☬☬☬
— Авгин. Тихий, спокойный голос доносится сквозь полудрёму; убаюкиващий, вызывающий желание глубже провалиться в беспокойный сон, уже подкрадывающийся к нему очередным кошмаром. — Авгин. Это важно. Авантюрин нехотя открывает глаза, чтобы увидеть Агнессу, что села на подлокотник, чуть наклонившись к нему. Он, как обычно, уступил ей кровать, разложив для себя небольшой диван в номере — спать в одной постели со Святой казалось кощунством, которого он не заслужил. — Что ты… — Авантюрин чуть поднимается на локте, протирая глаза, и голос после сна звучит хрипло. — Сегодня пройдёт важное событие, авгин, — спокойно перебивает его Агнесса. — Мне необходимо вернуться, дабы завершить дело первостепенной важности. Это всё кажется продолжением дурного сна. Агнесса, сидящая бездыханной статуей у его ног, и смотрящая на него из тьмы немигающим взглядом пустых глаз, с лёгкостью впишется в антураж кошмара. Авантюрин смаргивает сон, пытается понять, что от него хотят. Выходит из рук вон плохо. — Это ведь может подождать до утра? — делает попытку Авантюрин, проводя ладонью по лицу. — Нет необходимости прямо сейчас направляться на Апокриф? Агнесса склоняет голову, точно престыженная. Мигом сделалась кроткой, несуразно-одомашенной — Авантюрину мимолётно кажется, что он всё же притащил с улицы котёнка. Немного дикого, немного болезненного, но всё же очаровательного до безумия. — Да. Верно. Приношу свои извинения, авгин, я не сумела совладать с эмоциями. Пришедшее видение слишком взбудоражило меня. Авантюрин ловит себя на желании потрепать её по голове, ободрить. Почти захотелось поддаться ей и прямо сейчас направиться туда, куда она просит, но сонливость оказывается сильнее. Он, в отличие от неё, обычный человек, слишком нуждающийся во сне. Специально ведь на протяжении всего дня изнуряет себя, нагружая работой, чтобы после — упасть без сил. Вынужденная мера, чтобы действительно заснуть. — Иди обратно спать, ладно? Утром всё обсудим. — Я не могу уснуть, — тихо произносит Агнесса, глянув на него искоса и чуть помедлив с продолжением фразы, — в одиночестве. Авантюрин несколько мгновений молча смотрит в потолок. Вспоминает её прикосновения, вспоминает их поход в казино. Он ей ни слова о случившемся там не сказал, так и не осознав, каким образом придать своим неясным чувствам форму и внятный образ. Отрёкся от собственного желания обхватить её щёки своими руками и по-це-ло-вать, хотя едва ли он был бы способен на нечто такое, светлое и нежное. Скорее… столкновение губ. Осквернение святого лика. Грехопадение. Авантюрин смаргивает наваждение. Хочется спать и — немного — чужого тепла. Минутная слабость, выбравшееся подсознание в полудрёме. Ночь развязывает язык откровенности: — Хочешь поспать вместе? Агнесса наклоняет голову, несколько мгновений молчит, точно не ожидала такого предложения. Осмысляет. И всё же отвечает так легко и беззаботно, точно совершенно не думала: — Да. И поднимается на ноги, безмолвно приглашая последовать за ней. Отчего-то начинает казаться не воплощением кошмара, а неясным видением, пойманным на грани между сном и явью. Больше она не носит его одежду, вместо неё — первые вещи, купленные в новой жизни. Авантюрин ни словом не обмолвился о произошедшем в казино, ловко сменив фокус внимания на искреннее изумление Бриджерса, потребовавшего подтверждения у дилера, что мошенничества не было — Святость, оставшаяся их секретом на двоих, таковым не считается. После — отвлёкся на трату большого куша. Агнесса изначально не нуждалась в большой сумме денег, потому большую часть Авантюрин с чистой совестью потратил. Богохульно отнесся к Святой, как к шарнирной кукле; развлекался, наблюдая за её послушными преображениями, и чувствовал себя так, словно всё в его руках. Костюмы, брюки, блузки — всё ей к лицу, будь то белый, красный или зелёный, во всём она смотрится хорошо, но во всём она смотрела на него чуть искоса — ей было непривычно, неудобно. До этого — закрытая одежда, чёрные балахоны, сдержанная роскошь. Авантюрин щёлкнул пальцами, и ей принесли платья, юбки, воздушные накидки. Полусапожки на платформе, туфли с острыми шпильками, фривольно открытыми носиками и тонкими ремешками, обхватывающими лодыжки. Авантюрин махнул от одного конца магазина до другого, скупив всё, словно пытаясь что-то себе доказать. Бросался деньгами, как пулями из пулемёта. Снова, снова и снова. Иначе ведь не умеет. Но сейчас нет ни кричащей роскоши, которая не волнует Агнессу, ни отчаяния, закрадывающегося между каждым сказанным словом и сделанным жестом. Есть лишь хрупкая нежность в пастельных оттенках. Авантюрин устало усмехается, укладываясь в собственную постель — почти соскучился по ней за несколько бесконечно долгих дней, проведенных на диване. Агнесса чуть ёрзает, притирается к нему щекой, совсем как ласковая, домашняя кошка. Чувствуется её вес на груди — совершенно невесомый, точно его укрыли тонким одеялом, сотканным из звёзд. Неосознанно выходит провести ладонью по её волосам, приласкать, пригладить, утешить. Авантюрин уверен, что в священных книгах с родины Агнессы определённо была история о юноше, что слишком многое позволил себе по отношению к Святой, и поплатился за это, ощутив на себе гнев небес. И всё равно руки с шёлковых локонов, разлитых меж его пальцев кровавыми реками, не убирает.☬☬☬
— Расскажешь подробности? Устоявшаяся утренняя рутина; Агнесса занята своими Священными думами, он пьёт кофе и пытается наслаждаться жизнью. Приятно иметь стабильность. Агнесса примеряет на себя чёрную форму КММ; смотрится совершенно нелепо, чужеродно. Ей не идёт — не только потому, что приходится закатывать слишком длинные рукава и уже затягивать ремень, но и потому, что она не должна выглядеть так. Так, так, так приземлённо. И одновременно с этим — обязана. Они вернутся на Апокриф-I, где ни единая душа не должна признать в ней Святую. Никто из его рабочих не должен признать в ней Святую. Это его маленькая тайна. — Случилось то, что я ждала всё это время, — спокойно начинает Агнесса, присаживаясь, чтобы зашнуровать сапоги, — праведники признали моё отречение, объявили о моей кончине и избрали новую Святую. Ночью провели ритуал, в полдень — приветствие и всеобщая молитва о благополучии Святой. Мне необходимо присутствовать. Авантюрин отпивает кофе, обдумывая сказанное. Звучит… сомнительно. Она снова говорит загадками, не позволяя даже кончиками пальцев коснуться её замысла в попытках разгадать его. Говорит смиренно, даже когда рассказывает о том, что на родине для своего народа она мертва. Заставляет играться со словами. Он отставляет кружку на столик возле дивана. — Если молитва в полдень, то зачем тебе настолько рано туда отправляться? Мы будем на месте раньше. — Мне важна не молитва, а встреча с моей… — Агнесса запинается, точно непроизнесенное слово заставило давиться её раскаленными иглами, — с моей сестрой Анной. От всей души желаю преподнести ей свой дар до того, как она официально примет свой пост. Уверена, она и сестра София давно ждут моего появления. Безобидное желание — навестить своих сестёр, — от Агнессы, отчего-то, звучит как угроза, которую Авантюрин не может никак объяснить. Едва ли это мирно закончится, но… но это не его дело. Ему, возможно, немного даже интересно, к чему это всё приведёт. — Авгин, — окликает его Агнесса, подходя ближе к нему, а после — неожиданно-неуместно опускаясь перед ним на колени, — у меня есть две просьбы к тебе. Перед ним, ним, ним. На колени. Святая. Смотрит кротко, смотрит податливо, поднимая пустой взгляд вверх, смотря лишь на него, точно в этот момент нет у неё никого ближе него, точно лишь он способен услышать её болезненную мольбу. Руки, которыми она обхватывает его, холодны, гладки. Ненастоящая она, наваждение — иначе невозможно объяснить происходящее. — Встреча твоя со Служителем пройдёт пред главными воротами, прежде чем обычный люд пригласят в Дом Святости. Я не сумею лично переговорить с ним, посему прошу тебя передать ему мои слова, — её пальцы крепче стискивают его ладонь, а глаза прикрыты, — и мои слова звучат так: в Акелдаме помнят все грехи. Передай ему, и он всё поймёт. В Агнессе есть… что-то. Что-то чарующее, вынуждающее затаить дыхание каждый раз, когда она говорит, говорит, говорит, касается, смотрит. Язык её сплетает слова в витиеватые узоры кружева, а руки ласкают пусть и с мнимой, но лаской, вынуждая чувствовать себя любимым ребёнком Святой. Будь заповеди Апокриф-I иными, будь позволено обычным людям свободно видеться со Святой — никто не сумел бы чувствовать себя неважным, нелюбимым, ненужным. Обетованная Земля взаправду стала бы таковой, ведь ни единый ребёнок не чувствовал бы себя обречённым. Если, конечно, Святая того пожелала бы. Если бы любила свой народ. Если бы Святая взаправду была свята. Но истина в том, что за её святостью прячется нечто большее, что невозможно не замечать, нечто глубинное, бездонное. Всепоглощающее. — А вторая просьба? — тихо уточняет Авантюрин, не отводя взгляда от её безмятежного лица. Агнесса медленно поднимает голову и моргает, словно в трансе. Собирается уже ответить, но в последний момент отдергивает себя, словно избавляется от морока. — У правильных слов есть огромная сила, особенно у тех, что я желала произнести, — Агнесса вновь склоняет голову, — моя душа требует этого, дабы увериться в счастливом исходе, но я боюсь, что эта вера погубит меня и собьёт с намеченного пути. Посему… отложим этот разговор, авгин. Если будет суждено… я попрошу об этом в следующий наш разговор, и буду надеяться на твою милость. И поднимается с колен. Разрушает священный миг, возвращая всё к ужасающе скучной обыденности. Ставит точку в разговоре, даже не позволив помыслить о том, чтобы оспорить это решение. Всё, что было в момент до и после коленопреклонения, кажется лишь его собственной безумной выдумкой. Агнесса, точно ничего взаправду не было, возвращает к тому, на чём остановилась. Аккуратно заплетает свои длинные волосы в тугую, густую косу и скручивает в низкий пучок, зафиксировав его и произнеся спокойное, отвлеченное: — Ты не знал, авгин, но красный — цвет коэнов. У всех в нашей семье красные волосы. Мне поведали, что то — воля нашего Эона, а красный — его любимый цвет. Хочется усмехнуться, рассмеяться от иронии. Это ведь своеобразное клеймо — даже если никогда её не видели, всё равно узнают, точно на лицо нацепили мишень. У их эона крайне своеобразное чувство юмора. У всех эонов, на деле. Помнит ведь обрывки слухов про Аху, что сделал своим эманатором червя смеха ради. А после сгубил его — тоже смеха ради. Интересно, рассмеялся бы он, если бы смеха ради убили святого? Достаточно ли комично это было бы для Эона? Достаточно ли масштабное представление? Авантюрин не находит это забавным, даже если хочется смеяться, и то было бы смехом во время трагедии. Но он лишь смотрит на свои руки, на проверку сжимая и разжимая кулаки. Знает, что должен спросить что-то. Что-то, что заставит её вздрогнуть и потерять самообладание, пока он сам этого не сделал. Игра на опережение. У правильных слов действительно огромная сила, но его слова — все до единого, — дешёвка. Камни, попавшиеся под ноги. И которыми можно бросить в человека. — Почему ты зовёшь меня только авгином? Агнесса оглядывается на него, словно удивлена подобному вопросу. — Мне нравится, как это слово перекатывается на языке. Звучит почти как огонь. Имя же, коим ты представился… ненастоящее, чужеродное. Авантюрин уточняет, посчитав эти слова единственными по-настоящему важными: — Авгин значит мёд, ты знаешь? Агнесса отворачивается, на мгновение показавшись неожиданно опечаленной, да настолько, что захотелось её утешить: — Знаю. Но печаль её — всё равно, что рыдания во время комедии.☬☬☬
При первом посещении Апокриф-I произвёл впечатление пустынной во всех смыслах планеты. Сплошной песок да скалы, сплошные дома да пустые улицы. Но теперь он понимает, насколько этот народ фанатичен в своей вере. Им приказали — они не высовывали даже кончик носа из дома, им приказали — все без исключения столпились у главных ворот в ожидании, когда же их пустят внутрь, когда же им явят новую Святую, даже не задавшись вопросом, что стало с прошлой. Послушный скот, годами выращиваемый в кротости и робости. Авантюрин хмуро усмехается, бросая взгляд на закрытые ворота. Служитель — тот же, что и в первый раз, — принял его нехотя, и всё же проявил гостеприимство. Позволил заявиться посреди важного дня, получив известие о прибытии лишь при приземлении корабля. Несколько рабочих, взятых для отвода глаз, остались на месте, пока Авантюрин, наплёв какую-то несуразицу про незавершенный разговор, отправился в столицу. По пути потеряв Агнессу. Теперь он совершенно один находится в самом сердце фанатичной секты, прекрасно зная о случившемся, и зная, что скрывается за святостью. И зная, что Агнесса задумала что-то, что может закончиться кровавой расплатой. Слабо верится в её очаровательное желание повидаться с сестрицами. Едва ли для неё существует понятие семьи. Авантюрин всё это прекрасно понимает и добровольно согласился на происходящее. Всё происходящее — миг, на который подброшенная монетка замирает в воздухе, и до сих пор не ясно, какой стороной она упадёт ему в ладони. — У меня нет времени принимать гостя, надеюсь на ваше понимание, господин Авантюрин. Всё же сегодня важный день — приветствие новой Святой. Авантюрин снова усмехается, пытаясь скрыть за усмешкой нервозность. Он знает, знает — Агнесса уже рассказала ему об этом, их прошлая Святая, которую они так любили и обожали до такой степени, что она преисполнилась кипящей злобой к ним. И он понятия не имеет, куда она делась. Р-раз — и нет её, точно никогда и не было; мираж в пустыне. — Я знаю, знаю, и всё понимаю, — он примирительно поднимает руки, улыбаясь, — но я решил, что было бы неплохо познакомиться поближе с вашей культурой, да? Это полезно для будущего партнёрства. К тому же, мне нужно кое-что вам сказать. Один человек попросил передать вам важное послание. Наверное. В последнее время ему всё чаще кажется, что он сам себе её выдумал. И всё же он дал ей обещание, что передаст её маленькое послание, чьего смысла хоть и не понимает, но запомнил слово в слово. И сейчас — тот самый момент, о котором говорила… — Вы вовремя, Святая Анна. Скоро верующие будут допущены в город, — произносит служитель, мгновенно отвлёкшись от него на девушку, что подошла к ним со спины. …Агнесса. Разве она не хотела встретиться с сестрой? Разве не ради этого сорвалась? Почему, почему, почему почему почему она здесь? — Вы ведь хотели что-то передать, господин Авантюрин? — возвращает к нему своё внимание Служитель, чуть нахмурившись. — Прошу вас поторопиться, надеюсь на ваше понимание. Авантюрин моргает, не до конца понимая происходящее. Всё так, как предсказала Агнесса? Знает ли она, что сестра, ради которой проделан весь этот путь, сейчас с ним? Или просчиталась, её безумные мертвецы нашептали ей очередные глупости? Разве не должна знать, как проходит принятие новой Святой? Сама ведь участвовала в этом, должна была знать и без дара. Если не солгала. — Господин Авантюрин? Он переводит взгляд на служителя, что заметно встревожился. Махнул другим, без слов приказав открывать ворота — не могут они задерживаться, только не в такой день. Авантюрин чувствует себя настоящим глупцом. Шутом. Деревенским дурачком и плутом. — Кое-кто попросил меня передать слова, — он нервно облизывает губы, ниже натягивая шляпу, — в Акелдаме помнят все грехи. Громко зазвенели многочисленные колокола, точно исполин своей огромной рукой разом потянул за все цепи. Люди, склонившиеся в поклоне, приветствуют новую Святую за распахивающимися воротами. — Кто? — глухо и тихо, точно весь мир оборвался для него, переспрашивает Служитель, и в его глазах селится отчетливая паника. — Кто… кто передал эти слова? Неужели… Святая Анна пятится, едва не спотыкается; тоже слышала его слова, тоже испугалась. Лица не видно, но видно, как дрожат узкие плечи, видно, насколько она хочет сбежать как можно дальше от этого места, от его слов, от людей, что хлынули во внутрь, ещё ни о чём не подозревая. Служитель, Служитель что-то знает. Потому мгновенно вскидывает голову, и Авантюрин машинально повторяет за ним, и… И что-то падает с самой высокой колокольни. Падает на выложенную мрамором дорожку аккурат возле входа в храм. Красит её в алый, священный — ха-ха — цвет коэнов, такой почитаемый, такой сокровенный, такой осквернённый. Кто-то падает. Разбивается, ломается, рушится. Словно луна, которую все любили столетиями, неожиданно соскользнула с неба и оказалась хрупче фарфора. Все смотрят, точно зачарованные, лишившиеся голоса, в одну точку — сосредоточение алого с чёрным, что с каждым мгновением расплывается всё больше и больше, захватывая всеобщее внимание, как раскрывающая свою пасть бездна. Разбросанные алые волосы сливаются с кровью, слипаются, пачкаются. Одна сторона лица, навсегда застывшего в ужасе, превратилась в неузнаваемое месиво; мрамор раскрошился вместе с зубами, сломанная челюсть распахнулась в немом крике, что уже никогда не прозвучит. Языка в распахнутом рту, наполненном кровью, нет. Авантюрин смотрит вверх. Смотрит на колокольню, и видит ало-чёрное марево. На высоте сотни метров не рассмотреть лица, лишь неясный силуэт некогда Святой. Но даже так он знает, какое у неё выражение лица, и для этого ему не нужно видеть её. У самого когда-то было такое же. Настороженно, точно боясь привлечь к себе лишнее внимание, он переводит взгляд вбок, понимая, что не единственный знает. Служитель — тоже. Тоже знал, что нужно поднять взгляд именно в этот момент. Давно знал, что сказанные Авантюрином слова должны будут прозвучать, и то будет ознаменованием грядущих бед, обрушившихся на город, вместе с телом одной из коэнов. Всё ради момента, когда лжесвятая впервые улыбнётся. Святая Анна истошно закричала, выводя всех из ступора; совершенно непозволительно, после десятилетий священного молчания, она закричала так, словно вместо сестры упала со ста метров колокольни и выжила, и теперь захлёбывается в своей крови, льющейся сквозь раздробленный череп. Она кричит и кричит, неумолимая в своей боли, и пытается броситься к бездыханному телу, но её останавливают двое из Служителей. Остальные — выпроваживают засуетившихся жителей, поднявших рёв и вой вперемешку с молитвами, упав на колени. Все голоса сливаются в несуразную какофонию, которую Авантюрин не воспринимает. Плевать ему на заливающуюся слезами Святую Анну, плевать ему на мёртвое тело почти у самых ног. Агнесса отходит от края, скрываясь от его глаз. Она что-то задумала. Её месть, тщательно планируемая на протяжении бесконечно долгих лет, не закончится настолько быстро. Случившееся — лишь начало; предупредительный выстрел, задевший всех поблизости. Дальше — больше, больше, больше. Полноценный расстрел. Она ни на мгновение не сомневалась в том, что планирует сделать, и всё это время каждое её действие — шаг в сторону нужного ей исхода. Каждое прикосновение к нему, каждый кроткий взгляд в пол. что ты хотела попросить? что сумело бы тебя отговорить от подобного? что заставило бы тебя дрогнуть, опустить руки, отказаться от кровопролития? что такого ты должна была сказать, а я — сделать, чтобы твоё безумие отступило и позволило тебе стать воистину жаждущей жить? что сумело бы спастись тебе от гниющей червоточины в твоей груди? Авантюрин разворачивается. Ему нужно, нужно… что-нибудь. Он поставил на неё, поставил на её мнимую святость и то, что она сумеет помочь ему, сумеет разогнать мрак на душе, а не втянет в войну в собственной голове. Ему нужнонужнонужно идти, идти. Идти туда, где видно самый прекрасный закат. Сама сказала, сама пригласила, сама направила. Сама между строк просила спасти себя, даже если отрекалась от спасения произнесёнными вслух словами. дрянная святая, дрянная святая, дрянная святая Служитель хватает его за плечо неожиданно-крепко, вынуждая остаться, развернуться. Он тянет его на себе, заставляя следовать за ним — прочь от обезумевшей толпы в молитве, что превратилась в коллективный транс, прочь от Святой Анны, что в рыданиях едва не рухнула на колени, но её удержали служитель, пока другие — укрывают сестру чёрной тканью, скрывая от глаз. Прочь, прочь. Обратно во мрак Дома Святости, заставив ощутить острое чувство брезгливости от осознания, что творилось в этих стенах; от осознания, что руки, касающиеся его, когда-то держали плеть. возможно, возможно, в о з м о ж н о они