Обгоняя дождь

Затенённая цитадель, оправдывая своё название, встретила их чёрным пятном на фоне серого неба, вдалеке которого с зелёными вспышками бушевала вечная гроза. Громогласные раскаты её грома были слышны даже на таком расстоянии, нагнетая жуткую атмосферу. В вышине пролетали редкие стрижи-стервятники, которых с головой выдавало их яркое оперение. Они разрезали воздух острыми крыльями, оставляя за собой лишь след от светящихся жёлтых глаз. С земли не было видно, но вместо клюва у них были два смертоносных лезвия, которыми они беспрестанно клацали. Несмотря на их грозный вид, этих хищников было довольно просто одолеть, используя взрывные волны. Единожды оглушённая птица, потерявшая ориентацию в пространстве, едва ли успевала среагировать на все её атаки, беспомощно вертя головой с грузным металлическим грохотом. Имея ещё больший, чем у обычных стервятников, вес, стрижи были неповоротливыми и оттого с трудом могли сбежать с поля боя. Впрочем, убийство стрижа-стервятника точно не стоило затраченных усилий. Их туши были большими, и их плотью точно можно было насытиться, но сделать это было крайне проблематично: органики было в них несравнимо меньше, чем механических частей. Если бы не ярко-зелёный нейрон в его лапе, можно было бы подумать, что они потеряли способность видеть цвета. Всё было настолько тусклым и неживым, что даже деревья в округе иссохли, не видя солнечного света. В других регионах каждую секунду жизнь кипела, разливаясь разнообразными звуками, будь то жужжание лапшемух или вибрации, издаваемые мусорными червями. Здесь же стояла давящая тишина. О жизни им напоминали лишь маленькие белёсые мотыльки, невесомо порхавшие в воздухе, словно призраки. Как бы то ни было, каким бы пустынным ни казался мост, с живностью им ещё предстояло столкнуться в самой цитадели. — Что это за птицы? Таковых на своём пути я не встречал, — внезапно слева от неё раздался его голос. Возможно, даже бывалому путнику было некомфортно в подобной обстановке, и она не могла его винить в этом. Она посмотрела сначала на него, потом проследовала за его взглядом наверх. — Это стрижи-стервятники. Неудивительно, что не видел ты их прежде, ведь они обитают только здесь и у корпуса полубога. — Они опасны? — Да. Однако, знамо, они не идут ни в какое в сравнение с красными ящерами. Он промолчал, не найдя, что сказать, и просто привычно кивнул головой. Они спустились по шесту в вентиляционной шахте, тем самым оказавшись внутри строения. Здесь было ещё светло, но совсем скоро они попадут в мир абсолютной темноты. Закрытые пространства никогда не стесняли её, но находиться в цитадели было… тяжело. Стены обречённого здания неуютно давили на разум, и даже наличие окон не делало ситуацию лучше. Боковым зрением всегда казалось, что снаружи кто-то есть, кто-то хищный, и он то и дело опрометчиво мелькает между окон. Вопреки этому, в своих вылазках она задерживалась здесь дольше всего. Оксюморон: здесь ей было комфортно, несмотря на дискомфорт. Мрак манил её, гармонично сплетаясь вместе с её душой, словно корни старого дерева. Так в свои плохие дни она добиралась досюда, и цитадель исцеляла её сердце, делая жизнь хоть чуточку терпимее, давая сил на ещё добрый десяток циклов. Они вышли в комнату, тянущуюся вверх на несколько этажей. К стенам было прикреплено множество огромных шестерней и гофрированных труб, но было трудно даже представлять, какую службу они выполняли в этом святом месте, когда были ещё в рабочем состоянии. Здесь же грудой валялись поломанные балки, ныне покрытые толстым слоем паутины, колыхавшейся в воздухе, как белая вуаль. Из дыр в потолке ещё лился холодный свет, в лучах которого были видны медленно танцующие белые пылинки. Он был характерен для ночей в городе наверху конструкции полубога, но, конечно, она знала, что здесь, на земле, таких ночей не бывает. Свет падал на стоявшую прямо посреди помещения платформу. С неё, умиротворённо прикрыв глаза, на разной высоте свисали на пугающе длинных хвостах три фонарные мыши: две нежно-голубых и одна пастельно-красная. Он подошёл к одной из мышей вплотную, заворожённо смотря на мягкий свет, который исходил от её тела. Инстинкты кричали ему схватить грызуна и впиться зубами в шею, но вместо этого он лишь легонько прикоснулся к нему лапой, заставив покачнуться. Фонарная мышь тут же распахнула круглые глаза, занимавшие почти всё пространство внутри черепа, и с диким визгом упала на пол, перебудив всех сородичей. Они, почуяв опасность, последовали примеру первой и убежали врассыпную на трясущихся лапах, мигая разными цветами и не разбирая дороги. Он хмыкнул, проводив их взглядом, и проследовал за ней. С каждой комнатой тьма сгущалась. Она подумала, что было бы неплохо всё-таки раздобыть один фонарь для него — если вдруг он отстанет, это спасёт ему жизнь. Где-то здесь как раз должны ютиться мусорщики, наравне с фонарными мышами, что довольно иронично. Только если мыши были милыми и невинными, мусорщики были помойными крысами. Чутье её не подвело — её ушки дёрнулись, уловив звуки возни где-то снизу. Подойдя к краю каменного выступа, она и вправду увидела внизу небольшую группу мусорщиков: двое из них несли с собой фонари. Поразительно, как эти существа умудрялись жить здесь целыми племенами, не будучи хорошо приспособленными к данному региону — возможно, в силу своего ума они были до безрассудства непривередливыми к своему жилищу. Даже если оно настолько опасно, что постепенно выкашивало их популяцию. И это же касалось мусорщиков, живущих в городе и около конструкции полубога. Они прекрасно знали, что теперь это было её пристанищем, но покидать насиженное место не хотели. Обладая достаточной отвагой, чтобы остаться, они обладали ещё большим слабоумием, которое не позволяло им в принципе не попадаться ей на глаз. Воспользовавшись тем, что их до сих пор не заметили, она резко десантировалась вниз к мирно общающимся мусорщикам и, как только её лапы коснулись земли, разметала всех в разные стороны взрывной волной. Первым она прикончила того, что был с фонарём, проткнув его грудь копьём и тем самым пригвоздив его к полу. Он был не из крепких и, на его же счастье, умер сразу. Далее, стоя на груде камней, она оглядела оставшихся мусорщиков в поисках наиболее опасных: тех, у которых с собой имелось оружие. А оружия у них, как водилось, имелось даже поболее, чем у неё, ведь каким-то образом они умудрялись хранить на своей спине не одно и даже не два копья. У этих, на удивление, оружия с собой, видимо, не было. Скорее всего, они потеряли копья пока добирались сюда или же их оруженосца просто-напросто прикончили. Тем не менее, это её не остановило: прежде чем мусорщики пришли в сознание, она успела бросить копьё в ещё одного. Он испуганно вскрикнул от боли и пополз, волоча тело передними лапами и оставляя за собой лужу из крови, которая поблёскивала рыжими бликами в свете фонаря. Его товарищи с ужасом посмотрели на него, их шерсть и гребень на спине встали дыбом, и они тут же принялись улепётывать в соседнюю трубу. Раненый, ковыляя, бросил вишнебомбу с целью отвлечь и хотел было взять выпавший фонарь, но она, не обращая внимания на взрывы от растения, оскалила клыки, намереваясь оглушить тварь и убить, перегрызши тому вены на шее. Тот, видимо, догадался и изо всех оставшихся сил швырнул ей в мордочку камень, рассекая бровь. Она согнулась и, прошипев, приложила лапу к месту удара. Почувствовав тёплую кровь, она раздражённо прорычала и сжала лапу в кулак. Она уже хотела броситься вслед за дикарём и разорвать его в клочья, но к ней спрыгнул он. Она в бешенстве развернулась и была готова взорваться ещё раз, думая, что к мусорщикам подоспела подмога, но узнала своего напарника. На другой стороне коридора послышался шлепок — раненый мусорщик упал с высоты вниз. Она с досадой подумала о том, что ей всё-таки хотелось бы его добить, наказывая за проступок, и забрать копьё. Впрочем, арматуры в округе было и без того в достатке, но достать копьё из этого поверженного мусорщика было для неё теперь принципиально. Чтобы немного унять ярость, стучащую молоточками в висках, она оторвала кусок плоти от лежавшего рядом трупа и принялась с недовольством жевать. — Зачем? — без каких-либо эмоций спросил он. — Будет не лишним, — выдохнула она, передавая ему фонарь. — Мену совершить могли бы мы, — он принял дар и неожиданно ощутил, что фонарь излучал не только свет, но и тепло. — Не заслуживают они равного к ним отношения, чтобы совершать мены, — буркнула она в ответ. — Говоришь так, будто нет у них разума. — Слово твоё правое, — она ухмыльнулась. — Даже если и так, они были безоружны, — продолжал он. — Не толкуй мне, будто не ты прикончил нескольких циклом ранее, — с нескрываемым раздражением бросила она. — Те напали первыми. — Так и не ведомо тебе, ждут ли нас с копьём по ту сторону прохода, — она начала чувствовать, как кровь в её жилах начинала бурлить от его глупых нравоучений. — Братья их в таком случае уже кинулись бы за них биться. — Им важнее спасти собственные шкуры, — она огрызнулась и сжала лапы в кулаки. — Но заставы свои отчего-то они охраняют браво. — Как защищать грязных убийц смеешь ты?! — она взорвалась фигурально и буквально. Он отшатнулся в сторону от взрывной волны, но всё же устоял на лапах. — Коли встретят они тебя без оружия — погубят и не будут думать, что не по чести это! — она повысила голос. — Всё равно им, мал ты или стар, думают они лишь о себе! — она взорвалась ещё раз и вцепилась когтями в труп мусорщика. — Почему должна радеть за этих тварей я? Нет у них понятия чести, не надобна им совесть! В чём виновны чужие отроки, коих они убивают?! — она с рычанием вырвала клок шерсти из шкуры мусорщика и швырнула в сторону. — В чём виновны дети дождевых оленей, из чьих черепов делают они ужасные украшения?! — она вывихнула трупу лапу. — В чём было виновно МОЁ дитя?! — её голос сорвался от крика. — Схватила по наивности их дурацкую бирюльку, которую мы в тот же миг намеревались вернуть! — она уже хрипела. В её лапах оказалась шея мусорщика, на которую она стала давить со всей силы. — СТОИЛО ЭТО ДВУХ ЖИЗНЕЙ?! — она отчаянно ревела, как раненый зверь, заливаясь кашлем от першения в горле. Воспоминания нахлынули на неё с головой, и она с хрустом сломала мусорщику позвоночник. — ДУРАЦКАЯ! БИРЮЛЬКА! — слова разлетелись громом по всей цитадели, подкрепляемые двумя громкими взрывами. — И не смотри на меня, как на чудовище, — она тихо добавила, дымясь и утирая с мордочки слёзы и кровь. Он стоял, прижав уши и рефлекторно направив на неё копьё. Он медленно опустил оружие, его взгляд метался из стороны в сторону. Его лицо было мрачным, губы напряжённо поджаты. Очевидно, он задел тему, которую поднимать однозначно не стоило, и теперь не знал, что сказать. Он не ожидал таких откровений от спутницы, и тем более откровений таких страшных. Она присела на пол, обвила себя хвостом и, шмыгая, уткнулась носом в колени. Слёзы продолжали невольно спускаться тонкими нитями по её мордочке вниз, так и не достигая холодного камня и испаряясь на её щеках: воспоминания всё ещё держали её эмоции в своих стальных тисках, не отпуская. Ещё немного — и она точно успокоится, ведь они должны были продолжать идти, несмотря на её бессмысленные истерики. Наверное, ей не стоило показывать себя с этой стороны, но было уже поздно. Да и какая разница — ещё несколько циклов, и он пойдёт своей дорогой, никогда не вспоминая об этом неловком эпизоде. Странно, ведь она не плакала уже очень давно. В тот цикл, когда она потеряла своих оставшихся детей, она выплакала всю себя, и с тех пор больше ничто не могло довести её до слёз. Даже когда она мысленно возвращалась в тот день. «Былого не воротишь» — так твердили мудрые слизнекоты и по факту были правы. Потому бессмысленно было злиться и горевать, но почему-то сердце горело такой ужасной болью, которой нельзя было выразить на словах, не заглушить никакими действиями, как бы она себя ни убеждала. Она просто не могла не возвращаться в те циклы, когда потеряла своё племя, когда потеряла своего особого слизнекота и когда потеряла своих детей. Она просто не могла не корить себя за то, что в тот цикл ушла с завода, что оставила его одного, что на мгновение отвлеклась и не уследила за котёнком. И, наконец, она просто не могла не думать о том, что было бы, сделай она всё наоборот. Но, сколько бы она об этом ни думала, она была бессильна. И она точно знала, что именно это бессилие выворачивало её внутренности наизнанку. Заставило её когда-то убить вождя мусорщиков. И заставляло убивать и поныне. — Я не знал, — он осторожно подсел к ней рядом, не зная, как выразить поддержку. — Ты и не мог знать, — она пыталась совладать с дрожащим голосом, тонущим в слезах. В воздухе повисла неловкая тишина. Он ёрзал на месте, пытаясь подобрать слова, которые словно мягкие медузы всё выскальзывали из лап, вынуждая его молчать и дальше. Обладая скудным социальным опытом, он не знал способов, чтобы выразить сочувствие. На ум ему приходил лишь один: телесный контакт. Способ банальный; тот, что был заложен в них самой природой. Оттого, пожалуй, и один из самых действенных. Правда не все слизнекоты любили такое вторжение в личное пространство, и он был одним из них. Однако по какой-то причине к ней прикасаться хотелось. Иногда осознание чего-то приходит не сразу, особенно когда это касается каких-то мелочей, но это точно был не тот случай — мысли об этом поглощали его. Распробовав наркотик естественных прикосновений единожды, он больше не мог не думать об этом. Ему хотелось больше. После того, как она наложила ему повязку. После того мимолётного соприкосновения у ворот. Они его не раздражали. Он осторожно коснулся её. Сначала дотронувшись пальцами, проверяя температуру её тела и её реакцию. Затем уже смелее накрыл её лапу своей. «Мне жаль. Я рядом». Она шмыгнула и подняла взгляд на него. Её глаза блеснули в тёплом свете фонаря, и она криво, но искренне улыбнулась. Видя его растерянность — сейчас его чувства читались как открытая книга, — она решила ему помочь: — Я… Я в порядке, — она вновь опустила взгляд. — Знаешь, я мнила, что с течением циклов мне полегчает. Но я не могу вот так забыть всех, кто ушёл. — Будут жить они, пока в сердце твоём. Но не давай былому отравлять твоё настоящее. — Да-да, «былого не воротишь», известно изречение, — она покачала головой. — Но что, коли есть у меня только былое? Что, коли не имею я в настоящем ничего? Он вздохнул. У него всё было ровно наоборот: толком не было прошлого, и он точно знал, что у него не было будущего, поэтому ему приходилось держаться только за настоящее. И настоящее это он и сам не ценил, ощущая собственную жизнь важной только в делах умирающих полубогов. Он торопился ради своего создателя, в то время как его собственная жизнь проходила мимо незаметно. Не позволяя себе расслабиться, он шёл только к исполнению своего предназначения. Общение с другими он воспринимал пустой тратой времени, и именно поэтому так скоротечно покинул племя слизнекотов, не подпуская к себе никого достаточно близко: все они беспечно проживали свои дни без цели и хотели отвлечь от дела и его. Но, встретив её, с такой лёгкостью принявшую его в свою жизнь и бросив всё привычное, что-то в нём начало переворачиваться. После того цикла, когда они чуть не попали под дождь, перед гибернацией он долго думал. Лежал, ворочался и злился: опять его заставляют не спешить, забыв о своей цели. На следующий же день она перебинтовала ему лапу, и новое чувство расцвело в его груди нежным цветком в тот же момент. Шагая вперёд, он думал только о полубогах, совершенно забывая о себе и обо всём, что было вокруг. Продолжал идти, не обращая внимание на раны: были ли у него головные боли или ломило лапы. Тогда он впервые познал, что такое забота. В голову пришла нелепая мысль о том, что кто-то незнакомый заботится о нём больше, чем он сам. Вместе с тем он впервые ощутил радость. От телесного контакта и общения: оказалось, что если выдохнуть и перестать спешить, то они перестают быть в тягость. И вспоминая мусорщиков, которые просто неспешно проживают цикл за циклом и выбирают стоять друг за друга, радуясь каждому найденному на земле жемчугу; вспоминая детей лапшемух, которые с таким трепетом жмутся к матери; вспоминая слизнекотят, которые имеют счастье выбирать между любимой и нелюбимой едой, чтобы их день был радостнее, — вспоминая всё это он тоже решил, что хотел бы прожить свою жизнь, привнося в неё радость. Столько, сколько сможет. Он тоже так мог — долг не должен был ограничивать всю его жизнь в целом. Это осознание всё ещё боролось в его голове с предназначением, с которым он был рождён, но всё чаще одерживало верх. Верх над торопливостью, верх над отчуждённостью. Верх над обесцениванием своей жизни и настоящего. И хоть он понятия не имел, что делать после того, как доставит нейрон, он твёрдо знал, что время это он посвятит себе. — Знаю тебя я недолго. Но сдаётся мне, что ты и шанса не даёшь настоящему. Тебя поглощают скорбь и ненависть. Так, что не зришь ты вокруг ничего другого. Сердцем ты застряла в былом — ведаешь ты, как там было любо. Но ведь и настоящее счастье может принести. Для неё это не было новостью. Она провела не одну бессонную ночь в городе, рефлексируя над своей жизнью. Даже так всё это время она была не в силах найти хоть что-то хорошее в её положении, кроме питомцев-ящеров. Для этого ей надо было менять свою жизнь. И она искренне пыталась. Но жизнь будто бы насмехалась над ней, и ни одна попытка так и не увенчалась успехом. Так ей приходилось жить в смирении со своей тоской, но чужестранец вновь поселил в её сердце надежду. Может, хоть в этот раз ей удастся отыскать колонию сородичей. Она, помедлив, кивнула. — Верно толкуешь, — она немного помолчала. — Я… планирую уйти в племя слизнекотов после того, как доберёмся мы дотуда… докуда надо тебе, — она усмехнулась. — Может, там мне будет лучше. — Мудрое решение. Сможешь ты вернуть себе счастливую жизнь. Это точно ведаю я. Они вновь встретились взглядами. Вновь молчание, но в этот раз оно уже не было неловким. В этой темноте, среди мрака, их сердца горели тёплым огнём, таким же тёплым, как фонарь, и тепло это ощущалось физически, делая атмосферу более не тягучей и напряжённой. И хоть сейчас они находились в кромешной темноте, оторванные от внешнего мира и совершенно одни, посреди сырых стен и обрушенного бетона, но им было как никогда комфортно. Теперь она не чувствовала себя лишней. — Вот и где раньше тебя носило, а? Знавала бы я, что где-то рядом целое племя… — она рассмеялась и легонько ударила его в плечо. Он ухмыльнулся. — Ладно, пойдём. Пора кончать тут киснуть, — она поднялась и отряхнула хвост. Он с приподнятыми уголками губ кинул согласное «м-хм» и проследовал за ней. Затем остановился, переведя взгляд сначала на фонарь, затем обратно на неё. — Я как-то только ныне осознал, что светишься ты. Ты уродилась и с этим? — с любопытством спросил он вдогонку. — Если краткой быть: я слопала один из нейронов, — она хихикнула и обернулась: он озадаченно рассматривал ярко зелёный нейрон в своей лапе. — Повторять не советую, — она шутливо предупредила. — Да я и не желал… — неуверенно пробормотал он. Она спрыгнула вниз в тоннель на дальнем конце комнаты, приземлившись со звонким звуком в лужу. Рядом лежал труп мусорщика, всё-таки скончавшегося от кровопотери. Она смерила его взглядом и вытащила копьё, по праву принадлежавшее ей. Затем небрежно отпихнула труп задней лапой в угол, чтобы не загораживал проход. Они попали в просторную симметричную комнату. Два вертикальных прохода были отделены кубической платформой, но сужались книзу до одного. Свет от фонаря и её тела падал на решётку сзади, образуя причудливые тени, которые танцевали по мере их спуска. Эта решётка отделяла два помещения, но была уже давно дырявой, поэтому при желании сквозь её прутья можно было протиснуть не только лапы, но и всё тело. Здесь же находилось убежище. Сейчас, впрочем, им было не до исследования и не до отдыха, а потому их путь лежал только вниз. Он аккуратно спустился по шесту, не достававшему до земли: ему пришлось спрыгнуть, сгруппировавшись для безопасного приземления, так как расстояние было немаленьким. Она прыгнула со взрывным прыжком следом и с удивлением обнаружила, что фонарные мыши дремали здесь без страха вниз головой на подвесах. Обычно здесь было множество пауков, но в этот раз не было ни одного. Хорошая эта новость или плохая ещё предстояло узнать, ведь, скорее всего, они удрали в следующую комнату, чтобы сбиться с сородичами вместе для охоты. Он подошёл к одной из мышей. Технически, это была фонарная мышь, но выглядела она больше как демон, чем его и заинтересовала: чёрная шкурка с четырьмя красными пятнами и абсолютно белые пустые глаза, смотрящие в душу. Вдобавок ко всему эта мышь жутко тряслась, будто бы готовая вот-вот взорваться. Однако вместо этого она засветилась, являя миру своё истинное «я» с очаровательными глазами-бусинками и клубничной шёрсткой. Он хмыкнул: интересно, была ли это маскировка для запугивания хищников, данная им природой, или им иногда необходимо было вот так перезагружаться, дабы начать светить снова? Если первое, то на нём такой трюк не сработает. Он прыгнул и схватился за мышь обеими лапами. Грызун зажмурился, но от подвеса не отцепился. Она увлечённо смотрела на его потуги, поднявшись на один из подвесов, тихо хихикая рядом с синим глазом полубога, продолжавшим следовать за ними. Несмотря на тонкость хвостика, на первый взгляд казавшегося хрупкой нитью, держал он крепко. Ему пришлось отойти на пару шагов, царапая камень когтями задних лап, и заставить хвост мыши растянуться ещё сильнее, прежде чем тот наконец оторвался от поверхности. По инерции он чуть не рухнул на спину, но смог удержаться на лапах. Мышь, застыв от страха, смотрела на него, пока он поглаживал её пушистые щёчки. Эти создания, конечно, были милыми, но урчащий желудок хотелось насытить больше, так что он одним отточенным движением свернул мыши шею. Не обращая никакого внимания на убийство прямо под их носом, сородичи мыши продолжали ребячливо раскачиваться вперёд и назад с пустым взглядом, хотя, зная их реакцию на опасность — между «бороться», «бежать» и «замереть» они выбирали, конечно же, самый «безопасный» вариант: «замереть», — в этом не было ничего необычного. Этот факт значительно упрощал их поимку, особенно учитывая, что их тушки были маленькими, так что ему пришлось съесть ещё несколько, чтобы перестать чувствовать голод. Когда он закончил трапезу, она слезла с подвеса, легко приземлившись на землю, и предупредила его, перед тем как пройти в трубу: — Дальше двигаемся быстро. Логово пауков лежит там. Пауки не представлялись ему особой опасностью — на пути ему встречались как большие пауки, так и ядоплюи, но и те, и другие погибали от одного удара. Однако сказала она это таким серьёзным тоном, что ей хотелось безоговорочно верить, так что он понятливо кивнул. С этим они покинули мышей и прошли дальше. Они вновь оказались одни в мёртвой тишине, оживлённый писк и возня остались по ту сторону трубы. Внизу лежала груда тех же загадочных шаров, что встречали их перед воротами: вообще, они валялись повсюду в этой цитадели. Перебравшись через них на выступ, впереди их ждали два длинных тёмных коридора. Хоть света у них и было в достатке, он всё равно освещал не весь коридор, поэтому в его тенях могло таиться что угодно. И она отлично знала, что. По мере продвижения вперёд в эхо их шагов по сырому камню вплетался топот миллиона маленьких ножек. Сначала тише, затем нарастая всё громче и со всех сторон. Время от времени в лицо попадала пыль, свисавшая с невысокого потолка на тонких нитях. Наступив в липкую паутину, он попытался стряхнуть её, но напрасно, ведь дальше пол был покрыт ею полностью. Вокруг ползали мелкие пауки, и через несколько метров не раздавить ни одного стало невозможной задачей — они были повсюду, передвигаясь неструктурированно, в отличие от колоний муравьёв. Тени двигались, а стены, казалось, дышали. Паранойя начала охватывать его: от всех этих звуков он физически ощущал, как по его спине ползают, медленно перебирая лапками-спичками, и от этих ощущений по всему телу пробегали мурашки. Периодически пауки и правда заползали ему на лапу или падали на голову, и он тут же рваными движениями стряхивал их вниз. Она молча обогнула валявшийся на полу ком, бросив на него короткий взгляд. Когда мимо проходил он, то в свете фонаря разглядел, что это была не очередная груда обвалившегося потолка, а мусорщик — точнее то, что от него осталось, — и ему стало не по себе. Скелет, обтянутый кожей, пялился пустыми, залепленными паутиной глазницами в потолок с застывшей гримасой ужаса и боли — на нём не было ни следа от каких-либо физических увечий, но при этом он был словно иссушен изнутри. Скорее всего, ему не повезло отбиться от того патруля, что они видели совсем недавно. Он нахмурился и нагнал её в попытках унять сосущее под ложечкой чувство. Коридор наконец привёл их в комнату. В потолок уходила массивная труба, защищённая решёткой и цепями. Из стены выступали четыре полых колеса, по которым можно было пропрыгать до шеста, ведущего наверх — видимо, это был единственный выход, помимо того, откуда они только что пришли. Он посмотрел вниз: изначально ему показалось, что там было озеро, но, приглядевшись, он быстро понял, что комната кишела пауками, чьи хитиновые тела мерцали в свете фонаря маленькими блёстками. Это было сердце цитадели — покинутое и убивающее всё живое своей ядовитой тоской, расползающееся по венам-коридорам здания пауками. Некогда оживлённое и величественное, оно кричало о своей боли, и слёзы его проявлялись чёрными членистоногими на каждой поверхности. С каждым её приходом сюда их, казалось, становилось только больше, и она опасалась, что однажды здесь более не останется ничего живого, кроме этих пауков. Она полагала, что они были болезнью, но иногда к ней закрадывались мысли о том, что, может, сама цитадель и хотела этого загробного уединения, дабы отстоять оставшийся ей век в одиночестве. Она без труда перемахнула пропасть до шеста одним взрывным прыжком — её особенности делали её приспособленной к условиям цитадели как никого другого. Он в свою очередь взял фонарь в рот и также приготовился к прыжку. Все мышцы на его теле напряглись, хвост вилял из стороны в сторону. Его задние лапы выпрямились, и он зацепился за первое колесо, крепко стискивая нейрон в кулаке. Колесо было полностью покрыто липкой паутиной, поэтому опасность соскользнуть вниз отсутствовала. Он поправил копьё на спине — прыгать со всей его ношей было ужасно неудобно — и, стараясь не смотреть вниз, прыгнул на следующий безопасный островок. Готовая броситься ему на выручку в любой момент, она внимательно наблюдала. Как только пауки добирались до своей добычи, они более не выпускали её, пока не убьют. У неё, однако, имелось преимущество, благодаря которому они как враги были ей не ровня: одна взрывная волна — и членистоногие жалко разлетались вокруг во все стороны. Перед его последним прыжком до висящей арматуры пауки стали кучковаться в одном месте. Поняв, что сейчас явно произойдёт что-то нехорошее, он поспешил зацепиться за шест и пополз наверх. Чутьё его не подвело, ведь тотчас из озера пауков медленно выбралась кривая паучья многоножка, стряхивая с себя излишки членистоногих, не поспевавших за общей цепью. В чёрное чудовище вплеталось всё больше и больше пауков. Они двигались по-своему и беспорядочно, но беспорядок этот образовывал единый организм, уродливо мимикрирующий под обычных сороконожек. Оно, извиваясь и набирая скорость, поползло наверх, и он невольно поджал хвост, дабы эта штука не успела до него добраться. К горлу подкатывал ком тошноты: за своё путешествие он видел много мерзких вещей, но ни одна из них не могла сравниться с этим созданием. Оно было просто неправильным, чем-то, что должно существовать только в ночных кошмарах. Она протянула ему лапу и помогла забраться на платформу. Прежде чем отойти от края, он глянул вниз в последний раз, и в свете фонаря блеснули маленькие глазки большого паука, который и вёл за собой остальную груду тел. Как только его волосатые чёрные лапки стали нащупывать поверхность платформы, он швырнул в него камень. Многоножка продолжила ползти, на неё это не возымело никакого эффекта — камень словно просто растворился в потоке пауков. Он оторопело оглянулся на неё. — Иди вперёд, — она попросила его. Он отошёл к трубе, но в другую комнату перемещаться не спешил, наблюдая, как она пошла навстречу чудовищу, крепко сжимая копьё обеими лапами. Она могла противостоять им, но рядом с её напарником этого сделать было нельзя, ведь его оглушит вместе с ними. По её светящемуся телу уже начал проходиться ураган из паучьих лапок, облепляя даже мордочку. Она зажмурилась и взрывной волной отбросила их всех от себя. Пауки отлетели на землю и лежали, перевернувшись брюхом кверху и беспомощно махая лапами. Многоножка рассыпалась, но самые проворные из членистоногих уже начали собираться в неё вновь. — Уходим отсюда, быстрее, их будет только больше, — она сказала с небольшой тревогой в голосе. Хоть она и могла отбиваться от этих тварей, но чем их больше, тем быстрее она перегреется, и после этого им уже ничего не поможет. Он выскочил из трубы и чуть не рухнул в очередную яму с пауками, балансируя на краю. Вниз упала пара небольших камешков и навсегда исчезли среди хитиновых тел — то же самое произошло бы и с ним, упади он туда. Он сглотнул и обратил внимание на потолок: оттуда торчали шесть шестов, которых как раз хватало, чтобы пересечь пропасть без встречи с пауками. Выдохнув, он приготовился к очередной серии прыжков — в этом полуразрушенном мире прыгать приходилось постоянно. Когда он перепрыгнул на второй шест, его лапы соскользнули под его весом и задняя часть его туловища погрузилась в яму. Он крепко выругался, почувствовав, как начиная с хвоста по нему тут же стали подниматься миллион маленьких членистоногих. Он стиснул зубы и подтянулся наверх. Тело ужасно зудило от слабых ядовитых укусов повсюду, которые ощущались как маленькие порезы, и их становилось только больше, но он обязан был во что бы то ни стало держаться за шест. Он добрался до другого края ямы, наконец имея возможность почесаться, хоть это и не помогало, но приносило мимолётное облегчение — треклятые пауки держались очень крепко и бегали быстро, избегая его лап. Она приземлилась рядом — впереди была только глубокая шахта вниз, по которой они стали спешно спускаться. Послышался звук передвижения по трубе, и из неё вылезла многоножка, продолжившая их преследовать. Более того — к ней присоединилось ещё несколько, вылезших из ямы. Они неумолимо приближались, двигаясь быстрее слизнекотов, и, чтобы разорвать дистанцию с тварью, он на полпути отпустил шест, кувырком скатившись на землю. Она последовала его примеру, добавив себе скорости взрывным прыжком, и они выбежали в очередную комнату. Фонарь чётко осветил четыре подвеса, находящихся сверху, — один из них был сломан, от него осталось лишь два шеста, а сама балка лежала снизу. По её обломкам неустанно ползали пауки, которых здесь было не меньше. В своём бесконечном потоке они огибали три синих растения, склонявшихся над землёй, словно фонари. Это были светошумовые гранаты, и теперь она точно знала, что им сейчас делать. Он уже забрался на ближайший подвес и обернулся, чтобы посмотреть, следует ли за ним она, но вместо этого выцепил взглядом её светящееся тело, спускающееся вниз по платформе. Она прыгнула на груду обломков, заскользив по куче, и на ходу схватила плод светошумовой гранаты. Развернувшись, она подняла голову и встретилась взглядом с ним. Его — вопрошающий, её — полный решительности. Их зрительный контакт разорвался, стоило только высунуться из трубы преследовавшей их многоножке. Тогда она без колебаний кинула плод. Забавно, как пауки жили в непосредственной близости со своей погибелью. Видимо, всё-таки было у них что-то схожее с мусорщиками: и те, и те снуют повсюду и плюют на опасность. Граната, встретившись со стеной, разорвалась с электрическим шипением, озаряя всю комнату ярким светом. Он зажмурился и отвернулся — от такой яркости глаза заслезились даже у него, уже привыкшие к тусклому свету. В ту же секунду все пауки упали замертво, разрушая единосущность многоножки. Они дёргали лапками в предсмертной конвульсии, исполняя свой последний танец. На это смотрели теперь видимые в свете гранаты подобия червей, навсегда замершие в клетках, надёжно запечатанных цепями и замками. Подобных созданий она в своей жизни видела только здесь — вероятно, существа это были настолько же древними, как и создатели полубогов. Она стояла, также заворожённо замерев, лишь прищурив глаза, не в силах оторваться от вспышки. А затем наступила тишина. Она протёрла глаза и проморгалась. Комната вновь погрузилась в темноту, рассеиваемую лишь их источниками света. Шаркая среди мёртвых членистоногих, она запустила себя в воздух взрывным прыжком и встретилась с ним наверху около выхода. — Ты бы хоть предупредила, — с упрёком покачал головой он. — Я чуть не лишился возможности зрить. — Виновата, забылась, — она неловко потёрла затылок лапой, взъерошивая там шёрстку. — Ныне дождь собирается, так что стоит добраться до убежища нам. Два нижних подвеса в следующей комнате были покрыты слизевиком, в чьём слабом свете всё ещё можно было разглядеть копошащихся внизу пауков. К ним им, к счастью, спускаться было не нужно — достаточно было добраться до платформы, откуда труба довела бы их до выхода. Наступая на тёплую липкую оранжевую жижу, они дополняли звуки снующих пауков таким же мерзким хлюпающим звуком. Тем не менее, каким бы ни был отвратительным на вид слизевик, это было её любимое лакомство — сладость и соль сочетались в нём в удивительно идеальной пропорции, не слишком насыщенно, играясь вкусовыми нотками на языке, так что она зачерпнула себе кусочек, чтобы перекусить перед гибернацией. Снаружи уже был слышен гул дождя, цитадель потряхивало. Однако им было некуда торопиться, так как убежище ждало их уже в этой комнате. Навстречу плыли по своим делам полупрозрачные жёлтые духи. Она окинула его взглядом, чтобы проследить за направлением его взора, но он смотрел в одну точку вперёд — кажется, он призраков не видел. Или просто не обращал на них внимания? Чтобы удостовериться, она всё же решила спросить: — Ты тоже их видишь? — Кого? — Жёлтых духов. Он покосился на неё, как на выжившую из ума. — Понятия не имею, о чём ты толкуешь, — он отвёл взгляд. Видеть их она стала после того, как съела нейрон. Это были именно духи, не имевшие материи, проходившие сквозь стены и всех живых существ. Похожие на червей разных размеров, некоторые из них заключены в пузыри, из коих она их освобождала — все они плыли куда-то в одно место, по назначению, известному лишь им одним. Природа наградила её исключительным любопытством. Именно поэтому однажды она не выдержала и последовала за ними. Они вели её в самую глубь земли, ниже подземелья, ниже лабиринта из тесных труб. В конце концов они привели её в массивный подземный храм. В нём были расставлены загадочные идолы — что-то похожее она видела в промышленном комплексе. На входе её встретил огромный круг с крестом в центре — ей было неведомо, что означал этот символ. Весь путь был освещён многочисленными факелами, которые горели, несмотря на то что, кажется, этот храм давно никто не посещал. Время от времени ей встречались загадочные молчаливые существа чёрного цвета с квадратными головами и клешнями вместо лап. У них не было и задних лап — вместо этого они как-то держались на тонких щупальцах, которые волочились за ними, словно мантия. Было трудно сказать, живы ли вообще эти существа, пока один из них не левитировал её. Это произошло неожиданно — в один момент она просто почувствовала, как тело отрывает от земли против её воли. Существо откинуло её назад, и она больно ударилась головой об пол. Стало ясно, что они что-то охраняют, когда ей не дали пройти и во второй раз. Тогда она пошла на хитрость и попробовала бросить одну из припасённых светошумовых гранат. Хоть у существ и не было глаз, но это сработало, и ей удалось прошмыгнуть мимо них. Они охраняли яму, которая, по ощущениям, вела к самому ядру земли. Здесь всё ещё стояли факелы, так что было кристально видно, как всё перед глазами начинает плыть. Проходя по извилистым пещерам дальше, ощущение времени становилось всё более тягучим. Наконец, они привели её в просторный грот с озером. К тому моменту ей стало казаться, что стены медленно таят, оставляя после себя золотые разводы. Потолок грота переливался золотистым сиянием ярче солнца, отражаясь в озере. Она опустилась в воду и осознала, что водою эта жидкость не являлась. Плотность этой субстанции сильно превышала плотность воды, поэтому, чтобы поднять лапу для очередного шага, ей приходилось прилагать усилия. Она смотрела на гладь озера и не видела своего отражения. Она не видела ничего. Если бы её попросили описать, что она тогда увидела, она бы сказала, что это была сама пустота. Её затуманенный разум кричал о том, чтобы она нырнула на дно, но остатки рассудка заставили её отступить и не оглядываться по пути назад. Место это было нехорошее — так она для себя впоследствии заключила и больше никогда туда не возвращалась. Они добрались до убежища, как раз когда цитадель начало затапливать. Чудесным образом вода никогда не попадала в убежища, даже когда те были открыты, а всё вокруг затоплено. Исключение составлял только сбой в системе, когда они открывались в прецикл. Она ненавидела это — просыпаться по шею в воде всегда было неприятным сюрпризом. — Будешь? — она простодушно протянула ему слизевик, когда проход за ними закрылся. — Откажусь, благодарю, — он старался не морщиться, но по его мордочке всё равно было видно, что ему противна даже идея пробовать это на вкус. — Зря, — она доела слизевик и устроилась для ночлега. — Покойной ночи.