09.07.2023 — 05.04.2024
Эпилог
5 апреля 2024 г. в 17:01
Ветер нёс над землёй палую листву, трепал крылатку Гоголь и кудри Бинха, и будто вовсе не затрагивал Якова, пока тот, невозмутимый и собранный, говорил неторопливо, в своём алом пальто выделяясь среди пасмурного осеннего пейзажа неуместно ярким пятном.
— …черновой вариант отчёта я вам набросал, лежит у Николая Васильевича в конторке, вместе с его рукописью. Прочитаете, перепишете, можете своими словами, главное, факты никакие не потеряйте. За Данишевским следите в оба — не верю я, что у него на уме ни одного плана побега, не из тех он, кто сдаётся. Я здесь тоже буду держать ухо востро, ежели что — немедленно вам отпишу. Коли у вас вопросы будут, тоже пишите…
— Обязательно, Яков Петрович, — голос у Гоголя звучал так, будто он еле держится, чтоб не заплакать; но всё-таки держится. — А если просто так… без вопросов… можно писать?
— Конечно, душа моя, — тепло улыбнулся Яков. — Буду рад получить от вас весточку… Александр Христофорович, вас тоже касается.
— Я не мастак писать письма, — сухо отозвался тот. — Но буду иметь в виду. До свиданья, Яков Петрович.
И полез в карету, всем своим видом демонстрируя презрение и неприятие ко всем этим прощаниям, расставаниям и прочим слезовыжимающим сценам.
Гоголь виновато посмотрел на Якова и тоже — полез.
Хлопнула дверца, свистнул кнут над парой пегих…
Яков проводил карету взглядом, повёл плечами, поднял всё-таки воротник пальто и пошёл прочь. Гости уехали — дела остались, а уж сколько осталось проблем — и не перечесть. До бунта ведь и правда только чудом не дошло, и так все Всадником перепуганы были, а тут ещё и Вий, и Гоголь, да и с самого Якова подозрений, чуял он, общественность так и не сняла…
Но тут уж только время поможет.
Время — и, разумеется, отсутствие новых убийств.
…Пройдя село насквозь, он остановился у кузничной ограды, прислушался, не слышно ли чужих голосов, и толкнул калитку.
— Добрейшее утро, Вакула Силович!
— Здравы будьте, господин Гуро, — сумрачно отозвался кузнец, как обычно, не в радости от того, что приходится им иметь друг с другом дело, но не имея оснований отказывать.
— Сделал, что я просил?
Вакула бросил короткий взгляд на дом.
— Сделал.
— Показывай.
Вакула нахмурился ещё пуще, однако же из-за наковальни вышел и пошёл вглубь двора, направляясь к конюшне, против обыкновения запертой на огромный замок; снял с пояса связку ключей, отпер…
Яков в нетерпении подался вперёд.
Конь Данишевской стоял посреди конюшни, опустив голову так, будто сработанные сыном ведьмы удила тянули её к земле, и косил глазом на путь к свободе, но с места не трогался. Не шевельнулся он, и когда Яков подошёл ближе, поймал поводья, с любопытством провёл пальцами по краю мундштука…
— Недоброе вы замыслили, господин Гуро, — негромко заметил Вакула, так и оставшийся стоять на пороге. — Грех на душу возьмёте — не смоете.
— Откуда такой вывод? — полюбопытствовал Яков, впрочем, больше внимания уделяя тому, как взобраться в седло эдакой громадины и не навернуться. Наездником он был, по собственному признанию, посредственным, на момент прибытия в Диканьку так вовсе лошадей опасался, потом уже волей-неволей привык. Но это существо, по сути-то, лошадью только выглядело, а на деле было некоей разновидностью нечисти, ладить с которой Якову было не привыкать…
— Для добрых дел нечисть объезжать не требуется, — отрезал Вакула.
Яков рассмеялся, выпрямляясь в седле; конь под ним переступил, пряднул ушами, и снова замер, неестественно тихий и покорный.
— Даже не стану спорить. Спасибо за работу, Вакула.
— Немає за що, — сухо отозвался тот и отступил с дороги. Мог бы и не трудиться, на самом деле — не пройдя и пары шагов, конь соскользнул в Навь, а через мгновение — Яков даже разглядеть ничего не успел — был уже на берегу реки.
— Оксана Остаповна, я здесь.
— Вижу, — Оксана поднялась из травы, бросив недоплетённый венок; глянула настороженно не то на коня, не то всё-таки на самого Якова. — Не передумал, значит?
— Меньше слов — больше дела.
— Опять командуешь, — буркнула она, подходя ближе. — Руку дай…
Яков бестрепетно сжал холодную скользкую ладонь неупокойницы и втянул её в седло.
Миг — и на берегу никого не осталось.