***
Электронный будильник рядом с кроватью показывает начало третьего ночи. Мне не впервой просыпаться от кошмаров, поэтому период долгих попыток осознать свои сны и смириться с ними остался далеко позади. Теперь я лишь делаю несколько глубоких вдохов, выравнивая сбившееся дыхание, и тут же иду в душ с комплектом сменных вещей, прозорливо оставленных мной в этой квартире. Кажется, сон Вани не потревожить вообще ничем. Несмотря на то, что спит он всегда на диване в гостиной, проявив галантность и отдав единственную спальню мне, его ни разу не разбудили мои ночные посиделки на кухне, сопровождающиеся звуками периодически кипящего чайника и пробивающимся из-под двери голубоватым светом, исходящим от экрана включённого ноутбука. По утрам, пока я впопыхах собираюсь на работу, носясь по квартире то с феном, то с бесконечным потоком текущих из динамика телефона аудиосообщений от Зои, он умудряется лишь перевернуться на другой бок и очень сладко посапывать, вызывая умиление и лёгкую зависть. Вообще-то Ваня вполне может претендовать на звание «идеальный сосед». Не разбрасывает повсюду свои вещи, моет за собой посуду и не обижается, когда я грубо обрываю его попытки поговорить по душам. В такие моменты он тактично включает музыку, избавляя нас от необходимости и дальше притворяться людьми с нормальными навыками общения. За три недели после начала задания я неплохо продвинулась в изучении программы, которую необходимо будет запустить в рабочий компьютер для кражи нужных данных. А ещё выяснила, что Ване привезли сюда из Хабаровска полгода назад, обучили и, видимо, пообещали золотые горы, раз он относится к личности Ярослава Дронова с трепетом и благоговением, от которых мне обычно хочется блевать. Сам же Большой хмурый и белобрысый Босс до сих пор не счёл необходимым появиться в нашей скромной обители, лишь дважды передав свои уточнения по плану обучения через Костю, заглядывающего в гости почти каждый раз, когда я планово отправляюсь на очередное «свидание» с Ваней, в снятую для него квартиру: довольно шикарную для юного программиста-фрилансера двушку в старой сталинке, с трёхметровыми потолками, вышарканным паркетом и отличной слышимостью между комнатами, зато с новой мебелью и круглосуточным доступом в личную ванну и туалет, в отличие от привычной мне общаги. На кухне меня дружелюбно встречает недопитый с вечера кофе, призывной чёрной гладью заполнивший обычную белую кружку из ИКЕА. У нас в офисе пользуются точно такими же, и я нахожу в этом свои плюсы: например, никогда не забываю, что здесь я на такой же работе, как и на слегка наскучившей мне пятидневке. Открываю свой ноутбук и взгляд по привычке пробегается по последним новостям, останавливается на белоснежной полосе поиска, которую так и хочется запачкать чем-нибудь отвратительным. У меня как раз есть одна идея, вынашиваемая уже не первый день и упрямо задвигаемая по ряду причин разной степени абсурдности. Одёргиваю себя и чертыхаюсь, когда пальцы сами собой набирают «Дронов». Всё же привычки порой слишком тяжело вытравить из себя до конца. По запросу «Дронов Ярослав Юрьевич» находится мизерно мало информации. Несколько упоминаний в списках участников Международного экономического форума, оказавшаяся недоступной для просмотра страница с проводимым два года назад тендером на гос закупку и миллион предложений узнать происхождение этой фамилии. Никаких профилей в социальных сетях, ни одной ниточки, позволившей бы отыскать хотя бы название компании, которой он руководит. Задумчивое созерцание экрана прерывает пришедшее на телефон сообщение с незнакомого номера. Не раздумывая, кто может писать в четыре утра буднего дня, открываю и смачно матерюсь себе под нос, не стесняясь в эпитетах.«Всё, что тебе интересно, лучше спроси лично у меня».
Нет, меня не особенно удивляет, что он каким-то образом имеет доступ к моему личному ноутбуку и знает мой телефон. Не в той вселенной, где я живу в снятой им квартире или оплаченной им комнате в общаге, получаю деньги на выбранной им работе, общаюсь только с проверенными и одобренными им людьми и выполняю придуманное лично им задание. Но факт того, что в такое время он проверяет мои запросы в браузере, отчего-то невыносимо злит. Или же проблема только в нулевых результатах моих собственных поисков? Набираю «синонимы слова мудак» ии нажимаю «найти», а спустя минуту закрываю ноутбук, разочарованная своей детской выходкой. Единственной правильной тактикой общения с ним всегда было не отвечать на провокации. И раз уж я провалилась в этом десять лет назад, должна сделать работу над ошибками хотя бы сейчас.***
— Добрый вечер, Ярослав Юрьевич! — слышу растерянный голос Вани, доносящийся из коридора и сразу внутренне напрягаюсь. Увидеть здесь Дронова именно сегодня я не готова, как не готова к общению с ним вообще никогда, до сих пор испытывая брезгливость ко всем воспоминаниям из собственного прошлого, что идут рука об руку с его образом. — Я по делу, — на ходу бросает Яр, проходит вглубь кухни и останавливается прямо напротив меня, бедром подпирая край стола. Скрещивает руки на груди и с ледяным безразличием, хмуростью на своей физиономии ждёт, пока зашедший следом молчаливый и слегка испуганный внезапным визитом Ваня займёт своё рабочее место. Кухонный стол у нас редко служит для приёма пищи, да и мы с Ваней привыкли перебиваться редкими перекусами и убойной дозой кофеина, давно циркулирующего в венах наравне со всем разнообразием кровяных телец. Всю деревянную поверхность занимают расставленные согласно выделенным нам местам ноутбуки, дополнительная техника, в назначение которой я не пытаюсь вникнуть, а ещё стеклянные пепельницы, под утро наполовину заполненные окурками, когда у нас решает задержаться Костя. Морозов входит последним, ловко протискивается между стеной и ссутулившимся на табурете долговязым Ванькой и кивает Яру, умело изображающему из себя статую. Несмотря на то, что на Дронове идеально сидящие чёрные брюки и кашемировая водолазка, из-под рукава которой виднеется циферблат часов Вашерон стоимостью с треть этой квартиры, без своей самодовольной хитрой, широкой ухмылки он выглядит отнюдь не наслаждающимся жизнью успешным бизнесменом, а человеком, бесконечно уставшим от навалившихся проблем. Я смотрю на глубокие тёмные тени под его прищуренными глазами и невольно задаюсь вопросом, как много сил ему приходится вкладывать в поддержание отточенного образа безнаказанности, вседозволенности и абсолютного контроля над ситуацией. Не потому что мне хоть на секунду становится его жаль, напротив — хочется верить, что ему тоже знакомо состояние надрыва, с которым нужно справляться каждое отчаянно проклинаемое утро. — Как успехи? — спрашивает он у суетливо постукивающего пальцами по столу Вани, чем доводит того почти до нервной икоты. Меня Ярослав демонстративно игнорирует. Снова. И вместо раздражения это вызывает совсем несвойственную мне искреннюю улыбку, ведь наблюдать за его попытками задеть меня — сплошное удовольствие. — Идём с небольшим опережением плана. Думаю, через две-три недели можно делать тестовый запуск, — дрожащим от волнения голосом отчитывается Ванька, и тут же появившаяся на губах Кости ухмылка мне категорически не нравится. — Мы это ещё обсудим, — сдержанно кивает сводя брови к переносице Яр и наконец обращает на меня своё внимание. Смотрит долго и в упор, словно пытается вспомнить, зачем и почему мы вообще вдруг оказались с ним в одном помещении, а потом без предисловий спрашивает: — Что ты можешь рассказать про вашего директора? — Я? Ничего, что могло бы быть тебе полезно. — Полезность любой информации я в состоянии определить сам. Я спрашиваю, что ты о нём знаешь, — парирует он не терпящим возражений тоном и опирается ладонями о стол, угрожающе нависает надо мной, наслаждаясь очередной возможностью показать истинное распределение сил, прожигая сильным своими серебряным взором. Не знаю, что именно он рассчитывает увидеть на моём лице, не отводя от него своего затягивающе-мрачного взгляда: страх, смущение, ярость? Может быть ждёт, что я как и прежде не смогу вынести ощущения, что меня стремительно утягивает на самое дно гиблого болота, и снова первая отведу глаза? Внутри меня ничего не ёкает, не переворачивается и не шевелится от обиды на грубость, от желания огрызнуться или стремления поставить его на место. Мне просто всё равно. И это ощутимо задевает самолюбие Яра: вена на шее надувается и пульсирует, выдавая спрятавшиеся под маской хладнокровия эмоции, спровоцированные моим упрямым молчанием. — Татуировка дракона во всю спину, непереносимость лактозы и непомерный сексуальный аппетит, из-за которого у отсасывающей у него секретарши постоянно осипший голос, который та списывает на хронический ларингит. А ещё он трахался с кем-то на последнем новогоднем корпоративе и потом лично ходил стирать все записи с внутренних камер наблюдения, — густые брови Яра медленно ползут вверх, а на губах появляется ироничная острая белоснежная улыбка. И именно эта снисходительная гримаса начинает по-настоящему меня раздражать. — Я работаю в коллективе из более чем тридцати женщин, преимущественно с неудавшейся личной жизнью. Никто из них не обсуждает профессиональные качества молодого красавчика-директора, а вот про его личную жизнь я могу рассказать ещё столько подробностей… — Уволь, — морщится он и недовольно добавляет, — я уже понял, что ничего толкового ты мне действительно не скажешь. — О, как неожиданно. Кто бы только мог подумать? — Ты могла бы проявить инициативу и сама собрать о нём какую-нибудь информацию. — Я ведь всем, что могу и умею, обязана только тебе, Ярослав, разве не так? — замечаю спокойным и равнодушным тоном, и краем глаза вижу изумление на лицах всех присутствующих. — Если тебе нужна была информация о нашем красавчике Егоре Сергеевиче, стоило оплатить мне курсы глубокой глотки. Или этому меня тоже Ваня научит? Ваня давится и закашливается, сливаясь по цвету с алыми принтом на своей футболке, Костя хмыкает и улыбается, и только Дронов закатывает глаза и устало потирает переносицу, приобретая хмурость. — А в прошлый раз ты говорила, что тебе больше не тринадцать, — с пробивающимся через спокойствие ехидством замечает он и смотрит на смущённого Ваньку с искренним сочувствием, в существование которого у Яра я бы никогда не поверила, не увидев лично. — Вань, а сколько тебе лет? — на всякий случай уточняю то, что следовало бы узнать в первый же вечер нашего совместного пребывания в этой квартире. Или во второй. В любой из надоедливо долгих вечеров, проведённых за совместной работой и скрашенных его пустой болтовнёй и попытками подружиться. — Дв… двадцать, — запинается он и бросает мимолётный испуганный взгляд на Дронова, ожидает его реакции и заметно расслабляется, получив сдержанный кивок в ответ. — Выглядишь старше, — пожимаю плечами и упираюсь глазами в экран раскрытого передо мной ноутбука. Потому что приходит полное осознание того, что Ваня вовсе не боится Дронова в том смысле, в котором мне на самом деле хотелось бы. Он жаждет его одобрения и поощрения, как не самый любимый ребёнок в большой семье, всеми силами стремящийся выделиться и заслужить скупую похвалу от родителя. Кому как не мне, растущей вместе с блистательной и обожаемой всеми Викой, были понятны такие порывы. Хочется только спросить у Яра, что такого он пообещал этому доверчивому мальчишке, ловящему каждый его жест с таким же искренним восторгом, который я видела когда-то в глазах своей сестры. Блондин обещал забрать её к себе и исполнить её мечты. Просто забыл, наверное, уточнить, что расплатиться за это придётся жизнью. — Вань, вам с Костяном нужно прогуляться, — заявляет он и на минуту на кухне воцаряется тишина, прерываемая лишь отголосками работающего у соседей телевизора. Напрягаются почему-то все, кроме меня: страх к нему закопан в яме более глубокой, чем могильная, а перспектива сорваться с предохранителей и выплеснуть на него ошпаривающую внутренности кипящую злобу кажется более привлекательной в отсутствии свидетелей. — А за что меня прогоняют с самого увлекательного реалити-шоу «встреча старых друзей»? — разыгрывает искреннее недоумение Костя, оттягивая время. Вальяжно откидывается назад, опирается спиной о край кухонного гарнитура и нагло игнорирует направленный на него злобный серый взгляд Ярослава и растерянный — Ивана. Морозов явно боится оставлять нас наедине друг с другом, и это забавно с одной стороны, но очень странно — с другой. Объясняю его поведение элементарным нежеланием снова караулить меня возле общаги и уговаривать вернуться в дело, поэтому смело давлю тревожные мысли, мелкими мушками крутящиеся рядом. Но на немое противостояние двух друзей смотрю с интересом: их взгляды схлестнулись, как два разъярённых гладиатора на потеху публики, и каждый готов бороться не до первой крови, а до последнего вдоха. И эта чёртова затянувшаяся пауза с их беззвучным диалогом рушит все мои домыслы и лёгким покалыванием холодка пробегается вдоль позвоночника. — Посмотришь в записи под попкорн и пиво. Здесь же наверняка повсюду видеонаблюдение, — окидываю взглядом небольшое помещение, где с приходом гостей и вовсе не осталось свободного пространства, а белые стены и молочного цвета кухонные фасады больше не создают впечатление чистоты и уюта. Теперь атмосфера здесь по-настоящему казённая, и даже воздух приобретает лёгкий запах какого-то пластика. — Здесь ничего нет, — отвечает Костя устало и недовольно, и я буквально слышу в своей голове невысказанное им: «Какого хрена, Маша?» Собственно говоря я и сама не знаю, какого. Не в моих интересах вести приватные беседы с непредсказуемым во всех отношениях Яром, от которого веет ледяной свежестью хвойного леса, мрачного и опасного. Потерявшись в таком однажды, стоило бы развернуться и бежать навстречу любой возможности спасения, а не опрометчиво продвигаться ещё глубже в глухую чащу. — Маленькие камеры, которые можно установить незаметно для окружающих, в основном не дают нормального качества видео и звука при записи. Есть несколько вариантов с приемлемыми параметрами, но там свои нюансы с быстрым заполнением встроенной памяти, поэтому или запускается автоматический процесс постоянной перезаписи, из-за которого доступны только последние двенадцать-шестнадцать часов видео, или всё сохраняется через специальные сетевые хранилища, с которых запись можно выкрасть. Нам не подходит ни то, ни другое, так что здесь действительно чисто. За размеренно-поучительной речью Ярослава я улавливаю главное: его поступками управляет рациональность, а отнюдь не сентиментальность вроде внезапно оказанного нам доверия. И это к лучшему, это правильно и именно так, как должно быть. Чем более формальные и деловые отношения будут нас связывать, тем проще мне будет с ним работать. — Ладно, пойдём, — выдыхает Костя, подрывается со своего места и подгоняет Ваньку, похлопывая по плечу. В дверях оборачивается и смотрит на Дронова с укором и необъяснимым беспокойством, дожидается кривой усмешки в ответ и только потом уходит, качая головой. Ключ проворачивается три раза, на последнем обороте издаёт противный скрип, словно отчаянно желает быть услышанным. Невольно вздрагиваю и поднимаю голову, позволяю глазам вскользь пробежаться по застывшей напротив тёмной фигуре и запинаюсь на том месте, где его пальцы касаются поверхности стола. Легонько, одними лишь подушечками. Уверена, если смотреть туда очень долго, смогу уловить момент, когда от них начнёт расползаться сначала белёсый иней, а потом прочная ледяная корка. В нём столько холода, что всё живое гибнет. — Итак, Галицкий Егор Сергеевич. Директор вашей компании. Человек, из-под носа которого каждый месяц воруют деньги, а он не замечает. Или делает вид, что не замечает, — Яр задумчиво оглядывается по сторонам, вытягивает из-под стола табурет и наконец садится. Жду, когда же брезгливо сморщится от необходимости запачкать свои дорогие брюки о потрёпанную дешёвую мебель, но довольствуюсь только надоевшей маской равнодушия, вросшей в его лицо. — У него большие амбиции, не так ли? — Так, — согласно киваю, пока его указательный палец подцепляет край мутной стеклянной пепельницы и медленно тянет её на себя. — За кассой в Макдональдс тоже стоят люди с большими амбициями. И по большей части эти амбиции оказываются бумажными корабликами, просто не способными пережить встречу даже с первым весенним ручейком, не говоря уже о настоящей реке. Одних амбиций слишком мало для решительных действий, а обворовывать собственную компанию — это очень решительно и… не очень умно. — Тем не менее, пока именно он является одним из главных подозреваемых, — он прикуривает, по привычке прикрывая огонёк зажигалки ладонью, затягивается и выпускает в воздух первую порцию сизого дыма. Не могу оторваться от оранжевого огонька на конце сигареты, который жадно заглатывает в себя белую оторочку и выплевывает её россыпью серых хлопьев, опускающихся внутрь пепельницы. Это действует успокаивающе и гипнотически, помогая наспех систематизировать всё, что я на самом деле знала. Егор Сергеевич Галицкий стремился выделиться. Он носил светлые костюмы и тёмные рубашки, вместо бодрящего горького кофе пил сладкий травяной чай, а утренние пятиминутки частенько заменял полноценными совещаниями в последний час рабочего времени, при этом с обворожительной белозубой улыбкой требовал от всех сотрудников полной концентрации, активного участия в обсуждении насущных проблем и оригинальных предложений по их решению. Большинство сотрудниц нашей компании сходили с ума по его ангельски-невинной миловидной внешности, светлым коротким в модной стрижке волосам и искромётному юмору, на самом деле зачастую звучавшему заурядно и неуместно. Фальшью от него веяло даже сильнее, чем дорогим парфюмом с удушливо-горьким запахом, который непременно витал в воздухе ещё минут десять после того, как наш директор проходил по коридорам, щедро осыпая всех встречающихся по дороге дам льстивыми комплиментами. Неудивительно, что девять из десяти женщин детородного возраста, работающих у нас в компании, мечтали оказаться если не в его постели, то хотя бы под столом в его офисе. Впрочем, репутация секс-божества наверняка ему льстила. Хотя бы потому, что никакой другой репутации у него попросту не было: профессиональные качества Егора Сергеевича вызывали много вопросов и скепсиса у всех, кто не истекал густой слюной восторга от его эффектной внешности. — Ты всерьёз думаешь, что всё это делает Галицкий? Когда начались первые расхождения в отчётах, он ещё не был директором. — Я считаю, что он может быть в этом непосредственно замешан. Слишком много подозрительных совпадений. Полупрозрачный табачный туман щедро разливается над столом, заполняет пространство между нами, смешивается с воздухом и без спроса заползает внутрь меня, заполняет лёгкие, забивается в нос и оседает пикантной горчинкой на языке и губах. Обычно мне всё равно, но этот дым раздражает, невыносимо жжёт и до язв разъедает каждую частичку моего тела, к которой невольно прикасается. Потому что мне слишком странно чувствовать на себе даже то невесомое и почти неосязаемое, что вылетело из его рта. — Я не могу судить о том, чего не знаю. — Сейчас узнаешь, — хмыкает он и тушит сигарету, остервенело и слишком долго вдавливая окурок в дно пепельницы. Раздражён или расстроен, но не хочет этого показывать. К собственному несчастью, мне за десять лет не удалось вырвать из памяти все эти совсем неинтересные нюансы его поведения. — А можно мне кофе? Первое злобное «нельзя» откидываю сразу, забивая глубоким вдохом, от которого остатки ласкающегося у моего лица дыма проскальзывают внутрь и щедро вылизывают глотку. Першение не позволяет произнести ни звука, и по-детски обиженное «иди нахрен Дронов» тоже успевает развеяться, пока я возвращаю себе спокойствие. — Кружки в шкафчике над раковиной, кофе в соседнем. Чувствуй себя как дома, — киваю в нужную сторону и испытующе смотрю на Яра, мысленно прикидывая, когда он вообще последний раз пил обычный растворимый кофе и уж тем более готовил его сам. Может быть, ещё живя со мной и Викой под одной крышей? Тем не менее он ухмыляется, поднимается с табурета и непринуждённо копошится в озвученных шкафах. Щёлкает кнопкой на чайнике, запуская монотонное шипение прогревающейся воды, наугад выдвигает несколько ящиков, пока не находит в одном из них чайную ложку. Отмеряет в кружку кофейные крупинки и разворачивается ко мне, удовлетворенно ловя прикованный к своей спине взгляд. — Итак, наша компания задумывалась как посредник, который закупал иностранную компьютерную технику и перепродавал её на российский рынок. Однако, очень скоро было решено расширить профиль компании за счёт камер наружного и внутреннего наблюдения и контроля скорости — как раз той техники, которая на тот момент только начинала набирать популярность. Несколько крупных государственных закупок и фактическое отсутствие серьёзных конкурентов позволили нам стать практически монополистами в этой сфере, выкупить несколько заводов и необходимые технологии и заняться ещё и собственными разработками. Для полной власти над рынком не хватало только одного — хорошего программного обеспечения. Блондин со светлой короткой шевелюрой уложенной немного небрежно за голову заливает кипятком свой кофе и неторопливо помешивает его, ложка изредка звякает о края кружки, словно маленький молоточек стучит по окаменевшим от напряжения нервам. Компанию он называет своей. Видно, что так и думает — тот самый парень, который когда-то давно сомневался, удостоится ли хоть пары слов от родного отца. — Когда заключали первый временный контракт с компанией Байрамова, у них в штате было от силы человек пятнадцать. Несколько талантливых юных программистов, вроде Вани, и огромное желание показать себя. Наша компания давала им деньги и предоставляла свою технику в бессрочную аренду, и после нескольких очень удачных совместных проектов появилась договорённость о постоянном сотрудничестве. Мы поставляем аппаратуру, они обеспечивают всё, что необходимо для её удобного использования. Их программы совместимы только с нашей техникой, а наша техника — с их программами. Круг замкнулся. Все закупки, государственные программы и крупные заказы идут только через нас. Видеонаблюдение в школах, институтах, больницах и даже зданиях министерства, на улицах и в подъездах, в клубах, кафе и магазинах. Камеры, фиксирующие нарушения по всем дорогам Москвы и области, а также большинства крупных городов. Даже обычные навигаторы, которые есть сейчас в каждом телефоне. Это всё принадлежит нам. А вместе с тем — огромный контроль за всем и всеми. — И это всё создал твой отец? — Нет, это создал мой дед и его друг, который и стал идейным вдохновителем проекта. Дед его подставил, убил и выкупил его долю у родственников за сущие копейки, — его тон напрочь лишён всех нормальных человеческих эмоций, которые непременно должны возникать при рассказе о подобных вещах. Но Яр хладнокровно делает глоток кипящего кофе и прикрывает при этом глаза, а я с трудом сглатываю слюну, чувствуя лёгкую тошноту и отвращение к тому, какой властью ему теперь дозволено обладать. — Как ты наверное догадываешься, быть монополистами, да ещё и в сговоре друг с другом, не вполне законно. Поэтому приходилось изредка создавать подставные компании, под прикрытием которых мы осуществляли часть заказов. После той ситуации, что повлекла за собой смерть твоей сестры, большую часть денежных заказов решено проводить через липовых посредников, а все финансовые потоки сходятся не на фирмы-однодневки, как раньше, а в компанию, где ты работаешь. Изначально это было дочернее предприятие, которое Байрамов создавал специально для Тимура, и занималось оно вполне невинными вещами: разные приложения для телефона, игры для компьютера и приставок, программы дополненной реальности. Но Тимур лишился поддержки отца и вместе с тем перспективы стать владельцем собственной компании. — Из-за того, что якобы рассказал лишнего Вике? — Скорее из-за своего поведения в ходе попыток разобраться в той ситуации. Байрамов-старший человек очень жёсткий и требующий к себе безграничного уважения, а Тимур не скупился в выражениях, доказывая свою невиновность. Вот и получилось так, что они вступили в конфронтацию, и тогда Байрамов нашёл способ изощрённо отомстить собственному сыну. Он поставил во главу обещанной тому компании обожаемого племянника своей любимой жены, уже известного тебе Галицкого, с которым у Тимура определённо не самые тёплые братские отношения. — И каждый, кого ты упомянул в этой истории, может воровать деньги. Только цели будут различаться, — я потираю пальцами виски и выстраиваю мысленную схему сложных родственных связей и запутанных взаимоотношений между несколькими семьями, тесно связанными друг с другом. И опять что-то не сходится, вот только что именно — не понимаю. — А как же семья и родственники того компаньона, которого кинул твой дед? — Сын, жена и брат давно умерли, единственная племянница эмигрировала в Австралию и работает там ветеринаром, её дети ещё учатся в школе. Никаких ниточек, которые могли бы связывать её с любым сотрудником наших компаний, Костян не нашёл. Как и ранее не учтённых тайных детей или дальних, но очень преданных родственников. Так что этот вариант уже отпал. — А самому Кости ты настолько доверяешь? — кружка в руках Дронова останавливается прямо на половине пути ко рту, а взгляд его цепляется за меня и беспардонно пытается расковырять дыру достаточных размеров, чтобы можно было заглянуть прямиком в душу. Или посмотреть, осталось ли от неё хоть что-то. — Он бы наверняка обиделся, услышь твой вопрос, — со смешком замечает он и улыбается. Не ухмыляется злорадно и надломленно, не кривит губы в какой-то почти болезненной гримасе, а по-настоящему и искренне улыбается. Когда-то он уже делал так же, но то время давно размылось в моих воспоминаниях неуклюже оставленной водянистой кляксой и казалось чем-то выдуманным и иллюзорным. И меня так злит, что я словно испытываю эту блядскую, никому не нужную и позорную радость за него. — Думаю, не обиделся бы. Спроси у него самого, — пожимаю плечами и отвожу взгляд, разглядывая жалкие останки сигареты в пепельнице. — И всё же… — В нём я не сомневаюсь. — Хорошо, — киваю головой и судорожно придумываю ещё вопросы, лишь бы не оставаться сейчас в тишине. — Деньги пропадают только из той компании, где я работаю? — Я ещё не знаю. В бухгалтерию основной компании Байрамова мы не смогли найти лазейку, а данные из своей компании я буду доставать таким же образом, как и ты — украду из общей базы данных через разработанную Ваней программу. Заодно проверю, как она работает. — У тебя нет доступа к счетам собственной компании? — Во-первых, компания не моя, а моего отца. Во-вторых, у меня есть только финальные таблицы прихода и расхода, а все несостыковки видны уже при детализации движения финансовых потоков. В-третьих, я не достаточно компетентен, чтобы с уверенностью утверждать, что смог бы заметить расхождения, даже имея всю необходимую информацию. Ярослав хмурится снова опускается на табурет, отодвигает от себя кружку и смотрит на меня. Ждёт, когда же я догадаюсь, что именно он имеет в виду. А я жду, когда с глаз спадёт пелена ярости, потому что очередной обман Дронова я поняла ещё на середине второго пункта. — Ты имеешь в виду, что все полученные данные буду просматривать и анализировать я? — Да. — Нет, — уверенно отвечаю ему, а взгляд так и бегает от пепельницы к кружке. Хочется подскочить и немедленно вымыть их, замочить в огромной пенной шапке из моющего средства с противно-химическим ароматом лимона и долго-долго тереть губкой, пока кожа на пальцах не побелеет и не сморщится. Если бы все следы его присутствия в моей жизни можно было так же легко вытряхнуть и отмыть. — Мы так не договаривались. — А как мы договаривались? — нагло интересуется Яр, удивлённо приподнимая брови, и, облокотившись локтями о стол, складывает пальцы домиком на уровне своей груди сверляя глазами. — Разговор шёл о том, что я запускаю программу, которая украдёт нужные данные из общей базы. Другое мы не обсуждали. — Я ведь спрашивал, Маша, есть ли у тебя вопросы. И ты не спросила, нужно ли тебе будет сделать что-то ещё. Правильный ответ: да, нужно. Вот так просто, — он разводит руками, как фокусник после исполнения дешёвого трюка, и смотрит. Снова смотрит, чёрт бы его побрал, с такой иронией, сожалением и ненавистным мне превосходством, с каким смотрел даже сидя на раскладушке в моей квартире и с моим учебником в руках. — Если ты хочешь не только давать, но и получать правильные ответы, тебе надо научиться задавать правильные вопросы. Увы, чтобы усвоить это, для начала придётся посадить свой гонор на цепь и надеть на него намордник. Внутри меня кипит настоящая лава, в которой хочется утопить его, растворить до маленькой горстки серого пепла, вроде уже лежащей в пепельнице. И я изображаю улыбку, недостоверную и натянутую, закусываю губу, раз за разом повторяя, как же сильно его ненавижу, а вслух произношу совсем другие слова. — Ладно. — Вот так просто согласишься с этим? — Могу для начала покрыть тебя матом, но это ведь ничего не изменит. Что ты так стремишься показать, Яр? Что ты смог вылезти из того ада, где нам довелось родиться, и пролезть прямиком в райский сад? Да, так и есть. У тебя вышло, у меня — нет. У тебя есть деньги, сила и власть, у меня — нет. Мы не старые приятели, которые встретились после долгих лет разлуки и помогают друг другу, основываясь на взаимном уважении и доверии. Сейчас я фактически работаю на тебя, а на работе я просто выполняю, что скажут, и получаю за это положенную оплату. Ты и отплатишь мне нужной информацией, когда всё закончится. Это правильный ответ? — Да, — он поднимается так резко, что табурет опасно покачивается, только чудом оставаясь стоять на своём месте. Вырастает прямо на моих глазах, устремляясь головой к самому потолку, так что мне достаётся только вид мелькнувшего под краем водолазки кожаного ремня и лёгкий отблеск циферблата его часов. Лица я не вижу: оно затягивается тёмной тенью, едким чёрным дымом, плотной вуалью эмоций, принадлежащих кому-то из нас или обоим разом. — Всё самое главное мы обсудили, мне здесь больше нечего делать. Проходит несколько минут после того, как Яр уходит. Несколько минут после того, как дверь открывается и снова осторожно закрывается на три оборота, издевательски скрипнув вместо ожидаемого оглушительно громкого хлопка. Несколько минут после того, как я впала в транс, отравившись коктейлем из собственной просроченной злости и некачественной растерянности, отдававшей противным чувством вины. Молча подхватываю со стола пепельницу и вытряхиваю в мусорку, ставлю в алюминиевую раковину, сплошь покрытую серебристыми следами оставшихся от воды брызг. Там уже стоит оставленная им в последнее мгновение перед уходом кружка: с вывалившимся треугольным осколком и сплетением трещин, причудливой сетью расходящихся по белой глазури. Обхватываю её ладонями, ощущая оставшееся после горячего напитка тепло и жжение в том месте, где палец упирается в острый обломленный край, поднимаю вверх, словно собираюсь сделать последний глоток или насладиться бодрящим ароматом. И разжимаю пальцы, позволяя кружке упасть обратно и расколоться на несколько частей. — На счастье, — срывается с нервно подрагивающих губ, почти складывающихся в улыбку.***
— Вань, что они тебе пообещали? — спрашиваю, прерывая середину нашего обязательного занятия, где я снова пытаюсь запустить написанную им программу и снова сталкиваюсь с трудностями, которые необходимо решить до того, как система подаст сигнал тревоги. Вопрос этот я вынашиваю в себе уже две недели, с первого и пока что последнего посещения Яра нашей скромной обители. — Ты имеешь в виду Ярослава Юрьевича? — на всякий случай уточняет он, явно напрягаясь от моего вопроса. Для добродушного и болтливого Ваньки такое поведение кажется очень подозрительным, но мне искренне хочется уберечь его от огромного разочарования в будущем, которое рано или поздно настигает всех людей, умудрившихся выйти из подросткового возраста и при этом сохранить наивную мечтательность и веру в человеческую доброту. — Если не хочешь, ты можешь не отвечать. Это не моё дело, — на всякий случай пытаюсь успокоить его, но натыкаюсь лишь на задумчивость и что-то, ещё ни разу не встречавшееся мне, но сильно напоминающее грусть. — Я просто хотела убедиться, что ты в полной мере представляешь себе, с кем именно имеешь дело. Руденко подпирает подбородок ладонью и смущённо улыбается, задумчиво чешет затылок, раздумывая над ответом. Когда у него не получается что-то мне объяснить, лицо всегда становится таким сосредоточенным, тяжелеет и словно покрывается плотным слоем светлой глины, подчёркивающей слегка массивный, расширяющийся на самом кончике нос, глубокую впадинку шрама, расположившегося аккурат между бровей и выступающий вперёд квадратный подбородок. В такие моменты и не скажешь, что ему всего лишь двадцать: тусклый, замутнённый взгляд светло-карих глаз и опущенные вниз уголки пухлых губ выражают усталость. Такую же хроническую, ничем не отгоняемую усталость от жизни, как у всех нас. — Я знаю, Маш, какие это люди. Пару лет назад мы с друзьями тусили вечерком в центре города и стали свидетелями оглушительной ссоры между девушкой и парнем. Тот тащил её за волосы через всю площадь, она плакала и звала на помощь — конечно же, я решил вмешаться и помочь. Разбил парню нос, пока вырывал у него девчонку, но тот никак не желал отставать, а она утверждала, что он её непременно убьёт, если мы с друзьями уйдём. Мы поступили как нормальные люди: вызвали полицию и дали показания, с чувством выполненного долга разошлись по домам. А через пару дней меня вызвали в отделение по обвинению в нападении на того парня. — Это оказался чей-то любимый сын? — Племянник какой-то местной шишки. На суде та девчонка рассказывала, как я пьяный к ним полез и сломал нос её жениху. Год исправительных работ, штраф сорок тысяч и последовавшее за этим отчисление из университета. Мне сказали, что я ещё достаточно легко отделался и мне хотя бы мстить никто не стал. Но перспективы после такого… сама понимаешь. Я понимала. И на примере нескольких друзей Димы, посещавших с ним когда-то секцию по боксу и к своему совершеннолетию уже имевших большие проблемы с правосудием, мне удалось наглядно увидеть, как быстро происходит окончательное разложение личности под воздействием неблагоприятных внешних факторов. Некогда обычные и даже приятные парни сгнивали от отсутствия реальных возможностей вернуться к нормальной жизни и косых взглядов окружающих, мгновенно сбрасывающих их в сточную канаву общества, где тело превращалось в труху скорее, чем клок бумаги. Никто не спешил разбираться, оступились ли они по ошибке, стали жертвой обстоятельств или намеренно шли на риск, выбрав самый лёгкий путь достижения желаемого. Двери закрывались перед их носом с испуганно-агрессивным хлопком. Я тоже не разбиралась, что из себя представляли те парни, по ошибке принимая за чистую монету все рассказы Димы о несправедливости и подставах от ментов. Ровно до тех пор, пока не пришлось прятаться от их дышащего водкой гнева за хлипкой дверью единственной комнаты нашей съёмной квартиры. — И чем ты занимался после? — скептически интересуюсь, уже ожидая оправдательные речи о том, что иногда приходится идти против собственной совести, чтобы выкрутиться и выжить. — Писал работы за бывших однокурсников, многие из них пытались мне помочь, как могли. Перебивался на разных подработках, но с судимостью ничего толкового не выходило найти. Я на самом деле еле концы с концами сводил, когда на меня вышел Ярослав Юрьевич. Сначала мне предложили написать небольшую программу, но в обещанную оплату я не поверил, слишком уж нереально большую сумму указали в письме. Но решил рискнуть и не прогадал. Прошёл несколько этапов отбора, прежде чем он прилетел на личную встречу. Стыдно признаться, когда узнал, из какой он компании, визжал от счастья почти как девчонка, — на его светлых щеках выступает румянец, неравномерными малиновыми пятнами заползает на уши и шею. — Думаешь, я сейчас снова наступаю на те же грабли? — Не знаю, Вань. Если бы я сама понимала, что здесь вообще происходит и кому можно верить, — тру пальцами виски, ругая свою вечную привычку думать о людях намного хуже, чем они того заслуживают. — У меня свои претензии к Яру, так что я вряд ли могу судить о нём непредвзято. — Судить о человеческих качествах вообще тяжело. Иногда и те, кого всю жизнь знал, умеют неприятно удивить. — И тем не менее он тебе очень нравится, — констатирую очевидный факт и ещё сильнее смущаю несчастного Руденко, до сих пор не привыкшего спокойно реагировать на мою прямолинейность. Смотрю на него, а вижу перед собой совсем мальчишку, не обратившегося в веру цинизма и скепсиса даже после удара под дых, исподтишка нанесённого судьбой. — Он отличный специалист. Прямо живое воплощение того, каким я представлял себе идеального начальника, на которого хотел бы работать. Он отлично разбирается во всей той технике, которой занимается его компания, и в технологиях конкурентов, в программировании, хотя мне сказал, что получил только экономическое образование. Это всё вызывает уважение, потому что ему точно не нужно вникать в такие детали собственных разработок, чтобы их продавать. И даже над этой программой он работал вместе со мной, сидел здесь ночами и помогал, чтобы лично убедиться, что мы всё учли. — Или чтобы максимально освоить программу и суметь ей правильно воспользоваться, когда тебя выбросят из этого проекта, — говорю тихо и медленно, потому что собственные слова царапают горло наждачной бумагой. Кто я такая, на самом деле, чтобы так рьяно судить о других и лезть со своими советами? Кто я такая, чтобы безжалостно топтать чужие надежды, пусть даже надежды эти будут насквозь ложными? Кто я такая, чтобы жить в жестком коконе обиды и считать, что Яр со всеми будет поступать так же, как когда-то со мной? — Да, я тоже думал о таком раскладе, — неожиданно признаётся Ванька и смахивает с экрана своего ноутбука несуществующие пылинки. — Тех денег, которые мне уже заплатили за эти полгода, хватило на первоначальный взнос по ипотеке, так что родители скоро переедут из нашего стрёмного старого дома в нормальную квартиру. Даже если кинут меня сейчас, этого уже более чем достаточно. Главное, чтоб не убили… А если Ярослав Юрьевич не обманет и действительно возьмёт меня потом к себе в компанию? Я просто не могу упустить такой шанс, понимаешь? — Понимаю, Вань. Я понимаю тебя как никто другой, ведь несмотря ни на что я тоже здесь.***
Тепло касается моих губ чувственно и нежно, неторопливо ласкает сначала нижнюю губу, потом верхнюю, не пропуская ни одного миллиметра. Яр Тщательно выцеловывает уголки, чуть надавливает на них влажным кончиком языка, хитростью заставляет меня приоткрыть рот и впустить его в себя. Дарит горький вкус коньяка и сигарет, от которого судорогой перехватывает дыхание. От возбуждения грудь наливается и каменеет, соски болезненно ноют, требуя прикосновения. Но тепло движется вверх по щеке, поглаживает висок, проходится по покрытому холодной испариной лбу, откидывает в сторону пряди прилипших к лицу волос. Я чувствую запах леса: прохладный и сырой, настолько свежий, что им просто невозможно дышать. Под ногами похрустывает подстилка из мха, щедро припорошенного опавшей хвоей, и только увидев её я начинаю убегать. Я бегу и задыхаюсь. Перед глазами мелькают мрачные, приглушённые цвета вечно царящего сумрака, и мне очень страшно. Потому что на этот раз я окончательно потерялась. Крик зарождается под рёбрами, тонкой вибрацией поднимается вверх, нарастает и набирает силу, но срывается с губ лишь тихим хрипом. Что-то тёплое и тяжёлое ложится на голову и вынуждает меня остановиться, успокоиться и ждать. Просто ждать, когда всё это закончится.***
Просыпаюсь с ощущением внутренней тревоги, от которой сердце колотится в грудной клетке на пределе своей скорости. Кажется, уши слегка заложило, и я сажусь на кровати, тру ладонями лицо, прогоняя от себя образы ночного кошмара и слишком навязчивый кедровый запах, впитавшийся в кожу тёплым маслом. Глаза моментально привыкают к темноте: с первыми шагами приближающейся зимы я напрочь забываю о существовании дня, ведь весь небольшой период царствования тусклого солнца на небосводе провожу в стеклянно-бетонной коробке офиса. Вот и сейчас плохо понимаю, сколько сейчас может быть времени и долго ли я спала, прежде чем очнуться от очередного муторного сна, одного из целой плеяды посещающих меня каждый раз, когда остаюсь ночевать в этой квартире. Здесь мне никогда не удаётся до конца избавиться от волнения, железной пружиной скручивающего нервы. В голове всё шумит и кружится, язык не желает помещаться в болезненно пересохшем рту, болтается в нём инородным мешающимся предметом, который так и хочется выплюнуть из себя. Последние несколько дней я беспощадно выжимаю из себя все силы: пытаюсь бодриться после того, как до рассвета пишу необходимые для аспирантуры статьи, на работе незаметно для Зои грызу таблетки кофеина и запиваю их вечно остывшим кофе, обещая своему пошатывающемуся при резких движениях телу, что это точно последний раз, а вечером как могу отвлекаю Ваню разговорами, чтобы он не заметил, как предательски дрожат мои пальцы, резво скачущие по клавиатуре во время наших занятий. Всё идёт наперекосяк, когда я на мгновение прикрываю глаза и засыпаю, утыкаясь носом в стол, прямо за спиной у заваривающего себе кофе Ваньки. Помню, как он расталкивает меня и отправляет спать, игнорируя слабые попытки объяснить случившееся. На ощупь пытаюсь найти на прикроватной тумбе телефон, чтобы посмотреть время, но запоздало понимаю, что он наверняка так и остался лежать на кухне, а будильник переехал в гостиную ещё несколько дней назад. Чертыхаясь и покачиваясь бреду по узкой кишке коридора, придерживаюсь рукой за стену и ориентируюсь только на игриво торчащий из-под двери хвост тусклого света, распластавшийся по паркетной ёлочке на полу. Открываю дверь и слышу монотонное постукивание по клавишам, глаза режет включенная в вытяжке подсветка, как раз расположенная прямо напротив входа. Так, сощурившись, по инерции делаю несколько шагов внутрь и ударяюсь бедром о край стола, вдыхаю пропитавшийся табаком воздух. И вспоминаю, что Ваня всегда выходит покурить на балкон. Яр хмурый и сосредоточенный сидит на том же самом месте, что и во время нашего последнего разговора. Неоново-голубое свечение, исходящее от экрана ноутбука, подсвечивает его сосредоточенное лицо и отражается в стёклах очков, за которыми с трудом получается рассмотреть глаза. Ясно одно: на меня он не смотрит и продолжает что-то увлечённо печатать. Я тру глаза, не до конца понимая, что вообще происходит. Часы в духовом шкафу показывают начало пятого утра, ещё сильнее сбивая с толку, превращая странную реальность лишь в продолжение запутанного сна. Взгляд останавливается на горке бычков в пепельнице, от которых к потолку словно до сих пор тянутся языки молочного дыма, и я вытягиваю руку вперёд, чтобы потрогать их, такие мягкие, пушистые и невесомые, сотканные из ваты, наполняющей моё тело с каждым вдохом. Но на середине пути замечаю кружку с наполовину недопитым кофе и, не задумываясь, беру её и делаю глоток. Никотиновый туман в моём сознании развеивается мгновенно. Исчезает бесследно, а вместе с тем ясность и чёткость мыслей возвращаются, поддавшись разбудившему их громкому выстрелу, который запускают ошалевшие от непривычно горячего и горького вкуса рецепторы. Раньше он пил кофе с сахаром. Я медленно опускаю кружку обратно на стол, испытывая желание тут же выплюнуть отвратительную жидкость, прополоскать рот и потереть мылом губы, которые прикоснулись к тому, чего до этого касался он. Но заставляю себя быть взрослой и смело проглатываю собственную фатальную ошибку, удивляясь только тому, что до сих пор не чувствую рвотных позывов. Ярослав наклоняет голову вбок и исподтишка наблюдает за тем, как я морщусь, пока его крепкий кофе разливается по телу горячим жжением, согревая не хуже алкоголя. Ухмыляется, снимает очки и уже открыто изучает меня: оценивающим серым взглядом обводит напряжённое лицо, опускается ниже, на изрядно смятые после сна офисные брюки и рубашку, которые я не нашла сил снять, а потом прищуривается, задумчиво уставившись мне на грудь. Не могу сказать, что именно мешает мне по привычке выпустить яд, уже скопившийся в слюне мерзкой кислинкой. Может быть состояние замешательства после своего поступка, совсем не укладывающегося в шаблон того поведения, которое считаю допустимым для себя. Может быть, его обескураживающее молчание, когда давно стоило воспользоваться случаем и поставить меня на место — ведь именно этим он в той или иной степени занимается каждую нашу встречу. Может быть, обычный шок от того, что ему хватает смелости так на меня смотреть. Так, будто я и правда больше не ребёнок. — Ты до сих пор его носишь? — спрашивает он и кивком указывает на мою грудь. Там, зацепившись за одну из пуговиц белоснежной рубашки, выставлена на всеобщее обозрение тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком. Чувствую себя дурой. Так, словно меня дважды подряд застали за чем-то очень неприличным, и теперь я не знаю, огрызаться ли, отстаивая свою свободу и независимость, или смиренно молчать, ожидая заслуженное порицание и осуждение. Последний раз такое бывало со мной в выпускном классе, когда завуч застала меня обнимающейся с молодым учителем физкультуры. — Да, ношу, — опомнившись, начинаю распутывать цепочку, дёргаю слишком сильно и резко, поэтому чуть не вырываю пуговицу, оставшуюся висеть лишь на одной хилой с виду ниточке. Прячу крестик под одеждой, ощутимо успокаиваясь только в тот момент, когда прохладный металл наконец опускается в ложбинку груди. — Я переехала сюда вовсе не для того, чтобы отречься от своего прошлого и начать жизнь с чистого листа. — Вот как? Зачем же ты тогда сменила фамилию и даже лучшей подруге не рассказываешь о себе правду? — Ты и сам это знаешь, — отмахиваюсь и сажусь на своё обычное место за столом, как ни в чём не бывало открываю ноутбук. Можно заняться итоговыми правками в статье, раз уж я оказалась здесь. Всё, что угодно, лишь бы найти повод не разговаривать с ним и при этом не убегать обратно в комнату, демонстрируя собственную слабость и стремящуюся к нулю выдержку. К тому же, следует дождаться, выскажет ли блондин своё негодование тем фактом, что незадолго до запланированной даты запуска программы Вани позволяет мне спокойно отсыпаться вместо наших занятий. — Что знаю? — без тени издёвки интересуется Дронов и отодвигает свой ноутбук в сторону, очень тонко демонстрируя настрой продолжать наш разговор. — Что мне приходится прятаться из-за Вики, — неохотно признаюсь, вкладывая в собственный голос всё имеющееся хладнокровие. — Ты сам говорил о том, что она доставила здесь слишком много проблем. — Видимо, это единственное, что ты услышала и запомнила из всего, о чём я тогда тебе говорил. И как же понимать все твои поступки, Маша? Юношеский максимализм отключил твою хвалёную рациональность? — А как понимать, что после всех тех угроз ты сам помог мне переехать, Яр? — решительно закрываю ноутбук, признавая собственное поражение и смирение с тем, что мы действительно будем разговаривать. И, судя по всему, обсуждать именно те темы, которые я надеялась никогда не затрагивать, даже в собственных мыслях огибая их как опасно выпирающие провода с высоким напряжением. И кого я обманываю: нет вообще ни одной темы, которую я по-настоящему хотела бы обсудить с ним. Мне просто как и десять лет назад не нравится оставаться с ним наедине, потому что всё, что он говорит и делает, неизменно приводит к моменту, когда я против собственной воли начинаю выворачивать наизнанку свою душу. — Проще было держать тебя под контролем, чем гадать, что ещё ты решишь выкинуть и как мне это аукнется, — его рассуждения настолько логичны и лишены естественных человеческих эмоций, что у меня не получается разозлиться. Более того, я отчётливо понимаю, что поступила бы точно так же, и от этого меня безжалостно терзают мелкие разряды тока, болезненно бьющие прямо под рёбра. Его бледная мужская рука тянется к кружке медленно, скользит и чуть извивается по гладкой поверхности стола, как вышедшая на охоту змея. Не знаю, чем меня вообще влечёт это скучное зрелище, но кажется легче вырвать себе глаза, чем оторваться от того, как пальцы ложатся на светлую глазурь и сжимаются крепко — всего на пару секунд костяшки светлеют ещё больше, бледной кожей. На фоне его чёрной рубашки кружка выглядит ослепительно-белой, почти сияющей в разлившемся по кухне полумраке. Как флаг грядущего перемирия, то ли по ошибке, то ли по стечению странных обстоятельств выставленный прямо перед нами. Наверное, поэтому я до последнего уверена, что он не решится, не осмелится, не захочет касаться… вот так. Не опустится так низко и не зайдёт так далеко, чтобы пить после меня. А сероглазый подносит её ко рту и делает глоток. Всего один маленький глоток, судя по быстрому движению кадыка. И не шевелится, просто держит край кружки плотно прижатым к нижней губе и смотрит на меня. Долго и упрямо смотрит прищуренными глазами и со слегка растрепавшимися светлыми короткими волосами что упали ему на лоб. И мне хочется рявкнуть, какого хрена он так смотрит на меня. Но сначала бы не помешало понять: какого хрена я так смотрю на него? — Почему в сети о тебе нет никакой информации? — спрашиваю хрипло и нервно облизываю зудящие губы, ёрзаю на стуле, неосознанно пытаясь отодвинуться как можно дальше от него. Дронов опускает руку и кружка жалобно звякает от удара, но хотя бы не трескается. Мыльный пузырь напряжённой тишины лопается как-то незаметно, и мне нравится думать, будто ничего и не было. Так, игра воображения после нескольких особенно изнурительных дней. — Ты просто неправильно искала, — усмехается он и трёт пальцами переносицу, прикрывая глаза. Складывается ощущение, что бодрствовать по ночам ему тоже не впервой, но на лице его всё равно проступают тёмные тени усталости, отогнать которые не под силу ни кофеину, ни доведённому почти до совершенства владению собственной мимикой. — Я учился и начинал работать в компании и время на соц.сети не тратил. — Почему? — Потому что мне это не интересно, и всеми делами здесь заправлял мой дед, а ещё он считал, что я не заслуживаю носить их фамилию Дронов, быть частью этой семьи и уж тем более заниматься созданным им бизнесом, — улавливаю слабую вибрацию в его тихом красивом голосе, волнами жара прокатывающуюся по воздуху и пускающую мелкую рябь по тёмной кофейной глади. Его внутренняя ярость выращена и выкормлена с таким усердием, что даже сидя в прочной клетке самообладания вызывает трепет и ужас. — Пять лет назад он умер, компания отошла отцу и только тогда я стал тоже наследником. — Какой в этом был смысл, если в итоге компания всё равно достанется тебе? Или у твоего деда есть другие потенциальные наследники? — Его это не волновало. Главной его задачей было не допустить, чтобы какой-то мелкий паразит из сраного Новомосковска прицепился к его семье, пробрался внутрь и методично, исподтишка уничтожил их всех, — цедит Яр хмурясь и внимательно разглядывает свои крепко сцепленные ладони. Вместе с ним жду, когда же подрагивающие от напряжения в мышцах пальцы сожмутся в кулак, но этого не случается: Ярослав выдыхает, расслабляется и кривит губы в нездоровой хитрой и коварной усмешке. Из коридора доносится шорох и тихий скрип прогибающихся под чьими-то ногами паркетных дощечек. И я понимаю, что категорически опаздываю, еле успеваю ухватиться за кончик нити, стремительно исчезающей в непроходимом лабиринте вопросов, догадок и предположений. Слушаю приближающиеся к нам шаги и сама смело шагаю туда, откуда вряд ли потом получится выбраться. — А он был прав? — спрашиваю полушёпотом и тут же встречаюсь с ним взглядом, ощущая, как могильный холод резко ударяет мне в спину. Это Ваня открыл дверь на кухню, впустив внутрь поток прохладного воздуха. Яр сдержанно кивает ему, ничего мне больше не говоря. Нет необходимости. Мы оба знаем, что я уже увидела ответ на свой вопрос.***
Десять лет назад.
С наступлением лета мы постоянно ездили на реку. Первые минут пятнадцать пути обычно преодолевали на велосипедах: ветер приятно обдувал уже разгорячённое с самого утра тело, плавящееся вместе с раскалившимися за пару недель жары бетонными стенами квартир и асфальтом, буквально расползающимся прямо на наших глазах. Казалось, что с каждым новым днём на дороге оставалось всё меньше участков, не испещрённых сетью паутинообразных трещин или глубокими, выгрызенными ямами, угодить в которые колесом значило бы неотвратимое падение. Велосипеды приходилось бросать у старого, покосившегося и обросшего сорняками деревянного ограждения, которым кто-то наивно пытался отгородить проход к реке, где неизменно раз в несколько лет тонули то переборщившие со спиртным подростки, то излишне самоуверенные дети, решившие на спор доплыть до небольшого островка, манящим оазисом расположившегося между двумя берегами. Обычно, если в рюкзаках у Васи и Димы многообещающе позвякивали припасённые бутылки с пивом, а с губ не сходила довольная улыбка, стоило ожидать от них попытки повторить судьбу тех несчастных. Через поле, предшествующее небольшому пролеску и непосредственно берегу, я всегда намеренно шла последней, отставала от шумной и веселящейся компании, улавливала только их постепенно удалявшийся звонкий смех и видневшиеся вдалеке макушки. И только уверившись, что меня не будет видно, расслаблялась и отдавалась на волю своим ощущениям. Трава здесь была высокая, колючая: она щекотала оголённые плечи и касалась рук опушёнными колосками, переливающимися золотом под лучами палящего солнца; цеплялась шероховатыми листьями за кружево белоснежного сарафана, останавливала, выхватывала и привлекала меня к себе, уговаривала задержаться подольше; хлестала по ногам иссохшими от нехватки дождя и света стеблями, пригнувшимися к земле в ожидании подбирающейся к ним смерти. Я шла неторопливо, прикрывала глаза от ослепляющих лучей солнца и аккуратно касалась кончиками пальцев стремящихся ввысь соцветий, мягких и податливых, рассыпающихся белыми каплями нежных лепестков. Острые стрелки листьев царапали кожу, впивались в неё тонкими иглами, оставляя после себя незаметные внешне раны, сплошь покрывавшие влажное от жары тело. И эти раны жгли, пекли, невыносимо зудели, принося с собой странно приятную боль, не отпускавшую из своих жестоких объятий ни на мгновение, до самого вечера, пока не удавалось завернуться в тонкое покрывало и заснуть. Это становилось хорошей традицией — с самого утра искать для себя хоть какое-то утешение, способ сбежать от постоянной тревоги, тонкими и упругими стеблями вьюнка оплетавшей все внутренности. Эта тревога разрослась по всему телу, проросла вглубь вен, обвила собой рвано вздымающиеся от тяжёлого дыхания рёбра и там, вокруг отчего-то постоянно ноющего сердца, расцвела издевательски-прекрасными белоснежными цветами. — Машка, чего ты тут застряла? Мы тебя уже потеряли! — Вася вышел мне навстречу и, не особенно церемонясь, подхватил и закинул себе на плечо, бодро зашагав в сторону остальных ребят. — Пусти, неудобно, — вяло отбрыкивалась я, на самом деле боясь дёрнуться слишком резко и просто упасть, ещё и утащить его вслед за собой. Для меня не было секретом, что делает он это исключительно по просьбе Вики: по мере того, как я впадала в необъяснимую меланхолию и стремилась закрыться от всего мира, чтобы попытаться разобраться в самой себе, она, напротив, всеми силами хотела растормошить меня, стараясь ни на секунду не оставлять одну и не выпускать из виду. Несмотря на скромную комплекцию, Вася дотащил меня до реки и почти не запыхался, картинно опустил перед Викой и отвесил ей шуточный реверанс. — Ваша сестра подана, мадмуазель. — Я знала, что всегда могу на вас положиться, мой верный рыцарь! — с картинным придыханием воскликнула Вика и довольно улыбнулась, кинув быстрый взгляд в сторону. Там, прислонившись спиной к дереву и скрестив руки на груди стоял хмурый Дима, скривившийся в гримасе злости и отвращения, а чуть поодаль от него — Яр, смотрящий на меня так пристально, что вмиг стало не по себе. Я молча отошла к ближайшему вытоптанному участку травы, осторожно присела на него и принялась нервно расправлять подол сарафана и поправлять широкие лямки, всё равно постоянно стремящиеся сползти вниз по плечам. Мне постоянно было неуютно, немного противно и неприятно в собственном поразительно быстро менявшемся теле, привыкнуть к которому никак не получалось. Вика искренне хотела помочь мне, с воодушевлением наряжала в свои самые красивые и лучшие вещи. Например, в этот сарафан из белого кружева, в котором она, худощавая и пока ещё немного по-детски угловатая, выглядела как прелестная лесная нимфа, решившая осчастливить обычных людей своим появлением. Расклешенная юбка взлетала и кружилась под редкими порывами идущего от реки ветра и казалась ещё одним из первых распустившихся цветков, особенно красивым и изящным на фоне ярко-жёлтых корзиночек цветущей вокруг пижмы. И теперь это кружево натягивалось и вызывающе выпирало вперёд вместе с моей стремительно растущей грудью, которую хотелось спрятать от чужих глаз, а не выставлять на всеобщее обозрение. Я сутулилась, горбилась, обхватывала себя ладонями за плечи, всеми силами старалась закрыться и совсем по-глупому надеялась, что всё ещё может вернуться к прежнему состоянию. К тому, где я была обычным щуплым ребёнком, а не пухлой девушкой с округлостями и изгибами, казавшимися мне отвратительными. — Извини, но на тебя мы не рассчитывали, — с гадкой ухмылкой протянул Дима, отсалютовав мне бутылкой из коричневого стекла, где переливаясь бликами под палящими полуденными лучами плескались остатки пива. — Димааааа! — возмущённо хлопнула ладонью по земле моя сестра, до этого заразительно смеявшаяся над тем, что ей попеременно нашёптывали на ушко Вася и Дима, расположившиеся как раз по бокам от неё. Я наблюдала за ними со спины, по замедленным движениям, плывущим в пространстве фигурам и постепенно возрастающей громкости голосов отсчитывая степень наступающего опьянения. Только сидящая вместе с ними Карина пила маленькими скромными глотками, не желая отказываться и выпадать из компании и при этом боясь гнева матери, работавшей завучем в нашей школе. — На меня они тоже не рассчитывали, — заметил Ярик вполголоса, так, что мало кому из той компании удалось бы расслышать его слова. Дима снова недовольно скривился, но переспрашивать из гордости не стал, хотя бы переместив свою пробудившуюся после алкоголя ненависть с меня на Дронова, чьё существование считал главной причиной, мешающей им с Викой быть вместе. — А ты опять не пойдёшь с нами купаться, юный Форд Рокфеллер? — Это фамилии двух разных людей, — вставила я по привычке, вовсе не собираясь раздражать Диму ещё сильнее. Но вышло как всегда восхитительно: его лоснящееся от зноя и слегка порозовевшее от пива лицо приобрело яркий багровый оттенок, пока Вася весело смеялся, а все остальные как умели прятали улыбку кроме Дронова который смело широко улыбался обнажая свои белоснежные острые зубы и не сводил взора с меня. — Не пойду. Останусь тут за старшего, — спокойно ответил Яр, присел на бревно чуть поодаль от меня и принялся крутить в пальцах несколько только что сорванных длинных колосков и взъерошил свою светлый ёжик волос на голове. — Боишься не выдержать конкуренции Дронов? — Дима поднялся и стащил с себя майку, почти треснувшую по швам под напором его спешащих пальцев. Вика взволнованно поднялась следом, наверняка уже приготовившись успокаивать разбушевавшегося друга, пока тот снова не кинулся на кого-нибудь с кулаками. — Да куда уж мне с тобой конкурировать, — бросил Дронов насмешливо, намекая на только что устроенный им показательный мини-стриптиз, но Дима сарказма в свой адрес не уловил и горделиво вытянулся, сильнее выпятив вперёд грудь. Тело у него словно было слеплено руками талантливого скульптора, подробно обрисовавшего контур каждой мышцы, выступающей под плотной и загорелой кожей, блестящей от пота. Невозможно не заметить, с каким восторгом и смущением взгляд Карины облизывал рельеф оголившихся кубиков пресса и жадно впивался в широкие и массивные боксёрские плечи. Вика же пренебрежительно отвернулась, умело игнорируя устроенную сцену самолюбования и неторопливо пошла ко мне, аккуратно ступая голыми ступнями по земле с коротким ёжиком высохшей в тени и оборванной травы. Это упрямство у нас семейное, одно на двоих. Наверное, единственная общая черта у двух настолько не похожих по характеру сестёр. Пока мои эмоции продирают внутренности навязчивым сорняком, Вика сама как ядовитый плющ, оплетающий, захватывающий и подчиняющий себе чужие чувства. — Я тоже не пойду купаться. Посижу лучше с Машей, — слова Вики пролились звонким ручейком, чьё быстрое течение не только подхватывало и несло за собой мелкую гальку со дна, но и способно было сдвинуть с места огромный валун. Одним опрометчивым выбором она сбила всю спесь с Димы, будто мгновенно протрезвевшего, растерявшегося и поникшего. Ведь сколько не прикрывайся моим именем, на берегу она осталась вместе с Яром. Жара окутывала нас своим влажным удушьем, беспардонно врываясь даже в спасительную тень огромных деревьев с раскидистыми сросшимися кронами, надёжной крышей смыкавшимися над нашими головами. Недавнее веселье уступило место тревожной неге, погружение в которую оказалось резким и неприятным, болезненно сдавившим и без того кружившуюся от нехватки свежего воздуха голову. Вика села у меня за спиной и осторожно перебирала пальцами мои волосы: искуссно чёрные в отличие от её чисто светлых, плотные и густые, они спускались почти до поясницы. В памяти сохранились далёкие, прорывающиеся сквозь полупрозрачную дымку прошедших лет волшебные ощущения того, как мама подолгу расчёсывала нас вечерами, аккуратно приглаживала непослушные пряди, игриво вываливающиеся из тугой косы, без которой мы никогда не ложились спать. Похожие прикосновения сестры всегда отзывались внутри меня отголосками до сих пор не прошедшей боли, словно каждое нежное поглаживание её хрупкой ладони по моей голове сдирало коросты с не успевших затянуться ран. Но мне не хватало сил прервать настолько важный для неё ритуал, оттолкнуть от себя именно тогда, когда между нами и так постепенно разрасталась огромная пропасть непонимания. Широкий поясок от сарафана она использовала как ленту, которую старательно вплетала в мои волосы, пока ещё рассыпанные по груди, плечам и спине и надёжной завесой прикрывавшие голую кожу с медленно проступающими на ней десятками жгучих алых полос, оставшихся после травы. Остальные вяло плескались в реке, несколько раз неубедительно предлагая Вике присоединиться, на что она лишь отмахивалась. А Яр наблюдал за нами: его серебряный взгляд завороженно следил за тем, как тонкие светлые пальцы быстрыми бабочками порхали вокруг моих волос, легко подхватывали тяжёлые пряди и создавали из них такую простую, но изящную красоту. Всё, к чему она притрагивалась, становилось прекрасным. И он самозабвенно любовался её движениями, не замечая того, как я исподтишка подглядываю за ним. Полоска белого кружева плотно обхватывала волосы, но мне казалось, что она смыкается удавкой на моей шее. И с каждым новым оборотом душит всё сильнее и сильнее, не позволяя сделать больше ни единого вдоха. — Мне не нравится. Можно я её сниму? — я дёрнулась в сторону, не дожидаясь ответа от опешившей сестры, и принялась судорожно выдёргивать чёртову ленту, безжалостно вырывая себе волосы. Хорошо знакомое чувство панического удушья, сдавившего грудь и шею, медленно отступало по мере того, как я освобождалась от мучительных пут, но ему на место приходил не менее страшный стыд, из-за которого я боялась оглянуться и посмотреть Вике в глаза. — Вик, сколько там времени? Нам ещё не пора? — за внезапно раздавшимся криком Васи я не услышала шороха, с которым маленький предмет мог упасть в траву под моими ногами. Просто резко ощутила, что мне чего-то не хватает и успела заметить, как блеснул на солнце золотистый металл цепочки, зацепившейся за край ленты и свалившейся с моей шеи. Однажды я уже потеряла цепочку с тем крестиком, который покупали мне на крещение. Так же нелепо не заметила, как он свалился где-то во дворе у бабушки, и найти его так и не удалось. Взамен мама надела на меня свой собственный. А через неделю они с отцом погибли. И потерять его сейчас я не могла. Просто не имела на это никакого права, совершив слишком много ошибок за один день. Я упала на колени и испуганно шарила руками по траве, надеясь ощутить под пальцами металл, но секунды текли друг за другом и набирали скорость, а среди зелени с вкраплениями розовых шапочек клевера не было ничего похожего на золото. — Что ты ищешь? — спросил Ярик, присев на корточки рядом со мной. Я слышала, как переговаривались вернувшиеся на берег ребята, вовремя вспомнившие о том, что нам с Викой нужно успеть на почту до закрытия, забрать посылку для бабушки, потому что сами мы об этом напрочь забыли. — Золотую цепочку с крестиком. Она упала где-то здесь, — мой голос впервые так сильно дрожал, будто внутри натянулась до предела уже надорванная струна, горящая вот-вот порваться с оглушающим визгом. Страх ледяными мурашками облепил вспотевшую спину и пальцы дрожали, всё ещё ощупывая небольшой участок травы. — Цепочку? Ту самую? — мгновенно подскочила ко мне взволнованная Вика, услышавшая наш разговор. — Давай я помогу найти. — Не надо. Её здесь нет, — я покачала головой, поднялась на ставшие ватными ноги и попыталась вернуть себе прежнее спокойствие. Это самое верное решение — смириться с потерей и пытаться жить дальше, словно ничего не произошло. Если так получилось сделать после смерти родителей, то и сейчас должно получиться. — Нам уже пора возвращаться в город. — Давай мы останемся и поищем ещё, — холодные бледные пальцы Ярослава осторожно коснулись моего локтя, пытаясь привлечь к нему внимание, но вместо логичной благодарности я отшатнулась от него и зачем-то продолжила остервенело срывать со своей головы остатки ленты. — Маш, но ведь это… — нерешительно начала Вика, но оборвалась на полуслове, наткнувшись на мой решительный и пугающе равнодушный взгляд. — Всё нормально. Пойдём. На обратной дороге я молчала и лишь кусала внутреннюю сторону щеки, свыкаясь со случившимся и сдерживая раздражение от того, как часто сестра бросала в мою сторону обеспокоенные взгляды. Они с Дроновым постоянно о чём-то перешёптывались, не останавливаясь ни в очереди на почте, ни в нашей квартире, и я еле проглотила злобный возглас «да всё со мной нормально!», щепоткой чёрного перца жгущий рот. Дома я забралась на свою кровать, схватила первую попавшуюся под руки книгу и принялась имитировать увлечённость чтением, слишком откровенно демонстрируя своё нежелание общаться с кем-либо. И увлеклась по-настоящему, сбежала от собственных реальных проблем в выдуманный мир чужих переживаний, взлётов и падений, опомнившись только в тот момент, когда на улице начинало смеркаться. — Вика с Яриком ушли куда-то гулять, — сообщила мне бабушка, обеспокоено поглядывая на часы, бесстыдно указывающие время, когда мы обычно уже ложились спать. — Ох, лишь бы прогулки эти нам потом не аукнулись. Не зря ж говорят: яблочко-то от яблоньки… — Бабуль, Вика у нас слишком умная, чтобы натворить таких глупостей. Я уверена, что тебе не стоит переживать. Если бы только я сама верила в то, о чём так уверенно говорила. — Дело ж молодое, где там мозги-то ейные будут! Ладно, ты давай-ка спать иди, а этим я завтра выговорю, чтоб по ночам не шлялись больше где не попадя, — проворчала бабушка, настойчиво подталкивая меня к спальне. Сон не шёл очень долго. На место царившей днём невыносимой духоты пришла ночная тьма, обрушившая на город спасительные потоки проливного дождя. Раскаты грома гремели за окном, капли настойчиво барабанили в стекло и украдкой пробирались через приоткрытую форточку внутрь комнаты, нерешительно собираясь по краям подоконника маленькими лужицами. Я крутилась с боку на бок и изучала чёткие силуэты мебели, видневшиеся под лунным светом, надеясь дождаться возвращения в спальню сестры. Но под монотонный ритм, отбиваемый стихией, незаметно для себя заснула.***
Шаловливый луч света растормошил меня прямо на рассвете, пробежался по нырнувшим под подушку рукам и выгнувшейся шее, остановился аккурат напротив лица и разглядывал меня так долго, что мне пришлось нехотя раскрыть глаза. И стоило мне только осознать наступление нового дня, как на плечи тут же легли тяжёлые ладони тревоги — самого преданного моего спутника, вот уже несколько месяцев не оставлявшего меня в одиночестве ни на секунду. К счастью, Вика лежала в своей кровати накрыв голову подушкой, наверняка собираясь как следует выспаться после своей затянувшейся вечерней прогулки. Поэтому я встала и на цыпочках выбралась из спальни, боясь ненароком её разбудить. — Будешь кофе? Чайник только закипел, — Яр как ни в чём не бывало хозяйничал на кухне, а я так и остановилась в дверном проёме, не решаясь зайти. Молча смотрела на его широкую спину, сгорбившуюся над низкими шкафчиками, с остро выпирающими сквозь футболку лопатками и широкими крепкими плечами. Если бы я только знала, что встречусь здесь с ним, предпочла бы ещё несколько часов неподвижно лежать в собственной кровати. А теперь ситуация казалось безвыходной: не убегать же прочь, в самом деле. Сероглазый блондин обернулся, непонимающим прищуренным взглядом уставившись на меня, до сих пор глупо мнущуюся в проходе, и мне пришлось прошмыгнуть на кухню. — Нет, я ничего не хочу Яр, — поспешила ответить я, пока осторожно пробиралась к своему любимому табурету в дальнему углу, где в окружении плотно прилегающих стен и стола чувствовала себя в безопасности. А ещё рядом было окно, в которое мне так нравилось подолгу смотреть, несмотря на то, что вид открывался до отвращения обыденный: раскинувшаяся между нашим домом и тем, что напротив, широкая полоса земли с редкими клочками замызганной травы, где местные мальчишки любили гонять мяч; выкрашенные в ядрено-зелёный цвет скамейки у подъездов, старая трансформаторная будка с исписанными и изрисованными стенами и тонкая полоска хвойного леса, видневшаяся вдалеке, на самом стыке горизонта с небом. Но пройти к желаемому месту мне не удалось. Дронов резко развернулся, и я оказалась зажатой в мизерном расстоянии между ним и оставшимся за спиной кухонным гарнитуром. — А это должно тебя обрадовать Машь, — хмыкнул он и улыбнулся, опустил руку в карман своих джинсов и вытащил оттуда что-то мелкое, обнадеживающе блеснувшее золотым бликом. — Но откуда Яр? — опустившаяся в мою ладонь цепочка с маминым крестиком насквозь прожигала кожу теплом раскалённого металла, словно стремящегося отомстить мне за вчерашнее предательство. — Вернулись вчера вечером к реке. Я нашёл её. Она отлетела в сторону, почти под самое дерево, и лежала на земле — после дождя её бы размыло, и нам бы уже не удалось ничего найти, так что успели совсем впритык. — Спасибо, — выдохнула я, с трепетом смотря на маленький крестик с кружевными краями, который уже не надеялась больше увидеть. Наверное, одного «спасибо» было мизерно мало, чтобы по-настоящему отблагодарить его за этот поступок, но у меня не получалось вытащить из себя больше ни одного звука, словно язык врос в болезненно пересохшее нёбо. — Смотри, здесь замок слабый, он просто разогнулся и поэтому она упала, — он сделал шаг навстречу и принялся водить кончиком указательного пальца по моей до сих пор вытянутой вперёд ладони, расправляя свернувшуюся маленькой змеёй цепочку в поисках того самого замка. Мне стоило неимоверных усилий не отшатнуться в тот же момент, и теперь взгляд беспомощно следил за его движениями. Неожиданно ледяные на ощупь подушечки еле касались моей кожи, но при этом оставляли на ней следы настолько глубокие и жгущие от боли, что я напряжённо ожидала, когда же причудливый рисунок внутренних ран вскроется и зальёт наши руки бурлящей алой кровью. Так не могло больше продолжаться, и мне категорически не нравились его попытки вести себя так, будто мы друг другу близкие люди. Вот отчего меня почти трясло: от наигранно тёплых отношений между нами, когда как через месяц он умчится в столицу, а через год уже и не вспомнит о нашем существовании. Я не хотела привязываться к людям. Слишком рано поняла, что они могут уйти в один момент и оставить после себя насквозь пробитое горем сердце, заживить которое уже не получится. И тем более я не хотела привязываться вот так, заранее зная, как и когда всё закончится. — Я пока зажал замок обратно, но лучше его заменить, иначе снова потеряешь, — продолжал Яр, пока я трусливо пятилась назад, не решаясь убрать ладонь и не чувствуя достаточно самообладания, чтобы и дальше оставаться на месте. Свободной рукой облокотилась на поверхность позади себя, уже готовясь к побегу, но вместо этого коснулась запястьем оставшегося на плите горячего чайника и с низким шипением отскочила от него, врезавшись носом в грудь Ярика. — Блин, Маша! Он нахмурившись схватил меня за предплечье, подтолкнул к раковине и сунул ошпаренную руку под струю ледяной воды. И чёрт бы побрал человека, придумавшего эти маленькие, нелепо вытянутые кухоньки, где не могут нормально развернуться даже двое подростков. Потому что из-за недостатка пространства он прижимался к моей спине всем своим ощутимо горячим телом, стоял так близко, что под лопатками я чувствовала его сильно выпирающие рёбра, и до сих пор крепко держал моё запястье в кольце своих длинных тонких пальцев и наши руки плотно соприкасались и почти переплетались друг с другом. Опасно задержав дыхание, я шокировано уставилась на то, как тугой поток воды хлещет по красному пятну с медленно вздувающимся прозрачным пузырём. Не чувствовала ни боли, ни страха, только странно-неприятное давление в груди, словно там тоже наливался огромный, распирающий изнутри пузырь. — Где у вас аптечка? — спокойный и ровный голос Дронова доносился будто из-за стены, и я пришла в себя резко, словно получив звонкую пощёчину от собственного сознания, настойчиво повторяющего, что мне давно пора перестать притворяться слабой и беспомощной. — В гостиной, шкафчик под телевизором, — блондин оставил меня в одиночестве, и, громко выдохнув из себя всё скопившееся вместе с воздухом в лёгких напряжение, я просто опустилась на ближайший стул, наконец разжала всё это время сжатую в кулак здоровую руку и ещё раз посмотрела на крестик, оставивший на ладони красные отметины. Ярик вернулся со старым кожаным чемоданчиком, где бабушка хранила лекарства, и начал копошиться в нём, перебирая попадающиеся под руку тюбики и украдкой поглядывая в мою сторону. — Ты отлично держалась. Если бы я мамин потерял, — он рефлекторно коснулся пальцами тонкой замызганной верёвки, видневшейся из-под ворота футболки, — не знаю, что бы стал делать. — Смирился бы с этим Яр, — ответ вылетел из меня сам собой, как маленькая ядовитая стрела обиды, которой хотелось смертельно его ранить. За то, что у других не получалось обращаться со мной, как с ребёнком, а у него — да. За то, что против воли делилась с ним самым сокровенным. За то, что мне слишком часто казалось, будто он меня понимал, но быть так категорически не должно. Взгляд Ярослава был тяжёлый нахмуренный, уже не светлый а потёмневший, словно вглядываешься в глубокий колодец, где под хмурым дождливым небом можно различить только серо-голубые пятна плесени и переливы затухшей прозрачной воды, плескавшейся где-то на самом дне. Чем дольше смотришь на него, тем отчётливей чувствуешь, как мутная ледяная вода обхватывает с головой и утягивает вниз, заливается в рот и медленно, с наслаждением убивает тебя. От него вообще всегда пахло смертью. Могильным холодом. Дождём. И тем самым хвойным лесом, куда меня всегда необъяснимо тянуло. Он ничего не говорил, но кажется, будто требовал ответа. В том, с каким ледяным спокойствием выкладывал на стол тюбик с какой-то мазью, как вскрывал потёртую упаковку с бинтом, как выжидающе смотрел всё это время. И мне пришлось сдаться, пойти на попятную в только что начавшейся войне со своей эмоциональностью, так не вовремя решившей прорасти сквозь гиблую чёрствую землю. — Когда привыкаешь ничего не иметь, смириться с потерей не так уж сложно Яр, — прошептала я и отвела от него взгляд. Небо за окном медленно затягивалось грязной ватой дождевых облаков.