***
Веритас с облегчением рухнул на кровать лицом в подушки. До сих пор не верилось в реальность происходящего, будто и не было никакого суда, будто не спал на неудобной койке и не мечтал поскорее оказаться в привычных серых стенах. Интересным образом работает человек: отними у него блага жизни, и при возвращении он начнёт ценить их сильнее. Наконец, можно закрыть пробелы в учёбе, прочесть книги, что давно ждут своего часа, просто побыть наедине с собой и в спокойствии, переосмыслить всё произошедшее, что ощущалось той самой кашей с комочками — странной и мерзкой. И, казалось бы, вот она, желанная свобода, но радость исчезает так же быстро, как и появилась. Все переживания обрушились разом, подобно ведру холодной воды. А разобрать их не было ни сил ни желания. Надо отвлечься. Уборка всегда помогала расставить всё на свои места. Веритас открыл кухонную тумбу. В ней творился беспорядок — оно и понятно. Разбирая различные крупы, цельнозерновой кофе и чай, от последнего в память ворвались несколько размытые воспоминания. Он вытащил небольшой бумажный пакетик, аккуратно завязанный лентой. Нос защекотал приятный лёгкий запах различных трав, как говорила Жуань Мэй — очень полезных.***
— В Японии до сих пор проводят чайные церемонии, — девушка аккуратно раскладывала небольшие чашки на деревянном подносе. — В её основу легли идеи дзен-буддизма, сосредоточенность, внимание к деталям, понимание естественной красоты и умение видеть совершенство в несовершенстве. В последствии, чайную церемонию упростили, отдавая предпочтение простой посуде и интерьеру, чтобы ничего не отвлекало от сути ритуала. Жуань Мэй аккуратно подожгла несколько благовоний, стоящих в маленькой полупрозрачной вазочке. В средине невысокого столика стоял чайник, из носика которого медленно поднимался пар. Приглушённый свет раскрывал комнату с другой стороны — тени игрались на стенах, пробегали по лицам, принимая чудаковатые формы. Тихий голос Жуань Мэй казался мелодичной песней, от которой в голове было приятно пусто. Смесь запахов различных трав расслабляла. — Процесс приготовления чая, обычно, происходит в полной тишине, — поясняла та, складывая платок, которым снимают крышку чайника. — Звук соприкосновения с утварью и кипения воды носит поэтическое название «ветра в соснах», — Мэй аккуратно взяла чайник в руки, придерживая маленькую крышку рукой. — А главная цель церемонии — уйти от суеты внешнего мира, — она лёгким движением руки разлила напиток в округлые прозрачные чашки. Веритас внимательно наблюдал за процессом, стараясь запомнить каждую деталь. То, каким образом лежат цветы на нише токонома, как стоят благовония и остальная посуда. Каждому предмету на столе отведена своя роль. Этот процесс казался медитативным, успокаивающим. Вся посуда стояла в минималистичной композиции, не сложной, но при этом очень утончённой. — Пробуй, — Жуань Мэй обхватила чашку двумя ладонями, принюхиваясь к чайному аромату. Веритас коротко кивнул, повторяя движения подруги. Запах действительно был невероятным: лёгким и пряным одновременно. Тепло быстро разлилось внутри, на нёбе осталась слабая горечь — но совсем не противная, контрастирующая со сладостью. — Потом, когда-нибудь, проведёшь для меня чайную церемонию самостоятельно, — улыбнулась.***
Веритас некоторое время тупил взгляд на пакетике чая в руках. Воспоминания отзывались теплом в груди, возвращали в те наполненные солнцем дни. Лёгкая грусть проскользнула тенью на лице. Это, кажется, единственное, что оставила после себя Жуань Мэй. Она не часто привозила ему какие-то сувениры — в этом не было нужды — но почему-то именно этот, казалось бы, самый обыкновенный чай, значил куда больше любых дорогих подарков. Он положил его на самое видное место, чтобы в будущем обязательно насладиться необыкновенным вкусом. Закончив небольшую уборку, Веритас с приятной усталостью сел на кровать. Теперь осталось лишь вооружиться книгой, и, можно считать, вечер удался. Выбор пал на незамысловатый фэнтезийный рассказ — хотелось просто расслабиться. Обернувшись в мягкое одеяло с накрахмаленными простынями, он принялся покорять воображаемые миры. Однако, удовольствие продлилось недолго. Прекрасную тишину разбила резко включившееся музыка из-за стены. И сначала Веритас игнорировал её — она была даже относительно приятной. Но с каждой последующей минутой музыка становилась громче и агрессивнее. Веритас накрыл лицо книгой, раздражённо вздыхая. Ну почему сосед не может быть тихим? Он уже даже смирился с постоянным запахом табака, лишь бы в такие часы — вообще-то поздние — была тишина. Веритас, наверное, долгих десять минут стучал в дверь Авантюрина. Ответа, как ожидалось, не следовало. Звонки так же игнорировали, на конце провода постоянно раздражающе слышалось «Абонент сейчас не может ответить». Музыка резко прекратилась, в груди зародилась надежда, что ночной концерт подошёл к концу, но она быстро разбилась о скалы. Веритас уже был готов выломать эту клятую дверь. Удивительно, сосед будто прочитал мысли, всё-таки соизволил показаться на пороге. И, конечно же, нетрезвый. Авантюрин, шатаясь на месте, с широкой улыбкой жестом приветствовал Веритаса, даже пригласил войти. — Сделай, хотя бы, потише, — разминая переносицу, на выдохе произнёс. Авантюрин не слышал. Или же просто проигнорировал, садясь на кровать. Он постукивал ладонью по колену в такт музыке, тихо подпевал. Тяжело вздохнув, Веритас прошёл вглубь комнаты. — Авантюрин, сделай тише, — требовательно и твёрдо проговорил Веритас. И был вновь проигнорирован. Это неимоверно выводило, но обилие разбросанных бутылок на полу не позволяли прямо высказать своё негодование. Авантюрин залпом допил очередную банку, ставя её куда-то под ноги. Сколько времени он так изводит свой организм? — Ты специально? — раздражённо фыркнул Веритас. — О чём ты? — Авантюрин поднял голову, всё так же улыбаясь. В ход пошла следующая банка. Да сколько их у него? — Я попросил сделать потише. — У-у-у-у, — махнул рукой. — Чего ты такой скучный, Веритас? Лучше давай присоединяйся! Отмоем твою свободу. — Спасибо, откажусь. У меня нет привычки травить своё тело хмелем, — сложил руки на уровне груди. — Я хочу отдохнуть. Пожалуйста, сделай потише. Я же не запрещаю тебе устраивать здесь попойки. — Ой! Какой правильный и идеальный Веритас Рацио! — кривлялся Авантюрин. — Я тоже хочу отдохнуть, знаешь ли. — И это ты называешь отдыхом? — изогнул бровь. — Тебе наутро будет плохо. — Да похуй мне, — цокнул, делая глоток. — Мне и без алкоголя плохо, и ничего, живу как-то. Веритас устало опустил голову. Пьяные люди — невыносимы. Совершенно игнорируют любые слова и просьбы, эгоистично упиваясь чудом современности, которое, как они думают, помогает избежать реальности. И сколько бы они не выпили, сколько бы не просыпались рано утром от ужасных головных болей — никогда не признают свою ошибку и недальновидность. Веритас перехватил банку, отбиваясь от попыток выхватить её обратно. — Хватит, — уже более требовательно произнёс, хмурясь. — Что хватит? — злился Авантюрин. — Я, блять, без тебя могу решить, что мне делать, святоша. Съеби. Веритас игнорировал попытки забрать банку, перехватывал за запястья, слабо сжимая. Авантюрин не сдавался — иной реакции он и не ожидал — извивался, толкался, но всё-таки сдался, с надутыми щеками садясь за стол. Положив подбородок на руку, он долго смотрел в окно. Хотел что-то сказать, но заплетающийся язык не позволил. Слышались только короткие чертыханья. — Хватит травить себя. Ты не один живешь на этой планете, подумай об окружающих. — Знаешь, — вскочил Авантюрин, тыча пальцем в грудь Веритаса. — Тебе какое дело? Ты у нас Мать Тереза? Помогаешь таким, как я? — Таким, как ты? — изогнул бровь. — Ничтожным, ущербным, да я не знаю! — раскинул руки в стороны. — Что вам, блять, от меня всем нужно? Не такой я хорошенький, как вы хотите. И мне, честно, похуй! Потому что нет разницы — вы все дальше своего носа не видите. Но да, конечно, эгоист здесь я! Как же! — Я совсем не считаю тебя таковым. Успокойся. — Я спокоен! Просто меня выводят такие, как ты. Посмотрите, я святой! Не даю своему однокурснику спиться! — театрально кривлялся. — Да в рот я вас таких ебал. — Авантюрин, — Веритас положил ладони на его плечи, говорил совсем тихо и низко, — Я не запрещаю тебе пить. Но сейчас тебе действительно хватит. Топаз бы сказала ровно то же, если тебе от этого проще. — О! А ты её новый друг, да? — сердито заулыбался. — Ну да, куда уж мне. Небось ещё она тебе, как мама, советовала приглядывать за мной? — Не неси бред, — рыкнул. — Это моя инициатива. И, если бы ты не шумел, я бы даже не пришёл. — Ну так и проваливай, — его голос звучал необычно низко и грубо. — Не стоит так разбрасываться словами. А Топаз лишь искренне переживает за тебя. — Охотно верю, — Авантюрин скрылся за дверью ванной. Злость — хотя, скорее скромные её остатки — смешалась в отвратительный головокружительный коктейль. Горьковатый привкус спирта остался на сухих искусанных губах, немного дрожащих, потому что эмоции лились через край. Человек по ту сторону зеркала такой же омерзительный, до скрипа зубов бесячий. Он глумился, тычил пальцем и кривлялся. Смотрел прямо в эти бесячие глаза — так бы и выколол их, будь чуть больше смелости. А под ними красовались тёмные круги, как бы личное напоминание, что даже во сне нет место отдыху и спокойствию. И что теперь? Добился желаемого внимания? Теперь-то ты рад? Удар пришёлся ровно посередине. Треск стекла звучал как-то слишком глухо. Мелкие осколки падали на пол, всё ещё отражали спрятанных в тени демонов, удовлетворённо облизывающихся. Боль совсем не беспокоила — Авантюрин её не чувствовал. Не мог. Струйка крови пачкала пожелтевшую раковину, оставляла странные акварельные разводы. Кулак сильнее прижимался к разбитому зеркалу, чтобы эти тысячи неоновых глаз больше не смотрели, не выдавливали оскал. Как же он устал. Устал от самого себя. От тревожных мыслей, что волнами накатывали с головой, тянули на глубину. Он не мог их контролировать, будто хозяин этого уродливого тела кто-то другой. Но смелости закончить всё нет. Какой-то смысл в его гнетущем существовании всё же есть. Только Авантюрин не видит его. Не хочет. Веритас собирал валяющиеся по всему полу банки, образующие странный рисунок. Иногда, задумавшись, расставлял хаотично расставленные вещи в свой порядок. Это успокаивало натянувшиеся до предела нервы. Подобно расставленным фигуркам, он упорядочивал разбегающиеся в разные стороны мысли. Авантюрин показался в дверном проёме — уже не злой — пусто смотрел на Веритаса. — Музыка выключена, можешь уходить, — безэмоционально протянул. — И оставить тебя в таком состоянии? — Веритас не поднимал взгляд, сгребал банки в пакет. — Я не хочу, чтобы завтра тебя обнаружили висящем на верёвке. — Не бойся, тебя не обвинят, — сухо усмехнулся. — Я специально записку оставлю. Веритас хмуро посмотрел на Авантюрина, явно не оценивший шутку. Взгляд упал на кровавый узор, расплывшийся по костяшкам, а после и на саму его причину. Глаза удивлённо раскрылись, метались из стороны в сторону. — Что ты.. — слова и их смысл терялись в молчании напротив. Авантюрин только неоднозначно повёл плечами, будто ничего и не произошло. Будто маленькие осколки не выглядывали из-за пальцев. — Идиот! — только и мог выдавить из себя. Ранки неприятно ныли, совсем чуть-чуть. Веритас, всё бубня себе под нос, аккуратно обрабатывал руку, больше похожую на неудачные попытки нарисовать картину. Авантюрин же отдалённо наблюдал, лишь изредка шипя. Объяснять свой поступок или даже просто разговаривать он не собирался. Ему и нечего рассказывать. Только Веритас слишком дотошный. Пока не вытянет что-то вменяемое — так и продолжит грозно смотреть. Но, на удивление, он молчал, изредка поглядывая на смотрящего в окно Авантюрина. Ранки противно шипели от перекиси, подобно Веритасу, негодовали и просили пояснения. — Зачем? — голос громко ударил по ушам. Авантюрин не ответил. Тело больше не желало потакать действиям его дурного хозяина, обмякло, иногда подрагивая от слабых спазмов. — Совсем себя не жалко? Авантюрин усмехнулся. Что за идиотский вопрос? Конечно, нет. — Злиться нормально, — Веритас вытер последнюю засохшую дорожку крови. — Но не посредством нанесения себе вреда, — он выводил аккуратные линии вокруг порезов пропитанной спиртом ваткой. — Можно, например, сходить в спортзал. Или перевести фокус на что-то другое. В крайний случай — ударить подушку, — затягивал бинт поуже. — Поговорить с кем-то, в конце-концов. Физическая боль самому себе никак не утолит твои эмоции, а уж тем более не поможет решить проблему, — на запястье теперь красовался небольшой бантик. Авантюрин осмотрел забинтованную руку, несколько раз сжав её. Острая боль током прошлась по предплечью, брови непроизвольно свелись к переносице. От прекрасного опьянения не осталось и следа — это печалило. Потому что теперь порезы ныли, а ещё и совесть проснулась. Наверное, останутся маленькие шрамики. Ещё одни. Сколько их там у него? — И всё же, из-за чего ты так напился? — Веритас аккуратно складывал бинты в коробку. Авантюрин не ответил. Не знал, как объяснить и нужно ли. Вопрос звучал призрачными отголосками где-то в туманном сознании. Иногда появлялся силуэт — нечёткий и размытый, а потом снова пропадал, будто и не было его вовсе. Веритас молчал, не настаивал, показалось даже, что понимал. И от этого стало только тошнее. Потому что все принципы резко разбились, подобно тому зеркалу. Потому что Авантюрин держался уже из последних сил. — Можешь не говорить мне, — говорил полушёпотом, — Но расскажи хотя бы Топаз. Внутри что-то треснуло. Жалкие остатки возведённой стены кирпич за кирпичиком крошились. — Она переживает. Авантюрин поджал губы. И снова он молчит. Не потому, что сказать нечего, а потому, что это глупо. Глупо вот так себя вести. Глупо метаться из стороны в сторону. Глупо отрицать очевидное. — Думаешь? — губы неприятно расцепились. — Ты можешь не замечать многих вещей, но это не значит, что их нет вовсе, — Веритас накрыл коробку крышкой, немного порванной и мятой. — Не думай, что никто не способен тебя понять. — А ты понимаешь? — печаль виднелась в отсутствующих бликах во взгляде, в улыбке — грустной, зато без привычной фальши. — А хочешь?