она и вовсе попросила его самого стать учителем, но утирать носы юным бездарям он был не готов. Согласился только читать лекции время от времени, точно отмеряя знания, которыми можно было поделиться – и на них сбегался весь молодняк, не разделяясь по цвету мантий. Ему выделили покои, но Даламар только рассмеялся в ответ, каждый раз упрямо возвращаясь в пустую Палантасскую башню. И отказывая тем, кто просил показать её им.       А оставшись один, мрачно усмехался тому, что теперь и за его спиной звучат опасливые и восхищённые шепотки.              ***       Даламару снился кошмар. Неясный, муторный сон, не дающий разуму уцепиться за происходящее, только хватающий за одежду, высасывающий силы, грозящий внезапно разверзающейся под ногами бездной. Эльф бежал и падал, тонул в затхлой воде, и пульсация крови в висках стучала барабанами диких племён. Он задыхался под лавиной раскалённого песка, красные песчинки забивали нос и горло, жгли глаза, хоронили его заживо. В него летели проклятия и камни; его рвали клыки невидимых тварей тьмы, а огромные чёрные птицы старались выклевать ему глаза.       Поэтому он совсем не расстроился, когда его разбудил отдалённый грохот.       Маг едва не взлетел над кроватью, сел и настороженно замер. Сердце колотилось то ли от кошмарных видений повторяющейся смерти, то ли от внезапного пробуждения. За окном едва рассвело, утренние сумерки разогнали темноту ночи, но город и Шойканова роща вокруг Башни ещё спали, только-только начиная распеваться птичьими голосами. И Даламар бы подумал, что шум ему приснился, но чуткие эльфьи уши всё ещё улавливали отдалённый звон, будто что-то стеклянное катилось по каменному полу. В привычной тишине Башни он звучал тревожным набатом.       Убедившись в реальности происходящего, Арджент поспешил на звук. Босыми ногами по каменным ступеням взбежал наверх и распахнул двери в лабораторию, уже чувствуя в руках зарождающуюся магию, готовый как обороняться, так и нападать.       Своего шалафи он узнал бы и в темноте с завязанными глазами, скорее чувствуя его магию, чем доверяя зрению. Узнал и сейчас, сомнений быть не могло, хотя от тела, лежащего на полу, веяло скорее кровью и смертью, чем силой.       – О, Нуитари… – поражённо пробормотал эльф, не решаясь приблизиться. Нежданный страх сковал его разум и тело, и Даламару пришлось протянуть руку и опереться о косяк двери, чтобы не упасть.       Тёмно-зелёная жидкость из разбитого кувшина медленно капала со старинного каменного лабораторного стола, один из стеклянных сосудов, неведомо как пережив падение, продолжал покачиваться с боку на бок, звеня о камни. Рейстлин не шевелился. Он тёмной грудой лежал на полу лицом вниз, и с такого расстояния эльф не мог различить, дышит ли он. Капли сваренного вчера зелья мерно разбивались об пол, действуя на и так напряжённые нервы, а Даламар всё никак не мог решиться подойти к учителю. Он замер в этом безвременье, где шалафи всё ещё не был обозначен в его сознании гравировкой «мёртв» на могильном камне, и боялся узнать, так ли это. Секунды-капли разбивались, наполняя чашу его вины, и он корил себя за медлительность, которая, вполне возможно, как раз и будет стоить Рейстлину жизни. И тогда уже не будет никакой отвратительно-горькой, такой липкой надежды, всё будет решено, как он и хотел. Тогда почему же он всё ещё медлит?       Момент, когда он всё же сделал шаг вперёд, Даламар пропустил. Просто в какой-то миг он различил, как локон седых волос напитывается кровью, и сорвался с места, не обращая внимания на то, как осколки стекла жадными тварями впиваются в его босые ступни.       Мантия Маджере уже не была чёрной, скорее пепельно-серой, выцветшей, и больше напоминала лохмотья. Тут и там бурели пятна крови разной степени свежести, а когда эльф протянул дрожащую руку, уставшая ткань едва не начала расползаться под его пальцами. Даламар коснулся плеча шалафи, осторожно переворачивая его на спину, и в ужасе сцепил зубы. Чёрный маг и раньше никогда не выглядел здоровым, а теперь скорее походил на начавший высыхать труп. Даже золотистая кожа потеряла свой цвет, стала скорее серой с лёгким зеленоватым оттенком, натянулась на острых скулах, даже на вид тонкая, словно бумага. На виске глубокая ссадина от удара о край стола медленно извергала кровь, уже запачкав и лицо, и волосы.       Даламар наконец различил дыхание, слабое, редкое, грудная клетка вздымалась рваными, едва заметными рывками. Он и сам забыл как дышать, и зло тряхнул головой, заставляя себя сосредоточиться, отбрасывая глупое юношеское волнение, так давно не посещавшее его, что он уже надеялся больше никогда такого не ощутить. Слова заклинания сами легли на язык, и эльф отдался магии, более не доверяя самому себе. Привычная сосредоточенность вернула ему способность мыслить, и он с холодной отчуждённостью пересчитывал блеклые синие вспышки под ладонью, указывавшие ему на местоположение и критичность травм на теле Рейстлина. Трещины в двух рёбрах, перелом лучевой кости на одной руке и переломанные – с методичной точностью – пальцы на другой, трещина в малой берцовой кости; надрезы, разрывы, ушибы и ссадины по всему телу, в таком количестве, что вспышки едва не слились в одну сплошную волну света. Даламар устал считать и сжал кулак, гася заклинание. Позвоночник был цел, внутренние кровотечения отсутствовали, сердце и лёгкие хоть и вяло, но функционировали. Эльф осторожно прижал к себе учителя и решительно поднялся с колен. Он больше не собирался тратить время – его у Рейстлина оставалось совсем немного, – и переместился сразу в учительскую спальню.       Вот тут-то ему и пригодились все запасы целебных трав и настоев из них; их придётся восполнять практически с нуля. Перевязанный почти с ног до головы, Рейстлин напоминал тряпичную куклу. Вся работа заняла у Даламара много долгих часов, – некоторые особо глубокие раны пришлось зашивать, – но Маджере так и не пришёл в себя, ни разу даже не поморщился, не реагировал на боль или свет. Бледный, словно мертвец, и неподвижный, как каменные фигуры на крышках рыцарских надгробий. Кровь больше не шла, лишь на некоторых бинтах проступили тёмные пятна. Он наложил на переломы тугие повязки, зафиксировав кости; прочитал обезболивающие заклинания. Шалафи уже не грозила смерть от потери крови или болевого шока. Но и лучше ему не становилось, пульс бился в артериях так слабо и редко, что Даламару то и дело казалось, что его и нет вовсе. Рейстлин умирал, это было предельно ясно. Он будто сдался, но как раз в это Даламар поверить не мог. Кто угодно, но только не Рейстлин Маджере. Как бы то ни было, его ученик сдаваться не собирался, не сейчас. Он так долго давился своим бессилием, и вот наконец – возможность. Взять всё в свои руки, своими поступками и магией изменить положение вещей, ход собственной жизни. Вернуть себе учителя. Он знал, что нужно делать, не зря ведь так много читал.       Нужная книга едва ли не сама прыгнула в руки, он отлично помнил, где и что искать. И вот уже его ладонь лежит у Рейстлина на груди, и под пальцами начинает теплеть, когда энергия жизни перетекает от одного к другому. Конечно, лучше было бы принести в жертву кого-то ещё, но в Башне больше нет живых, и нет времени на охоту, поэтому Даламар отдаёт своё, чувствуя, как тяжелеют веки и устало никнут плечи. Но ему в ответ немного увереннее вздымается в дыхании грудь, бьётся в пальцы стук сердца, и эльф изгибает губы в самодовольной улыбке. Он позволяет себе отдохнуть, но не отходит далеко, делится жизнью, как только чувствует, что может сделать это без угрозы обморока. Спит тут же в кресле, чутко реагируя на любые изменения в состоянии Маджере, пьёт восстанавливающие отвары и зажигает свечи, когда наступает ночь.       Даламар утёр с губ кровь из лопнувшего в носу сосуда и поправил шалафи одеяло. Опустившись в кресло рядом с постелью, он нервно барабанил пальцами по подлокотнику. На Рейстлина было больно смотреть. Эльф усмехнулся – когда это он успел так размякнуть? С каких пор его так волнуют чужие страдания? Тем более, страдания Маджере, человека, подарившего ему незаживающие раны на груди, к вечной дёргающей боли которых он уже успел привыкнуть? Того, кто едва не уничтожил весь мир. Такая чуткость не свойственна чёрным магам. Да что уж, любой маг Конклава с радостью поменялся бы с эльфом местами, дабы иметь возможность вкусить смерть Рейстлина; все они возвели ненависть к Маджере едва ли не в культ. Конклав…       Он мог бы стать главой Чёрной Ложи, мог бы даже сменить старика Пар-Салиана на посту верховного чародея. И для этого даже не нужно пачкать кровью свой кинжал – достаточно оставить Рейстлина одного всего на несколько лишних часов.       Эльф беззвучно рассмеялся, опуская голову на грудь. Он знал, что не даст шалафи умереть, не убьёт сам и не позволит кому бы то ни было. Рейстлин отлично его воспитал. Даламар не был идиотом, он прекрасно осознавал манипулятивные способности Маджере, знал, что учитель искусно перековал его под себя, вбил в голову необходимые мысли, выкорчевал из души лишнее и взрастил то, что было нужно ему. Болью и похвалой переломил его отношение. Даламар это знал, но… принял. Он увидел в Рейстлине что-то от себя самого и покорился, в надежде приобрести больше, чем потерял. Ничего нового, он ведь привык идти на жертвы ради магии. Сломить свою гордость, отказаться от независимости, свободы – не такая уж высокая цена.       В памяти всплыли рейстлиновы методы «воспитания», и Даламар поспешно прибрал в комнате, стараясь припомнить, в каком порядке лежали книги, спрятать следы своего вторжения в личные вещи шалафи. Конечно, Рейстлин заметит, но, может быть, не сразу. Может, не поймёт, насколько плохо всё было. Ты же хотел, чтобы он вернулся, жаждал наказания, а теперь боишься?       Глаза слипались. Несколько свечей догорели до конца и погасли, а у Даламара не было сил ни на то, чтобы зажечь новые, ни на магический огонёк. Он не отходил от шалафи уже четвёртую ночь, луны насмешливо заглядывали в окно. Пальцы подрагивали, но с них продолжало течь белое пламя. Голова клонилась вниз, и эльф упёрся лбом в постель, прикрывая глаза.       Нуитари, помоги ему. Он ведь такой же как ты, он ставит магию превыше всего. Если его не станет, ты потеряешь верного союзника. Молю тебя, Повелитель.       Даламар понял, что засыпает, и прикусил губу. Рано. Нужно продержаться ещё.       – Слишком много… растрачиваешь впустую.       Едва слышный шёпот резанул по ушам, и эльф вздрогнул, просыпаясь окончательно – сон слетел с него, будто окатили ледяной водой.       – Шалафи… – тихо позвал Даламар, тяжело сглотнув – голос подвёл его.       – Затяни… узел, – Рейстлин не открывал глаз, губы едва шевелились, но он продолжал быть учителем. Эльф нахмурился, разочарованный своей ошибкой, попытался разобраться и забормотал себе под нос, поправляя заклинание. С виду ничего не изменилось, но он почувствовал, как поток энергии стал более направленным, переставая распыляться по краям. Даламар улыбнулся. Маджере больше ничего не говорил, снова провалившись в сон, но теперь эльф был уверен, что может немного отдохнуть. Он откинулся на кресле, подтягивая колени к груди, сворачиваясь удобнее, и отпустил уставшее сознание.              ***       Утром шалафи снова пришёл в себя, и Даламар уже был к этому готов. Рейстлин открыл золотые глаза, щурясь на свет, тяжело сморгнул и обвёл взглядом комнату. Арджент внутренне сжался, но выговора не последовало, возможно, у мага просто не хватило на него сил. Расслабляться не стоило. Устало выдохнув, Рейстлин попытался пошевелиться.       – Не нужно, – эльф возник у постели, предупреждающе подняв ладонь. – Не стоит тревожить раны, шалафи. Да и сломанные кости…       Маджере со стоном закрыл глаза. За время блаженного забытья он успел запамятовать, насколько всё плохо. Он лишился рук, а значит и сложных заклинаний. По крайней мере, на какое-то неопределённое время.       О том, что он едва не лишился жизни, он предпочитал не думать. И так тошно.       Даламар поднёс ему кружку с горячим отваром. Пахло знакомо, но не совсем. Маджере смерил ученика сомневающимся взглядом:       – Надеюсь, там яд, – шепнул маг, и Даламар различил в голосе знакомую язвительность.       Эльф улыбнулся:       – Прости, шалафи, не сегодня.       Тёплая ладонь скользнула под затылок, приподнимая голову, и Рейстлин послушно сделал несколько глотков. На вкус декокт оказался неплох, щедро сдобренные мёдом травы приятно горчили, и маг покатал вкус на языке, разбирая его на составляющие.       – Хвощ? – его шероховатый голос с трудом можно было различить даже в тишине Башни, но Даламар был рад и этому. Он утвердительно качнул головой, застыв в ожидании реакции, но шалафи только прикрыл глаза. Арджент выдохнул, принимая это за одобрение.       В последующие дни стало легче. Рейстлин то и дело приходил в себя, Даламар поил его отварами, делал перевязки и внимательно прислушивался к редким речам. Маг с трудом выталкивал из себя слова, они цеплялись за сухое, исцарапанное горло, но он всегда был упорным. Первым делом Маджере справился о состоянии мира, но убедившись, что Ансалон находится на положенном ему месте и всё в тех же границах, потерял к теме интерес. Даламар рассказал ему о битве за Палантас, о разрушении города; поведал о смерти Элистана и с замиранием сердца упомянул о гибели Китиары, но Рейстлин остался так же холоден к потере сестры, как и Карамон. Проблеск эмоций в глазах учителя вызвала только новость о том, что госпожа Крисания ныне является Верховной Жрицей светоносного бога, но вслух своего отношения маг не выразил и вопросы задавать перестал.       У Даламара была куча вопросов, но он смиренно молчал.       Благодаря травам и магии раны хорошо заживали, кости начали срастаться, гораздо быстрее, чем положено природой. Гораздо быстрее, чем ожидал Даламар. Но, несмотря на это, эльф всё равно проводил рядом с шалафи всё своё время, стараясь не отходить без веской причины.       Мысли, что всё чаще посещали его, казались ему едва ли не кощунством – Рейстлин доверял ему. Знал о его связи с Конклавом, его двуличности, обо всех прошлых проступках – но всё равно доверял. Он телепортировался сюда, не в Утеху, к Карамону, не к жрецам в Храм, сюда, зная, что здесь только он, Даламар. Ученик и предатель, который мог давно уже покинуть Башню. Вернулся сюда, а теперь ещё и покорно, не проверяя, пьёт всё, что эльф даёт ему, позволяет читать над собой заклятия. Даламар пытался убедить себя, что это случайность, что маг не выбирал его, просто перенёсся в место, которое считал своим домом, самой безопасной точкой Ансалона. И ему приходилось принимать помощь ученика, потому что выбора не было, потому что сам он бы не справился. Но в груди эльфа всё равно что-то предательски теплилось, глупо и наивно грело изнутри, заставляя быть ещё более внимательным, ещё более старательным.       Правда, вместе с тем и какая-то неясная тревожность начала царапаться в мозгу. Некоторые взгляды шалафи не нравились Даламару, но он не мог чётко осознать, что делает не так. Учитель молчал, что-то тёмное клубилось в его золотых глазах, словно он был чем-то раздосадован. Как будто был вынужден принять решение, которому не был рад.       Но Даламар мало обращал на это внимание. Он лучился улыбками, едва-едва успевая прятать их от взгляда Маджере. Перспективы снова забрезжили на горизонте, и он с нетерпением ждал продолжения своего обучения, жаждал новых знаний и ответов на свои вопросы, не сомневаясь, что из Бездны Рейстлин наверняка вынес какие-то тайны. Даламар с трепетом ждал каждого пробуждения шалафи, с замиранием сердца ловил каждое с трудом произнесённое слово. Ему хотелось касаться, просто чтобы убедиться, что маг реален, что он и вправду вернулся. И он иногда разрешал себе легко провести пальцами по золотистой коже или спутанным волосам, прикрываясь заботой или дождавшись, пока Маджере уснёт. Даламар отдавал себе отчёт в том, что боготворил Рейстлина. Так было и раньше, но теперь стало почти нестерпимо.       Даламар открыл дверь без стука, тихонько скользнул в спальню. Книги оттягивали ему руки – он читал Рейстлину почти всё время, что тот не спал, стараясь развеять скуку. Но, видно, этого было слишком мало, чтобы удержать мага – Маджере сидел на краю постели, прижав к груди левую руку, и тяжело, хрипло дышал. Спутанные волосы свисали ему на лицо, но эльф всё равно разглядел на нём гримасу боли.       – Шалафи… – укоризненно начал Даламар, но маг ожёг его злым взглядом, и эльф счёл за лучшее замолчать. Он отвернулся от постели, складывая книги на стол, стараясь не смотреть. Тревожная мысль, жившая в голове, задрожала, разворачиваясь, и эльф стиснул пальцы на кожаных переплётах. Поздно.       Рейстлин ненавидел быть слабым. Всю его молодость люди смотрели на него либо с жалостью, либо с отвращением, позже – со страхом и ненавистью. Он с этим так и не смирился, приспособившись скрывать свою слабость от посторонних глаз. Лишь немногие знали, как сильно подорвано здоровье великого мага, только близкий круг тех, кого Рейстлин давно убедил в том, что эта немощность ничто по сравнению с его несгибаемой волей, бесконечными знаниями и огромной силой, тех, кто перестал видеть в нём лишь калеку. Даламар был допущен в этот круг, и раны учителя его нисколько не обманывали – Маджере всё ещё самый могущественный волшебник Кринна. Но было кое-что ещё. Никто ранее никогда не видел Рейстлина побеждённым. До сего момента. Ибо то, каким маг вернулся из Бездны, явно указывало на его поражение. И Даламар стал этому свидетелем. Непростительная ошибка.       Полный боли стон отвлёк его от мучительных мыслей. Рейстлин стоял, опираясь на здоровую ногу, сгорбившись, сломанная рука висела бесполезной плетью. Даламар силой воли заставил себя успокоиться, и его голос почти не дрожал:       – Позволь хотя бы обезболить, шалафи, – попросил он тихо, накидывая на плечи учителя плащ – камин в комнате горел жарко, но даже лёгкий сквозняк был опасен. Рейстлин кивнул, и эльф пробормотал ставшее уже привычным заклинание – даже многократное повторение уже не способно стереть его из памяти.       – Помоги мне дойти до окна, – прохрипел маг, и Даламар с готовностью подставил плечо. Рейстлин долго смотрел на деревья внизу, на чёткие линии улиц и яркие крыши, на блистающий в лучах заходящего солнца дворец Правителя и стройные колонны Храма. Потом пошатнулся.       Обратно в постель эльф нёс его на руках. А когда луны заглянули в окно, учитель отослал его к себе.       Впервые за полторы недели Даламар лежал в своей кровати. В спальне было холодно – он давно не разжигал огня в камине, и простыни успели отсыреть. Поняв, что уснуть не выйдет, поднялся. Пламя вспыхнуло по щелчку пальцев, осветив комнату, задрожали блики, заплясали тени, добавляя жизни тёмной ночи, в которой эльф был один. Он успел привыкнуть постоянно прислушиваться к чужому дыханию, и теперь ухо, пытаясь уловить хоть какой-то шум, зацепилось за треск поленьев. Даламар подтащил к камину кресло, свернулся в неудобную позу и криво усмехнулся своей нервозности.       Даламар задумчиво поджал губы. Почему шалафи прогнал его? Неужели лишь потому, что эльф в очередной раз стал невольным свидетелем проявления его слабости? Или цепкий взгляд мага успел уловить понимание в глазах ученика? Если так, то Рейстлин должен быть в гневе. Само воспоминание о поражении явственно отравляет его разум, а уж осознание того, что кто-то ещё знает о его боли… Для такого гордого существа как Рейстлин это должно быть невыносимо.       Сдержав тоскливый вздох, эльф устало следил за пляской языков пламени в очаге. Он думал о Рейстлине. Всё время думал о Рейстлине. Сердце его сладко ныло при этих мыслях и грохотало барабаном при его близости. А теперь как-то болезненно щемило от внезапной разлуки. Эльф горько покачал головой и стиснул пальцы. Не только надежды на великолепное будущее заставляли его так радоваться возвращению учителя.       Даламар был отличным лжецом, умел притворяться и выкручиваться, чтобы спасти свою жизнь, чтобы достичь цели. Но вот чего он не умел и никогда не пытался, так это обманывать самого себя. Ведь когда ты один, и во всём мире нет никого, кого ты мог бы назвать другом, ты привыкаешь ценить то, что есть. И Даламар научился себе доверять. Поэтому уже успел понять, что там проросло в груди ядовитым цветком, взращённое восхищением и страхом. Он не стал спорить с собой, доказывать обратное и сомневаться в ложности выводов. Он взвесил причины, посмеялся над своей глупостью, восхитился чужому мастерству манипуляции, что невольно привело к неожиданным результатам. И принял то, что теперь привязан к своему учителю не только мечтами о могуществе. Эти дни и ночи у его постели окончательно расставили всё по местам: и тоску, и беспочвенную надежду на его возвращение, и краснеющие под взглядом Рейстлина кончики ушей.       А сам Маджере? Любил ли он когда-нибудь? Сомнительно. Из того, что Даламар успел о нём узнать, в плане нежных чувств у шалафи явный пробел. Всему виной, вероятно, его скверный характер и проклятые глаза. Хотя тут у эльфа было преимущество перед претендентами многих других рас, буде такие появились бы – учитель не раз говорил ему, что тень смерти ещё не коснулась Даламара, ибо он был слишком молод по эльфийским меркам и, как все эльфы, старел намного медленнее людей. Однажды давно Рейстлин окинул его оценивающим взглядом и сказал: «на тебя приятно смотреть». Тогда Даламар принял это заявление в штыки, почувствовав себя куклой, красивой статуей в собрании коллекционера. А теперь это стало одним из немногих аргументов к тому, чтобы…       Чтобы что? Признаться ему? Пасть на колени, целовать его руки и пообещать – что? Что мог Даламар предложить ему, кроме своего тела и своей преданности? Эльф представил бесстрастное выражение лица шалафи, брезгливо изгибающиеся тонкие губы и вздрогнул. Нет, признаться сейчас, когда Рейстлин и так на него зол, равно самоубийству, а это идёт в разрез с эльфийскими принципами. Маджере посчитает это слабостью, ещё одним минусом в копилку его недостатков. А эта чаша весов и так уже опасно наклонена. Что будет, когда она перевесит? Рейстлин идёт на поправку и скоро перестанет так отчаянно нуждаться в помощи ученика. И что тогда? Станет ли он и дальше терпеть рядом свидетеля своего поражения, бесполезного влюблённого предателя? Прогонит прочь из Башни или запрёт в тёмных казематах подвала? Эльф тоскливо прикрыл глаза. Нет, его шалафи не станет размениваться на полумеры. Он убьёт его. Походя заколет кинжалом и вернётся к своим книгам. Или отравит, чтобы не пачкать изящных рук.       Стоило бы собрать свои вещи и уйти в ночь, опережая события, пока Маджере ещё слаб, и можно не опасаться погони. Если постараться, то есть шанс успеть затеряться где-нибудь в Северном Эрготе, и надеяться, что шалафи не станет усердствовать в поиске. Потому что если захочет найти – найдёт, куда бы он ни ушёл, как бы ни прятался. Глупо думать иначе. Сколько у него времени, прежде чем учитель крепко встанет на ноги? Неделя? Едва ли больше. Как далеко сможет он убежать? Достаточно, уж в этом-то опыта у Даламара хватает.       Эльф фыркнул, поражаясь самому себе. Смешно. Смешно даже думать о побеге. Уж лучше он будет молча гореть в огне своей страсти, цепляясь за любой шанс остаться. Будет пытаться доказать свою полезность, чтобы получить знания, чтобы хотя бы быть рядом. А если всё же сорвётся… Что ж, это стоит риска. Даламар кивнул сам себе, принимая свой выбор, соглашаясь с очередным ударом судьбы и в глубине души понимая, что готов проиграть.       Конец. В своей долгой по человеческим меркам жизни Даламар повидал немало опасностей. Тем печальнее то, что убьёт его любовь.              ***       – Даламар.       Тёмный эльф вздрогнул, но удержал себя от поспешных действий, прикрыл за собой тяжёлую дверь и осторожно поставил на стол поднос с различными пузырьками тёмного стекла и скромным завтраком. И только потом взглянул на учителя.       – Да, шалафи?       Рейстлин всё ещё казался смертельно бледным и невыносимо усталым, тёмные тени на его лице лежали густыми мазками, скрывая под собой блеск золотистой кожи. Он кусал губы, глаза полуприкрыты, как будто ему тяжело смотреть прямо. Жёстко зафиксированная повязкой правая рука лежала поверх одеяла как чужая, и Маджере то и дело бросал на неё презрительные взгляды.       – Я хочу принять ванну.       Эльф нахмурился. По-хорошему, стоило бы подождать ещё немного, чтобы все раны успели зарубцеваться, но спорить с шалафи, когда он в таком настроении смерти подобно. Оставалось только надеяться, что швы нигде не разойдутся – зашить их по новой под придирчивым взглядом Маджере будет стоить ему многих нервов. Но вчерашняя попытка передвижения по комнате видимо окончательно лишила Рейстлина всякого терпения.       – Конечно.       Деревянная кадь для купания отделялась от остальной комнаты искусно выполненной резной ширмой. Даламар сдвинул её, открывая больший доступ, подложил дров в камин и только после этого направился вниз за водой. Натаскать целую ванну – нелёгкое дело, даже если ты маг и можешь унести целых четыре ведра за раз – два в руках и два медленно плывущих за тобой по воздуху. Уже после третьего подъёма по лестнице эльф вспотел и возжелал нырнуть в неё сам, так что довольно скоро он плюнул на это и всё-таки воспользовался телепортацией, выжавшей из него почти все магические силы, но сохранившей силы физические. Маджере укорять его за это не стал, молчал, прикрыв глаза, предоставив самому выбирать способы выполнения задачи. Он слышал, как стукнули друг о друга два гладко отполированных базальтовых камешка, и громкий всплеск, когда эльф бросил их в воду. Теперь артефакт довольно быстро нагреет воду, практически не тратя энергию мага. Очень удобная вещь.       В камине весело взвивались языки пламени, возвращая жар в успевшую слегка остыть за ночь комнату. Даламар закатал рукава тонкой рубашки и склонился над ванной, опустив в воду кисть. Потом позвенел бутылочками, наполняя помещение травяным духом, снова потрогал воду и остался удовлетворён её температурой – шипя, достал горячие камни.       – Готово, шалафи, – голос ученика раздался совсем рядом, вырывая Рейстлина из накатившей дремоты. – Мне будет позволено помочь?       Маджере разлепил глаза, сверкнул золотом из-под ресниц, и эльф тут же потупил взор. Две тонкие косички начинались у него над висками и уходили назад, удерживая его длинные тёмные волосы. Рейстлин проследил за ними взглядом и кивнул, не утруждая горло.       Даламар помог ему раздеться и развязал бинты, оставляя только тугие повязки на переломах: на руках, голени и вокруг рёбер, заодно успевая осмотреть беспокоящие его раны, особенно страшные порезы на животе, словно кто-то хотел выцарапать из его шалафи внутренности – они едва затянулись тонкой, почти просвечивающейся кожицей. В целом, состояние Рейстлина его удовлетворило – по сравнению с тем кровавым месивом, что предстало его взору почти две недели назад. Сошли почти все синяки и кровоподтёки, заросли царапины, оставшись на теле лишь бледной сеткой росчерков. Но маг всё ещё был ужасающе худ, и эльф тревожно нахмурился, глядя на выпирающие кости. Заставить Рейстлина, презиравшего потребности физической оболочки, есть вдоволь всегда было сверхсложной задачей.       Ученик осторожно поднял мага на руки, Маджере хотел было возразить, но сдержался, сосредоточившись на том, чтобы сохранить в целости переломанные конечности. Даламар медленно опустил его в бадью, вода плеснула выше локтей, намочив рубашку, но он даже не заметил. По напряжённому телу Рейстлина прошла дрожь, а потом учитель расслабился наконец, впитывая тепло и с блаженным стоном откидывая голову на край ванны.       Длинные уши эльфа отчаянно запылали. Он поспешно отвернулся, отходя к столу, чувствуя, как мгновенно пересохло во рту. О, Нуитари…       До этого момента его тело и не думало реагировать на шалафи подобным образом, он был слишком сосредоточен на лечении, слишком озабочен состоянием учителя. Но этот сладкий стон наслаждения прокатился по эльфу приливной волной, утягивая в водоворот горячих мыслей, заставляя взглянуть на ситуацию по-новому и оставляя побеждённым и наэлектризованным. Боги, это очень сильно всё усложняет. Даламар сцепил зубы, заставляя себя заняться делом – сменил простыни, запятнанные кровью и сукровицей, взбил повыше подушки; подогрел отвар и наполнил кружку. Он знал, что Рейстлин не спит, чуткий слух различал глубокое дыхание – лёгкие впитывали свежий запах целебных трав. Эльф опустился на колени рядом с бадьёй, смиренно дождался, пока шалафи обратит на него внимание, и помог выпить декокт.       Он был такой расслабленный, такой сонный, золото лениво блестело из-под полуопущенных век. В горячей воде плавали лепестки эхинацеи и листья крапивы, в свете пламени кожа Маджере наконец перестала казаться серой. Даламар почувствовал, как заалели скулы, и поспешно отвёл взгляд. Отставив кружку, он заставил Рейстлина поднять голову, переместился ему за спину и, вооружившись расчёской, принялся распутывать свалявшиеся волосы учителя, кое-где опалённые на концах. Серебристые пряди тускло поблёскивали в его длинных пальцах, и в голову полезли непрошеные мысли – сжать кулак, потянуть к себе, до боли, до тихого стона. Даламар едва не застонал сам, пытаясь избавиться от встающих перед глазами картинок. Закончив расчёсывать, стал поливать водой, осторожно, чтобы не залить глаза; нерешительно запустил дрожащие пальцы, распределяя мыльный раствор. Помедлил немного, но Рейстлин никак не прокомментировал его действия, и эльф начал мягко массировать кожу головы, медленно, боясь дёрнуть волосы. Он часто дышал, нервничая, и не мог сосредоточиться. Прикусил губу и попытался успокоить дыхание – Рейстлин не глухой, он услышит. Даламар потянулся за ковшом, и его словно самого окатило – он явственно почувствовал, как Маджере слегка шевельнулся, подаваясь к оставшейся в волосах ладони, стараясь продлить прикосновение. Почти ласкаясь.       Этого не может быть, подумал Даламар. Эльф послушно продолжил массаж, злясь сам на себя, чувствуя, что впервые за долгие годы его тело берёт верх над разумом, над логикой и расчётливостью, выдаёт желаемое за действительное. Он просто слишком давно ни с кем не был, вот и всё.       Даламар смыл с головы учителя мыльную пену и пробормотал короткое заклинание. Воздух между его ладонями нагрелся, высушивая пряди, а нужное для создания чар сосредоточение слегка отвлекло его от лишних мыслей.       – Не знал, что ты так умеешь, – раздался шепчущий голос Рейстлина.       – Я ведь был слугой, шалафи.       Такие заклинания ему позволялось знать. Двуличность эльфов известна далеко за пределами их королевств. Маджере хмыкнул, но не стал говорить вслух, что он думает о глупости эльфийской элиты, об их идиотской кастовой системе. Даламар знал и так. Глухая боль заворочалась где-то внутри – он мог сколько угодно думать, что избавился от неё, но это не было правдой. Обида и ярость на соплеменников, позор изгнания и тоска по родине останутся с эльфом навсегда.       И пусть здесь ему тоже приходится прислуживать магу, но он делает это по собственной воле, а не потому что такая доля выпала ему от рождения. Лорды Сильванести знали о его способностях, но отказывали ему в праве учиться просто потому, что он родился не в той семье. Это несправедливо, и никогда не было. Его обучили только самым простым бытовым заклинаниям, удобным для его хозяев. Они смеялись над его жаждой знаний, в высокомерии и гордыне они даже не допускали мысли о том, чтобы он, родившийся в Доме Слуг, мог достичь могущества, стать выше высокородных. Надменные ублюдки.       Поглощённый мрачными воспоминаниями, Даламар сам не заметил, как его пальцы ловко заплели волнистые волосы учителя в свободную косу, призванную лишь удерживать пряди. Маджере заметил – уголки его губ изогнулись в насмешливом подобии улыбки. Он догадывался, куда свернули мысли ученика, и не стал его одёргивать – считал, что здоровая ненависть только подстёгивала Даламара учиться усерднее.       Когда с мытьём было покончено, эльф помог Рейстлину выбраться из бадьи и обсушил его полотенцем, не зная, куда девать глаза, так и норовившие прилипнуть к телу шалафи. Мысленно отвесив себе оплеуху, он занялся перевязками. Маг наблюдал за процессом с откровенной неприязнью. Собственная беспомощность разъедала его, жгла изнутри хлеще, чем драконье пламя. Хотелось ударить, оттолкнуть, выместить злость на ученике – но он уже не мальчишка, научился держать себя в руках, научился отделять зёрна от плевел. Знал – не поможет, сотню раз испытано. Возвышение за счёт чужой боли и унижения – быстрый путь, но неверный. Ложный, ведь стоит только сделать шаг, как колени всё так же подогнутся, а лёгкие схлопнутся в спазме. Нет, боль Даламара не сделает Рейстлину легче. Даже приятнее не сделает. Но вот если ученик привыкнет считать его немощным, перестанет бояться…       Если знает один – узнают и другие. Конклав.       Боль шпиона не принесёт Рейстлину облегчения. Но вот его смерть может избавить от будущих проблем.       Даламар вышел, тихонько притворяя за собой дверь. Шалафи уже давно молчал, но эльф видел его задумчивый, плотоядный взгляд. Сомнений не было, Рейстлин и без его любовных признаний пришёл к какому-то выводу. Эльф горько улыбнулся. Что ж. Если его смерть избавит шалафи от унижения и подарит ему мир – быть посему.