Загляни в бездну (Look into the Abyss)

      Буря дерьма разгорается с новой силой, когда они находят Трейси. И это нервирует не только, тем, насколько неестественным является ее сверхъестественный статус — судя по тому, что говорит им Дитон, — но и тем, как его магия разгневана от самого ее присутствия. Словно гул в его жилах превращается в разъяренный осиный улей, атакующий его неправильно, неправильно, неправильно. Магия, вспыхивая и громыхая, как гром среди ясного неба, отказывается игнорироваться, и это, вероятно, одна из причин, почему Стайлз не может сейчас сосредоточиться — она лежит без сознания на смотровом столе, Дитон работает рядом, а слова Малии звенят в ушах, — но есть и еще кое-что, что не дает ему покоя.       Когда он смотрит в маленький задний коридор клиники для животных, на дверь, ведущую туда, Стайлз так легко представляет, что ждет его впереди.       Хранилище. Едва заметная аура активных щитов, а за ними…       Стайлз осторожно усиливает маскировку, скрывая дрожь, пробежавшую по позвоночнику, чтобы его друзья не засекли ее. Связь тихая, Пустота ничего не комментирует — Стайлз благодарен ему за то, что вокруг столько людей, — но он и не прячется, как будто это обычный день, обычное место, ничего необычного. А дело в том, что Стайлз посещал клинику множество раз, но с тех пор — никогда, и искушение, небольшое волнение над и под его руной — столь же возбуждающее, сколь и пугающее — никогда не было таким заметным. Но самое страшное? Это Стайлз. Это все Стайлз. Он едва держится на полу, собирая все силы, чтобы не пойти туда и не увидеть, и не взять.       Возможно, именно поэтому он замечает его слишком поздно — вспышка вдоль плеча, бдительный взгляд, кричащий предупреждение, которое теряется в беспорядочных мыслях Стайлза. Его сознание возвращается в настоящее только тогда, когда Трейси налетает на него, и яд мгновенно сковывает любое движение. Он проклинает бурю в собственной голове, пока остальные превращаются в парализованных марионеток с перерезанными ниточками — и девушка убегает, пробившись сквозь рябину.       Чертова фантастика.       Именно то, что им было нужно, — новая угроза, невосприимчивая к их единственной защите. Даже струйка присутствия Пустоты, проникающая все ближе, сдерживает настороженный интерес.       Ты случайно не знаешь, кто она, черт возьми, такая?       Точно ли я знаю — нет. Неудачный эксперимент? Возможно.       Стайлз почти готов возразить, что, каким бы ни был эксперимент, он мог пройти удачно, с тем сверхъестественным, но неуязвимым для горной пыли преимуществом, и все же… Магия в его жилах, приглушенная сейчас, непреклонна: с ней что-то очень, очень не так, и не только в том, что он никогда прежде не видел ничего подобного. Стайлзу сейчас нужно сосредоточиться не на этом, а на том, что он не может пошевелиться.       Ты можешь попытаться выжечь яд, но все присутствующие будут знать, что ты не человек. Твой выбор, лисенок.       Просто ему чертовски повезло. Трейси, возможно, сейчас на взводе, и он ничего не сможет сделать, пока не будет готов нарисовать мишень на своей спине — и как бы Стайлз не беспокоился о будущих невинных жертвах, ему пока что нравится его жизнь. Так что остается ждать.       Когда Малия встает первой, Стайлз, пожалуй, испытывает наибольшее облегчение — она хорошо ориентируется в запахах и, по крайней мере, позаботится о том, чтобы Трейси больше никому не навредила. Тем не менее, на остальных уходит слишком много времени, чтобы понравиться Стайлзу. Их находит Тео — и даже не смешно, что его появления достаточно, чтобы Стайлз впал в ступор и заставил его магию сжечь остатки яда прежде, чем тот успел его коснуться. Тео выглядит одновременно удивленным и недовольным, когда Стайлз отмахивается от него, поднимаясь на ноги без посторонней помощи, поскольку Дитон все еще частично парализован. Забава Пустоты лишь подогревает его ненависть. Он даже не может протестовать против того, чтобы взять с собой Тео, потому что им, конечно же, нужна любая помощь.       Полегче, Стайлз. Не могу сказать, что я не рад, что ты так сильно его ненавидишь, но будь осторожен и не сорвись.       Ну, у меня есть ты, чтобы напомнить мне об этом, не так ли?       Стайлз даже не говорил об этом всерьез — отчасти да, но это было скорее разочарование, чем что-либо еще, и все же усмешка Пустоты так же ласкова, как и забавна; как и его голос, когда он отвечает.       Так и есть, лисенок.       И маленький пушистый шарик, живущий у него в груди, нахохлился, такой довольный, восхищенный тоном, голосом и вниманием — Стайлз не обращает на него внимания, или пытается, и они следуют по пятам за Малией.       Это здравый смысл, хотя и немного мрачноватый, ожидать хотя бы легкой катастрофы от того, что могло произойти за это время, особенно если это приведет их в полицейский участок — сколько кошмаров было связано с этим местом, — но чего Стайлз никогда, никогда не ожидал, так это увидеть Лидию — лежащую на земле в луже собственной крови, с глубокой раной в боку.       Кира уже там, люди движутся вокруг, но Стайлз застыл в дверном проеме, приковав взгляд к багровой ране. И снова Тео, этот засранец, подходит к Лидии с ремнем и давит на нее, чтобы вывести Стайлза из шока.       Они пытаются уговорить его уйти, Лидия смотрит на него так, будто призывает его уйти, но он ни за что на свете не оставит ее в таком состоянии. Его магия взлетает вверх, разгораясь, огонь в жилах готов к одной только мысли, и Стайлз падает на одно колено. Взяв ее руку, он едва заметно целует костяшки пальцев и думает: «С тобой все будет хорошо». Потому что для Лидии Мартин нет другого выхода.       Неосознанно, не спрашивая, не задаваясь вопросом, Стайлз выводит невидимые руны на ее руке, не знает, вспыхивают ли они золотым светом или ему удалось скрыть это, но ему все равно, не сейчас, не тогда, когда Лидия смотрит на него со слезами, пониманием и благодарностью.       — С тобой все будет хорошо, Лидс, — повторяет он, голосом твердым, как сталь, и в последний раз сжимает ее руку, пока отец уговаривает его пойти с ними.       И она кивает, улыбается, несмотря на боль, которую он чувствует в воздухе, струйка сладости проходит по его позвоночнику. Он даже не осознает, что все это время принимал ее, что по руке и кисти ползут черные вены, и не замечает глаз, пристально наблюдающих за ним.       — Теперь буду, — добавляет она, как обещание, как понимание, о котором не знает никто, кроме шерифа, а затем ее рука слабо толкает его. — Иди.       И он идет, сердце тяжелое и колотящееся, полное такой убежденности, что в случае неудачи он сойдет с ума, он уверен в этом, но есть и другие, кому нужна помощь, есть Трейси в подвале с мамой Лидии, черт возьми, и Малия с ними, поэтому Стайлз идет за Скоттом, за отцом, надеясь не найти тело. Но, конечно, они находят.       — Это была не я! Я клянусь, там были другие парни!       Малия в бешенстве, напугана так, как Стайлз еще никогда не видел, и Трейси не выглядит так, будто она умерла от когтей или клыков. Ее описание подстегивает постоянный ужас в животе Стайлза, но также, похоже, вызывает интерес Пустоты.       Ты что-нибудь о них знаешь?       О них — да, но до меня доходили только слухи, которые могут соответствовать действительности.       — Эй, все в порядке, — говорит он, успокаивающе кладя руку на плечо Малии. — Я верю тебе. Мы разберемся с этим.       Он переводит взгляд на Скотта, который, кажется, сомневается, но все же кивает. И Стайлз думает, когда же это случилось — чтобы альфа сразу не поверил собственной стае.       Когда мы вернемся домой, ты расскажешь мне все, что знаешь. Даже если это всего лишь слухи.       Конечно, Пустота, как всегда, звучит забавно, но Стайлз не может отделаться от мысли, что под этим скрывается настороженность. Все, что тебе нужно, лисенок.       Слова пронзают его до глубины души, горячие и настойчивые в том низком, плавном наречии, которое, кажется, всегда таит в себе злобное обещание. Никак не связанное с обсуждаемой темой. Стайлз не решается попробовать, пока нет.       Оказывается, ничего особенного — действительно, одни слухи, да и тем трудно поверить. Люди пытаются продлить свою жизнь, ищут способы как в магии крови, так и в человеческой науке, погружаясь во все более страшные эксперименты, как над сверхъестественными существами, так и над другими. О них только шептались, даже не были уверены, что они действительно существуют.       Ты никогда не проверял их? интересуется Стайлз, заканчивая записывать собранную информацию на листе бумаги, чтобы приклеить его на доску для криминалистов.       Я собирался, признается демон, безучастный и бесстрастный, но война отняла у меня большую часть внимания, а потом… Ну, ты знаешь, что случилось потом.       Стайлз вздрагивает от рычания в последней фразе, под словами проступает острый край, которого он не решается коснуться. Поэтому он приклеивает бумагу на место, в угол, где она не привлечет внимания, если он когда-нибудь позволит кому-нибудь просмотреть свои находки. Даже при одном взгляде на нее его охватывает холодный ужас, тяжелеющий в глубине живота.       Похоже, у тебя есть шанс сделать это, думает он, сглатывая пересохшее горло.       Пустота гудит, низкий звук, почти как мурлыканье в груди, и вот оно — легчайшее прикосновение к обнаженной руке Стайлза, прохладное и призрачное, вызывающее мурашки по коже. Словно отпечаток тела.       Похоже, так и есть.       Спустя несколько дней — мозг гудит от множества теорий и мыслей, а ужас все еще так тяжел, словно свинцовый груз, тянущий его вниз, — Стайлз уже настолько устал и на взводе, что его бдительность ослабевает. В самый неподходящий момент.       К этому времени, со всеми своими знаниями и подозрениями, Стайлз должен был лучше знать, чем заснуть в библиотеке. Хотя, как ни крути, он рассчитывал, что его друзья — или хотя бы персонал, который там работает, — разбудят его до того, как окончательно стемнеет и он окажется там один. Потому что, конечно, Роско снова не заводится, и ничего хорошего из его джипа, ломающегося на пустых парковках, не выходит. Серьезно, ему нужно выделить один день, чтобы починить его окончательно и, возможно, отнести в магазин, потому что его магии, похоже, недостаточно, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии — или он сам не верит, что достаточно, поэтому и ломается. Забава по поводу их связи тоже вполне ожидаема — Пустота сказал бы ему то же самое. В общем, голова Стайлза явно не там, где должна быть. Он устал, его мучает сонливость, он склонился над двигателем с гаечным ключом в руках и пытается выудить ответы из механизмов, когда руны на его левом плече вспыхивают.       Это всего лишь секунда преимущества, едва ли достаточно.       Стайлз делает инстинктивный выпад в сторону — отбрасывает руку, сжимающую гаечный ключ, за спину, и в ушах раздается тошнотворный хруст от соприкосновения с костью. Рычание разрывает воздух, их глаза встречаются…       Донован. Это Донован.       Конечно, блядь.       Парень бросается на него, оскалив зубы, с нечеловеческой скоростью и силой. Только его магия и руны помогают Стайлзу отклониться, едва избежав нападения, но он все еще всего лишь человек во плоти. Донован вцепляется в него, что-то пытается вцепиться в кожу Стайлза сквозь рубашку, что-то острое, но сила вспыхивает, разгорается, и Стайлз отбрасывает Донована от себя ударной волной, от которой Роско оказывается рядом с ним. Донован приземляется в нескольких футах от него, рыча и шипя, оскалив клыки, но этого недостаточно, чтобы вырубить его. Однако Стайлз не задерживается, чтобы посмотреть. В его крови бурлит адреналин, и он взлетает, зная, что химера следует за ним, не оглядываясь.       Его бешеные шаги не имеют направления — Стайлз несется через школу к библиотеке, отрезая себя от мира, пытаясь думать, но в голове у него все перегружено острыми зубами, рычащими угрозами и тем, что его сила полыхает в жилах, как огонь. Паника захватывает его легкие, но в теле много адреналина, и чернила вспыхивают по всей длине левой руки и плеча, не давая ему сравнять здание с землей и пытаясь сохранить его в целости и сохранности. Но это также делает их бесполезными в остальном.       Поэтому он прячется между стеллажами, цепляясь за полку и не думая о том, чтобы не расколоть ее силой своей хватки. Злобная, мстительная ярость забирается в легкие, в горло, давит на стиснутые зубы, когда он слушает, как Донован извергает чушь, как нарочно выводит его из себя, и Стайлз знает, но это не меняет того, как сильно его магия требует вырваться наружу, уничтожить угрозу, показать, что значит быть Искрой, никогда не подпускать химеру к его отцу. На кону стоит его отец, а не Стайлз, ему все равно, выйдет ли он из этой ситуации живым, но он не может подпустить Донована близко…       Но шерифу будет не все равно, шепчет Пустота, побуждающая, злобная энергия кружит по узам, твоему отцу будет не все равно, если ты не вернешься. Лисенок, многим будет не все равно, как бы они тебя не заслуживали. И мне тоже будет не все равно. Сражайся, Стайлз, спаси своего отца.       Слова просачиваются сквозь мышцы, проникают в кости, в самую душу, и Стайлз делает один долгий вдох, прислушиваясь к тишине. Это нехорошо, совсем нехорошо.       Спаси себя.       На этот раз предупреждения не будет, все его руны уже разгорелись, пульсируют и держат его сосредоточенным. Когда руки пробивают полки, из горла Стайлза вырывается крик, сырой и испуганный. Он борется, пытается отбиться пустыми руками, гаечный ключ выпадает из его хватки, и шквал ощущений, магия, которая действует, удары, рычание и угрозы, выбивают Стайлза из равновесия, и он не может…       Сосредоточься, Стайлз, используй свою магию!       В результате драки они оказываются в центре библиотеки, что-то пытается прокусить его одежду, рот, полный зубов, оскаливается на него, но в конце концов его режут слова…       — Твоя смерть сломает шерифа, и тогда, тогда я убью и его.       Нечеловеческий рык разрывает горло Стайлза.       С силой, которой у него не должно быть, с приливом злобной мощи Стайлз отбрасывает Донована к строительным лесам. Раздается треск, что-то расшатывается, зрение становится острее, чем когда-либо, но расплывается по краям, и Донован падает на колени, боль насыщает воздух медвяной сладостью, затем пытается встать…       И Стайлз снова швыряет его на строительные леса — без прикосновений, просто силой мысли, рычанием, раздающийся в глубине его груди. Донован отскакивает и падает на пол в нескольких футах от него, но в воздухе раздается еще один грохот, скрежет металла, падение балок — и библиотеку заполняет крик.       Весь воздух покидает легкие Стайлза.       Донован лежит на полу, захлебываясь собственной кровью.       Стайлз подходит ближе и смотрит на багровые пятна на полу, на то, как грудь Донована едва поднимается вокруг металлической балки, вонзившейся ему между ребер. Этот жуткий, вызывающий кошмар образ застывает под веками Стайлза, и он никогда его не покинет. Когда он протягивает руку, не понимая, что делает, что-то серебристое стекает вместе с кровью, а затем Донован делает последний рывок и замирает с остекленевшими глазами.       Все как в школе: химик лежит на полу с разнесенным лицом, а Стайлз не может отвести взгляд, застыв, магия сжигает его внутренности, но разум совершенно пуст. Но на этот раз он не один.       Он мертв, Стайлз.       Слова делают свое дело. Стайлз вздрагивает, делает шаг назад, потом еще один, прерывисто вдыхает, а вместе с ним и острую, но угасающую горько-сладкую боль, все еще пронизывающую воздух, — она просачивается сквозь кожу и просачивается по связи.       Он убил его. Стайлз убил его. И это даже не первый, а второй. Две жизни, Стайлз забрал две жизни. Паника забирается в легкие, в горло, когтями впивается в кожу изнутри, перехватывает дыхание…       Ты сделал то, что должен был, настаивает Пустота, твердый и уверенный, голос приказывает слушать, пробиваясь сквозь испуганную дымку, окутавшую разум Стайлза. Ты спас свою жизнь, спас своего отца, Стайлз.       Но…       Он бы не остановился. Даже если бы его поймали, думаешь, он бы не вырвался? Не попытается отомстить?       Стайлз сглатывает, делает еще один шаг назад, сосредотачивается на тоне Пустоты, на его присутствии в узах — якорь в бушующем шторме, неподвижный, непоколебимый.       Ты хорошо справился, лисенок, и ты спас жизни.       Это маленькое признание, простая похвала за то, за что он не должен ее получать, теплом растекается по его груди и жжет веки. Но это действует. Стайлз цепляется за слова, за тепло, проникающее сквозь связь, и пытается думать о своем отце, убитом или оставшемся в одиночестве — и это даже хуже, в каком-то смысле — смерть не случается с тобой, она случается со всеми вокруг тебя. Поэтому он прислушивается к себе, к Пустоте; отчаянно хватается за твердую, как скала, уверенность, струящуюся по узам, удерживающую его вместе не меньше, чем руны, все еще нагретые на его руке. Но он не может оставить это вот так, не может…       Телефон невинно лежит на столе, пока Стайлз подходит ближе, борясь с собой на каждом шагу, но он должен сделать хотя бы это. Если он не сделает этого, то его рассудок будет разрушен. И все же, когда он слышит помощника шерифа на другом конце, он не может заставить себя говорить, дышит тяжело и рвано, пытается собрать волю в кулак, но ничего не получается. Он ждет, пока не станет ясно, что они пошлют кого-то проверить его, затем с почти нечеловеческой скоростью кидает трубку и вылетает из библиотеки.       Его мысли бешено несутся, пока он сбивает капот Роско и садится на водительское сиденье, вцепившись в руль окровавленными пальцами. В голове нет ни одной связной мысли, только вспышки: школа, балка, ток электричества по венам, ощущение, что он выпустил эту ударную волну, этот всплеск силы, взорвал пушку, швырнул Донована на эшафот, магия гудит от восторга. От диких, коротких вдохов легкие застывают, схваченные невидимой хваткой, а остатки разума борются с требованием теней, вьющихся под ребрами.       Стайлз доводит себя до панического приступа, задыхаясь, дрожа и думая, потому что, о боже, что он собирается делать, они найдут тело, увидят его карточку в журнале, он должен будет сказать им, он не может, он не может…       Его теневая руна пульсирует, тепло, давление и отпечаток руки, который кажется почти реальным, почти физическим. И он настолько выбит из колеи, что даже не может оценить это ощущение.       Ты сделал то, что должен был, Стайлз…       Они не поймут… они не поймут, я не могу…       Тогда пошли они к черту, они тебя не заслуживают.       Я только что убил его!       Балка убила его.       Что…       Эта странная мысль выбивает Стайлза из колеи, запутав ему мозги настолько, что он наконец замечает сирены, бросает джип на задний ход и скрывается из виду настолько, насколько это возможно. Ожидание напряженное и ужасное, и Стайлз все еще сглатывает панику, надеясь и страшась любого исхода, даже если сейчас возможен только один…       — Это звонок-розыгрыш, — трещит рация. — Здесь ничего нет.       Что…       Это невозможно. Невозможно.       Убедившись, что помощник шерифа уже далеко, Стайлз вырывается из джипа, бежит по той же дороге и врезается в дверь библиотеки.       Пусто.       Крови нет. Тела нет.       Посмотри-ка на это, интересно, промурлыкала Пустота в оцепенении, которое только что опустилось на разум Стайлза. Проблема решена, похоже.       И Стайлз вздрагивает, неверие смешивается со странной яростью, порожденной страхом, ползущим по его внутренностям.       Как это — проблема решена?! Если он не мертв…       Ни одно сверхъестественное существо не могло воскреснуть и так быстро навести порядок. Голос Пустоты ровный и уверенный, почти пренебрежительный, если бы не спокойствие, струящееся по связи. Здесь действует что-то другое. Вопрос в том, что именно. И —       — опасно ли это для нас.       Сглотнув, Стайлз осматривает место, ищет следы, кровь, доказательства того, что произошло всего несколько мгновений назад, делает глубокий вдох, едва уловимые остатки запахов покалывают на языке, один из них — в особенности…       Балки прислонены к строительным лесам, аккуратно, ни одной лишней, но когда Стайлз подходит ближе, приглядывается к ним — на одной из них кровь. Всего лишь капелька. Но она есть.       Смесь облегчения и ужаса вызывает тошноту.       Пойдем, Стайлз, голос Пустоты звучит мягче, ниже, шепчет. Нет смысла оставаться здесь. Мы разберемся с этим позже.       И как бы Стайлзу ни хотелось остаться, попытаться распутать все сейчас, пока все не стало еще запутаннее, демон прав. Он не может здесь больше ничего сделать. Ему нужна доска, нужно облечь свои мысли во что-то осязаемое, облегчить их связь, заняться исследованиями, расспросить друзей, узнать, что происходит с другими, а здесь, сейчас, он этого сделать не может. Поэтому он едет домой, поездка превращается в сплошное пятно, смотрит на свою доску для преступлений и делает несколько глубоких вдохов, прежде чем попытаться написать имя. Едва он закончил, как зазвонил телефон.       Тело Трейси тоже исчезла.       Новый интерес пронизывает связь, когда ужас борется с облегчением в Стайлзе, битва перекрывается гулом в его венах и тихим гулом Пустоты.       Я же говорил, говорит он легко, на грани поддразнивая. Стайлз сжимает губы в тонкую линию, выдыхая длинный вдох через нос.       Может быть, это те чертовы ученые?       Пустота, похоже, надолго задумался, прежде чем по связи пришло что-то вроде покачивания головой.       Не думаю. Они никогда не скрывали своих беспорядков, их это не волновало. Это что-то другое.       И пока что они не могут сказать о его намерениях. Стайлз записывает на доске тело Трейси, стирает Донована, сердце тяжелеет и колотится в груди, а потом берет паузу, чтобы просто почувствовать — кровь в венах, магию, силу, гудящую, бурлящую и вечно жаждущую, тени, вьющиеся между легкими, связь, заложенную в его руне. Его рука, его плечо, чакры над позвоночником — все его чернила покалывает от признания, от утверждения, и кисти прохладного присутствия на его спине достаточно, чтобы успокоить остальных. Вскоре наваливается усталость, но его сны — это смесь осколков, разлетающихся на куски образов, крови, огня и размытых фигур, похожих на пятна.       После этого дни проходят как в тумане — клубок ужаса, раздражения и самой обыденной, серой реальности. По крайней мере, до тех пор, пока Лидия не похищает его, прижав к шкафчикам, однажды в школе. Он как раз пытается не спорить с Пустотой по поводу того, что больше никогда не встретится на поляне снов - мол, сам разберись, дорогой, — усмехается демон с грубым рычанием, — это ты боишься с ней столкнуться. Стайлз остается стоять с открытым ртом, как будто хочет ответить, но, конечно, ничего не выходит, ни вслух, ни в мыслях — и тут его находит Лидия с острыми зелеными глазами.       — Стайлз, ты в порядке?       И он так сильно вздрагивает от звука ее голоса, что чуть не ударяется о металлическую дверцу шкафчика.       — Что… что? — он с трудом поправляет себя, закрывает шкафчик и старается не обращать внимания на отсутствие негромкого хихиканья, которое обычно возникает в таких случаях, и на тепло, которое обычно следует за этим, несмотря на смущение Стайлза. Ничего не выходит, и это чертовски больно, поэтому он сосредоточился на Лидии. — Нет, то есть да, я в порядке. — она не выглядит убежденной, но она также что-то держит в руках и явно хотела найти его, так что… — Что такое? Что случилось?       — Мы нашли это в комнате Трейси.       Лидия протягивает ему книгу, и ему даже не нужно прикасаться к ней, чтобы магия запульсировала в его позвоночнике и разлилась огнем по венам. Он зол, прямо-таки взбешен, когда берет книгу и опускает взгляд на обложку. В обычном случае что-то подобное, возможно, привлекло бы его внимание как неплохой научно-фантастический ужастик со стимпанковскими нотками, но сейчас…       Ужасные Доктора.       В этот момент сразу же становится ясно несколько вещей. Одна из них заключается в том, что, как бы пошло и нелепо это ни выглядело на первый взгляд, они оба сразу же убеждаются, что эти трое и есть те самые ученые, о которых говорил Пустота. Сохраняя их человеческие, разлагающиеся тела любыми способами — изображение определенно подтверждало эту теорию, по крайней мере. Второе — это реакция магии Стайлза. Целое гнездо шершней, снующих вверх-вниз в его крови, взволнованных и голодных, кричащих то же самое: неправильно, неправильно, неправильно, что и с Трейси в клинике для животных. И, наконец, третье…       — Лидс, тебе показалось, что она читала что-то подобное?       Он поднимает голову, чтобы встретиться с острыми зелеными глазами, и пытается объяснить, насколько это важно, но, судя по тому, что ее красные губы уже сжались в плотную линию, она, вероятно, взволнована не меньше Стайлза.       — Не совсем, она выглядела в ее комнате не к месту, как ты можешь себе представить.       — Так ты знаешь, что это приманка, да?       Лидия насмехается, а Стайлз, даже будучи на взводе, не может удержаться от усмешки. Точно. Глупый вопрос. Она слишком умна, чтобы не понять.       — Скотт хочет, чтобы мы это прочитали.       — Конечно, хочет…       Стайлз перелистывает несколько страниц, позволяет пальцам прочертить несколько строк, но его магия взлетает так быстро и так сильно, что он толкает книгу обратно в руки Лидии. К счастью, расплавленная сила, текущая по его телу, никак не проявляется внешне, но это только усиливает хмурое выражение лица Лидии.       — Да, не думаю, что это очень хорошая идея.       И что еще более удивительно, похоже, его настороженность вызвана не только им самим — хотя чувство, исходящее с другого конца их связи, можно было бы точнее назвать презрением, чем чем-либо еще. Тем не менее, у него сложилось впечатление, что Пустота смотрит на книгу с не меньшим подозрением, и, учитывая то, как они связаны, иногда трудно определить, какая часть их реакции относится только к Стайлзу, а какая — к Пустоте.       — Я тоже не в восторге от этого, но что еще нам остается? — говорит Лидия, убирая книгу в карман сумки, сдерживая разочарование долгим вздохом.       Стайлз мог ответить только одним. Все, что у них было, — это исчезающие тела и книга, а у него, возможно, были какие-то слухи от могущественного духа, но это были всего лишь слухи. И он даже не мог ими поделиться, так как сейчас они были бесполезны.       — Я знаю, просто… —проводя руками по лицу, Стайлз пытается удержаться и не развалиться на части прямо здесь и сейчас. Когда он позволяет им упасть, он не может встретить обеспокоенный взгляд Лидии. — У меня плохое предчувствие. Очень плохое.       — Тогда нам нужно быть осторожными.       Ее голос полон спокойствия, легкой убежденности, но Стайлз видит эти неровности — в каком-то смысле они и его собственные. Улыбка, приподнявшая его губы, столь же язвительна.       — Как всегда, осторожно?       При этом рот Лидии искривляется в уголках.       — Может быть, немного осторожнее.       И Стайлз резко смеется, без юмора, но Лидия его понимает. По крайней мере, они попытаются. Но что это даст — Стайлз боится, что ничего. И по тому, как Лидия начинает кусать губу и отводить глаза, он уже понимает, что ему не понравится то, что она скажет дальше.       — Это еще не все, — просто говорит он, и в его груди зашевелилось любопытство, а лис заинтересованно навострил уши.       Лидия кивает, одновременно прямо и решительно — она переворачивает книгу на последнюю страницу и показывает ему. Для доктора Валока.       — И что?       — Он в Айкене.       Пол словно разверзается под ним, сердце уходит в пятки, и только крепкая хватка с другого конца их связи удерживает его в вертикальном положении. Острый взгляд Лидии устремлен на него, но она продолжает, когда он не падает в обморок на месте.       — Видимо, проводил какие-то безумные эксперименты над сверхъестественными существами и теперь заперт вместе с ними.       — Дай угадаю, — голос звучит гораздо спокойнее и ровнее, чем кажется Стайлзу, но, возможно, в нем звучит Пустота, эта уверенная, легкая непринужденность духа, не дающая ему содрогнуться, — Скотт хочет с ним поговорить.       Еще один кивок, еще одна пропасть разверзается под ними, магия в его жилах гудит и не дает покоя. Но когда он встряхивает головой и снова смотрит на Лидию, ее губы все еще сжаты, а на лице застыло напряженное выражение.       — Боже, Лидс, что это?       — Может, это и ничего не значит, — начинает она, обводя взглядом окружающих, словно убеждаясь, что никто не находится достаточно близко, чтобы услышать, — но именно Тео указал на эту преданность.       Мгновенно вспыхивает гнев, который, кажется, принадлежит Стайлзу, но подпитывается и присутствием Пустоты, свернувшейся на краю его чувств.       — Я ни капли не доверяю этому засранцу…       — Я знаю.       Лидия не сводит с него взгляда: решительный, ровный, ни капли сомнения, хотя он знает, что внутри она так же насторожена и измучена. Стайлзу не нужно много думать об этом, чтобы догадаться.       — Ты идешь туда. — и ему не нужно ждать ее кивка, чтобы понять это. — Я иду с тобой. И нет, ты не убедишь меня в обратном. Я иду с тобой, Лидс.       Она не протестует, по крайней мере, не слишком сильно. И слава богу, потому что Стайлз ни за что не отпустит ее туда одну, когда она только-только пришла в себя. Ему и в голову не приходит, пока они не оказываются внутри Айкена — Скотт и Кира застряли за пределами сверхъестественного крыла, — что Лидия, вероятно, уже видит его насквозь, а может, и их. Но, как и во всем остальном, Стайлз быстро отгоняет эту мысль и не задается вопросом, как будто если не признать ее, то она исчезнет.       Они стоят у камеры Валока, настороженно наблюдая за ним через стекло, и Стайлз настолько взвинчен, что едва может стоять на месте. Вся кожа зудит, маленькие искорки бегают вверх-вниз под толстовкой, угрожая заставить его дрожать на виду у всех. Кровь стучит в ушах так громко, что, если бы не его чуть более совершенные, чем у человека, органы чувств, услышать что-либо было бы непросто. А Пустота висит так близко к поверхности, что Стайлзу хочется прижаться к нему еще ближе и утонуть в его присутствии.       Когда этот мерзавец требует от Лидии выкрикнуть информацию, Стайлз снова погружается в свои мысли, и лиса в его голове сворачивается в нетерпении. Он протягивает руку, чтобы не дать Лидии сделать или сказать что-либо, и когда Валок ловит взгляд Стайлза, тот вздрагивает.       — Не делай этого, Лидс, — говорит он низким и хриплым голосом, не отводя взгляда. Стайлз не будет принимать решение за нее, но она должна знать, что это худшая идея.       — Почему? — Лидия не протестует, ей так же неспокойно, как и Стайлзу, но она хочет знать. И он с радостью рассказывает ей.       — Потому что он воспользуется твоим криком, чтобы выбраться.       Зрение Стайлза мерцает — размытое по краям, но такое четкое в остальном, что почти кружится голова. Призрачные цвета, словно дым, поднимаются в воздух, гул и жужжание магии и электричества, но там, куда устремлен его взгляд, человека окружает тошнотворная бледность. И Валок отшатывается на шаг назад, что-то испуганное и потрясенное проступает на его лице, в глазах, в дрожащих руках. Стайлз не может предположить, как изменились его глаза — блеснули ли они серебром, хищно сверкнув, или каким-то другим оттенком, а может, и тем и другим сразу, но эффект поразительный.       — Невозможно, — пробормотал Валок, как олень, попавший под свет фар и смотрящий на свою гибель.       — Либо ты рассказываешь нам, что знаешь, либо мы уходим отсюда. Я уверен, что мы сможем разобраться во всем сами, а ты можешь гнить здесь, мне все равно.       Его голос тоже изменился, хотя зрение пришло в норму. Голос тяжелый и низкий, как будто в его груди нарастает рык. Стайлз понимает, что это не похоже на его неуклюжее и суетливое поведение — голова наклонена, глаза сфокусированы и неподвижны, тело расслаблено и в то же время напряжено, словно готово в любую секунду нанести ответный удар. Тяжесть взгляда Лидии кажется огромной, но она как-то меркнет вместе с тем, как ровно и сильно бьется его сердце о ребра.       Валок уступает. В его настороженном взгляде звучит нотка тщательного расчета, когда он говорит, что им нужно прочитать книгу, разблокировать подавленные воспоминания, мы бы узнали, если бы увидели их, верно? спрашивает он Пустоту, не доверяя ни одному слову из его уст, конечно, лисенок, они не смогли бы от нас спрятаться, и Стайлз уже совсем готов потребовать от Валока ответов, чтобы подловить его на собственной лжи, если бы он не был правдив, но все рушится.       Они прячутся, когда приходят Ужасные Доктора. Стайлз укрывает их как можно лучше, тени в его груди корчатся так сильно, что он уверен: Пустота, должно быть, помогает, а потом они уносят свои задницы из Айкена. Он успевает подумать только о Питере, застрявшем где-то под землей, но у них нет времени, и плохо скрываемая искра раздражения демона пресекает эту мысль в зародыше. Возможно, когда-нибудь он придет, чтобы задать волку несколько вопросов, но пока есть куда более важные дела.       И если после этого Лидия будет наблюдать за ним с еще большим вниманием, что ж. Стайлз не зря усовершенствовал свой метод игнорирования проблем.       Однако есть вещи, которые Стайлз не может игнорировать. Например, когда он послушно сидит в гостиной Скотта с экземпляром книги на коленях — как бы ему ни хотелось ее читать, у них действительно не было другого выхода — и пытается дочитать ее до конца, несмотря на гневный гул под кожей, он не может не заметить Тео. Помогающего, легкого, уверенного в себе Тео. Добровольно вызвался читать книгу вместе с ними, чтобы показать себя, войти в стаю, продемонстрировать, как он готов следовать приказу Скотта. Но если Стайлз правильно направит свои чувства, то сможет легко понять, что Тео только притворяется, что читает. Он достаточно медленно перелистывает страницы, достаточно убедительно скользит взглядом по строчкам, но в облаке чувств вокруг него нет никакой вовлеченности — это скука, это расчет, это сосредоточенность. Но не на книге, нет. Потому что, когда все остальные читают, Тео читает всех их.       В какой-то момент их взгляды встречаются, и как бы Стайлзу ни хотелось отвести глаза, он этого не делает — добровольно или нет, неважно. Когда Тео пытается послать ему легкую улыбку, как будто они друзья, обменивающиеся невинными взглядами за чтением, Стайлз не обманывается. И Тео тоже это знает.       Я бы разорвал его на части ради тебя, лисенок, предлагает Пустота, прижимаясь к его шее, почти касаясь, так близко и в то же время так далеко, попроси, и я с радостью сделаю это.       Стайлз верит ему.