А рябина всё так же красна

Я проснулся в небрежной постели с ощущением грязных слипающихся волос. Воздух пахнет пылью и морозом, жидкий холод кусает меня за ноги и кисти через одеяло в белом пододеяльнике с маленькими узорами цветочков. Узор же этот походил на картину беззащитных растений, что росли в снежной пустыне. Но пустыня не место для цветов, поэтому они неотвратимо умрут, покоясь под толщей ледяной перины. Мне стало тревожно от такой внезапной мысли. Появился надоедливый тягостный шум в ушах. Чтобы отвлечься, я перестал смотреть на своё одеяло, защитника от холода извне, и посмотрел вокруг. Дом, чья-то дрянная комната, окно с пыльными занавесками. Такое скудное и старое убранство… Жил старомодный идиот здесь или просто бедный оборванец, которому приходилось довольствоваться хламом. Мерзкая комната. Я отвёл взгляд. Окно тоже показалось обветшалым, но оно не вызывало таких отвратных чувств. Оно показывало мне не только свою деревянную облезлую раму да повисшие от устали шторки. За ним виднелась метель. Такая сильная и непроглядная, словно листом бумаги заклеили вид в безобразную комнату, чтобы та не видела солнца. Но почему я так ругаю это пространство? Разве оно принадлежит мне, чтоб я имел власть говорить дурно? Я не помню. А даже если и не моя, то какая мне разница? Я здесь один, и я думаю. Всё это поток моего бреда, который никто не разберёт и не услышит. Даже за белым листом бумаги. Я нехотя повернулся на бок, укутавшись сильнее, ведь колючий злобный холод стал пробираться напористей. Опять придётся смотреть на комнату, ведь за спиной голая стена, в которой я тоже найду пугающий узор. Стоит полутьма, напротив стол с вещами разной гадкости, протёртый стул, картонная коробка, чёрный носок. Скучно и тревожно. Я приглядываюсь к вещам на столе, чтобы снова забыть о снедающей меня моли. Две жёлтые книги, тонкая веточка какого-то кустарника, мятый лист карты, опилки, ненужная газета, скомканный пакет в углу, пустой горшок с землёй, три, пять, нет, двенадцать или… восемь карандашей. Почему я подумал двенадцать? А, может, и было их двенадцать, просто почудилось. А вот и лампа стоит. Худая и длинная, но абсолютно не светит. Может её свет просто напросто не виднеется под толщиной лохматой пыли? Может всё в этой комнате на самом деле светлое и приветливое глазу, просто оказалось в пыльной тюрьме? Голова зачесалась, а ноги уже не способны были согреться сами об себя. Пришлось сесть на постели и обнажить своё тело перед собственным любопытным взглядом. Ох, чёрт, сколько оно пролежало здесь, что мне кажется мне незнакомым? Такое неестественное, бледное, словно обтянули чьи-то останки белой плёнкой. Это не худоба… Это нечто, что вызывает такое же недовольство. Разложение? Пожалуй. Я решил поднять с крашеного деревянного пола чёрный носок. Пока только один. Встал, искры запрыгали и растеклись кляксой перед глазами, словно пятно бензина в луже. Но не надолго хватило краски в глазах, чтобы продолжить калейдоскоп, и быстро настигнул меня всё тот же мрак. Только сейчас я заметил (Свои?) голые ноги. На кой чёрт мне столько волос на них, если они не в силах спасти меня от холода? Садиться снова в постель мне не хотелось, на удивление. Что-то уж и не так холодно будто стало. Смотрю по сторонам. Что за газета? Фу, скучные маленькие буквы! Вижу отрывки из статей: «открыли новую дорогу…», «отлов бродячих животных», «заражение скота на скотобойне». Хорошо это типографское издание только как подстилка при чистке селёдки. Далее моё внимание привлекла полка с книгами и барахлом. Ох, ну вот! Голова заболела от обилия букв. А ради чего? Бесполезную ходьбу осуществляет это нечто, от лица которого я смотрю на чью-то хибару. Пять, восемь, двенадцать книг… Что за названия? Бессмысленно. Тут уж раздражение овладело мною. На носках я повернулся на 180 градусов, чтоб не видеть гадкую полку, и только теперь увидел дверь. Может посмотреть, что за ней? Как-то странно получилось, что совсем она моего внимания не привлекла сначала. «А может, и не было её до того, пока это не стало необходимо для тебя?» — что за голос? Мой, но такой вязкий, злобный, колючий. Меня не удивило в этом явлении ничего. Это я снова подтруниваю над собою. Я не знаю, делал ли это до трагичного сна (?), но почему-то мне кажется, что насмешливый голос мой спутник, верен на несчастье. Ну, ничего страшного, пусть хоть он развлечет меня в минуту траура. Дверь. Закрыта, но не на ключ. Действительно, какому маньяку пришло бы в голову запирать меня в такой отвратительной комнате? Я взялся за холодную ручку. Дрожь пробежала в теле, словно бусины посыпались по полу. Взялся вот, а что дальше? Необъяснимая грусть и страх овладели мной! Не пойму что больше страшусь? Того, что не окажется там ни единой души и пространства, или того, что будет там нечто ещё более мерзопакостное? Такое как… Я хочу продолжить, мой язык повторяет контур этого слова. Но… Я не могу его сказать! Такое как жизнь без… Без чего, чёрт бы тебя побрал? «Без твоего Бога. Помнишь, что ты так трепетно взлелеял в своей душе, но не можешь сказать? Жалкое зрелище. Или и не помнишь? Повтори это для меня» Кто? Жизнь без Бога? Пусто, так холодно, одиноко без трепета мне. Без символа, смысла. Что есть смысл для тебя, раз подсказки мне тут даёшь? (Подкосились мои ноги, стало темно. Глаза болят и поясница. Хочу кричать, но мне проломили череп. Чувствую щекой горячую кровь и мелкий снег. Тошнит, и я вижу закат моего сна. Захотелось стать пылью и забиться в тёмный угол, как невежественная божья тварь прячется от света). «Значит не помнишь… А может оно к лучшему? Будешь догнивать здесь без сожалений. Что может быть лучше? Или ты опять захочешь убежать от меня в постель, прикрывая подушкой зияющую гноящуюся дыру?» Заткнись! Я не представляю что ты, но я тебя уже ненавижу. Говоришь ужасные вещи, не смущаясь, не думая о том, кто слышит тебя. «Слышишь меня только ты, поэтому и позволяю себе грубость. Ведь в ответ ничего не последует. Даже скучно как-то. Может, хоть раз осмелишься встретиться со мной? Открой дверь и посмотри мне в лицо. Посмотри, кого ты погубил, жалкий трус! Осыпалась твоя дрянная рябина и ты вместе с ней! Я тебя ненавижу. Всё происходит из-за тебя. Нас едят черви, неужто ты настолько слеп?!» Как же плохо! Я не понимаю, что происходит и вот уже я на чёрной земле. Лежу, и мерещится мне снежный лес. Так покойно. Ни холода, ни голоса звенящего. Только вот копошится в грудине моей нечто. Смотрю вниз, а там… плешивые волки, тощие и несчастные. Жрут они мой живот, роняя кровь отравленную. Чувствую их рыла, вытаскивающие куски сырого мяса с металлом. Чавкают черти. Вкусна им и мертвечина во время голодной зимы! Это… не больно. Я смотрю и даже не хочу кричать, будто смирился. Да будет так. Мне не жалко своих ничтожных останков, своих бесплодных мощей. Пускай вылакают всё! А я уйду на покой в снежный лес. Так и должно быть, ведь нутро моё пусто и лишь волкам под стать. Спать пора. Ложись на снег, прикрой глаза, смотри искоса на падающий снег и вскоре перестанет таять он на лице твоём безобразном. Омоет тебя божья вода с небес, и родишься ты снова. Без горечи и печали. Чист и прекрасен будет облик твой, а пока встреться с врагом своим. Страшен и жесток он, но понять его гневные речи можно лучше всякого. Он мог родиться, но ты решил иначе. Не стало его, не успел пожить он, вот и злиться. Прими его наказание, да прибудет к вам счастье, изувеченные души! Разомкнул я веки, и в комнате будто стало темнее. Я лежал на полу, в который впивались мои кости. Ощущение было, словно все мои жизненные соки были выпиты. Я не чувствовал ничего. Пустота расширялась, и я боялся, что она поглотит всё, что осязалось мною. Пол усеян чем-то маленьким и круглым. Обнаружил я, проведя рукой, что трогаю сушёные ягоды. Всё было в них! Будто лежал я в подвале с заготовками трав. Уж слишком колются они, поэтому пришлось встать. Дрянная комната не изменилась, однако что-то в моём разуме переменилось с появлением первого пришествия странного человека. Единственное что я понял из его злостных, наполненных кипящим гноем речей, что некогда я обладал «Богом», и по своей эгоистичной прихоти не позволил родиться этому… устрашающему голосу. Ну и встрял я! Мало того, что как котёнок слепой тыркаюсь, так ещё и разгневал кого-то, кто явно смотрит на меня свысока. И зачем же мне тогда вообще открывать дверь? Чтобы встретиться с ним лицом к лицу и выслушать бьющие по мозгу и ушам обвинения? Чёрт, я ведь даже не помню, в чём виноват. Ничегошеньки совершенно. Может, я и вправду ужасный преступник, которого необходимо разорвать в клочья? Возможно, я замучил того строгого человека до смерти, вот и хочет он теперь мне отомстить так, чтоб по полной отыграться на моей полуживой туше. Ах да! Моё тело… Тут вспомнил в какой оболочке нахожусь. Немощной, едва способной существовать. И без наказания она ущербна. Я ведь почти не чувствую её, настолько она слаба, хотя меня вроде бы никто в рабах не держал! Вновь смотрю на ноги. Тонкие, колени острые, бледные, пальцы длинные с костяшками выглядывающими, как на скелете. Страшно представить, что тогда твориться на моём остальном теле и лице. Но представлять мне сейчас вовсе не хочется. Похрабрев по непонятным мне на то причинам, я стал стягивать свою одежду с груди. Какая-то белая просвечивающаяся наволочка, а не рубашка! Что за тулово? Обтянули кожевой плёнкой грудину. Рёбра нижние, будто угрожая покинуть моё вместилище, торчали, но я почему-то представил их с улыбкой. Живот пульсировал, но там ведь нет сердца. Почему тогда он двигается вверх вниз еле заметными толчками. О нет, боже, зачем я представил, что это черви?! Главное больше не смотреть туда… Я надел рубашонку назад, пряча объект, который опять сильно разволновал меня. А что касается лица? Потёр я свои сухие ладони, а потом ими же и лицо. Мягкое, достаточно ровное, значит, морщин не бывало у меня никогда. Однако клочки плешивой бороды нащупывались на подбородке и на скулах, тоже острых. Нос… Горбатый, но не очень длинный, дышит сейчас относительно покойно. Глаза сильно пульсируют и почему-то слезятся. Может не стоит их больше трогать грязными руками, которыми я недавно катал сухие ягоды по полу? Пожалуй. Еле разогнулся и встал на пол босыми ногами. Носок, который я надел ранее, куда-то пропал. Ну и пёс с ним! Всё равно он дырявый. Вновь оглядевшись, понял, что ничего вокруг кроме носка не поменялось. Тот же хлам, стол, ободранный стул, газета… Припоминаю, что читал я там про свиную чуму. Тут резко появились озвученные кем-то строки, похожие на мой (?) голос: — Лесной массив… найден труп мужчины. Несчастный повесился на рябине возле собственного дома. Какая нелепость! Говорят запущенный человек был… Правда? Да, да, конечно! Как чудной жил, ни с кем не общался, только озирался ходил. Собственной тени боялся и всё ходил, ходил к этой рябине, как будто там мёдом помазано! Вот и испустил дух так рано. Где ж это видано! Мужик, молодой, не самой плохой наружности, худоват, конечно, но кто не без грешка за пазухой… Такое учинил! Стыд и срам один. Всё прекратилось также внезапно, как и началось. А это ещё что такое спрашивается? Теперь я в собственном мозгу могу и не себя слушать?! Что за безобразие. Ни минуты покоя в этой лачуге. Нужно немедленно это закончить и понять, что за вмешательства такие происходят! Да, да, я почти уверен, что всё это мракобесие делается тем самым злобным чудаком за дверью, который напугал меня до обморока. И это он меня ещё так оскорбляет! Не знаю, по какой причине я подумал, что говорят обо мне. Если что-то плохое слышу, то всё на себя перенимаю сразу же. Но даже, если и не он это был, то всё равно получит у меня! Вот только осмелиться надо через дверь пройти. Я посмотрел на дверь. Ту самую, из которой появился этот чревовещатель. Охватил меня озноб. И зачем же мне так нужно заходить в неё? Движет мною лишь слепое чувство мщения… Хотя не только. Мне в первую очередь любопытно, где я и кто я такой. Может даже интересно узнать, обо всех странностях разговоров, а не просто природу голоса. Уж слишком много чести ему, чтоб только о нём и думать! Я взялся за холодную ручку и с закрытыми глазами тихонько приоткрыл щель. Разомкнув веки, заглянул я в неизвестный полумрак, однако не нашёл ничего, что могло напугать или отговорить меня переступать порожек. Дверь теперь открыта полностью, а я изучаю состав коридора. Напротив ещё дверь, но толстая, забитая чем-то, тряпка, на которой сверху отекают сапоги, тумбочка с чем-то сверкающим, шкафчик с вытянутым зеркалом. Повернув голову направо, обнаружил я продолжение коридора. Длинный и тёмный. Я больше не вижу отсюда каких-то занятных вещей. Стоит ли мне подойти и осмотреть всё внимательнее? Я не помню, кому всё вокруг меня принадлежит, может именно этому голосу. Ха, он, наверное, озвереет, если я хоть пальцем трону его вещи, зная его эгоистичные нравы. С другой стороны его злость только на руку, больше наговорит бреда, а вместе с ним больше полезного. Опять появился животный страх, скручивающий живот. Что если этот невидимый враг не просто голос? Что если он вполне реален как существо, которое стояло совсем рядом с дверью тогда и караулило меня? А сейчас я иду вперёд, в его обитель, только потому, что именно он позвал меня. О, боже, эта внезапная мысль внушила мне, что я безвольная мышь в эксперименте! Иду по указке, всякие мысли слышу по указке. Теперь я был зол и напуган. Я ненавижу бояться, ведь так мой разум уязвим, и заставляет делать глупые вещи. Вдруг обиженный голос убьёт меня, и из-за ненависти сделает это самым изощренным мерзким методом из всех? Чёрт, почему мой мозг работает хорошо, лишь когда чувствует страх? Глупец… Я стоял в коридоре, ведь благоразумие и вся подобная чепуха заставили бы меня топтаться на месте, как напуганного грозой птенца. Ничего особенного вдоль коридора нет. Раз, два, три … четыре двери. Все закрыты, но в одной через прорези виднеется свет пасмурного дня. Я уж было поспешил к нему, но вспомнил про светящийся во мрачном конце коридора предмет. Я вернулся, осторожно ступая по крашенному холодному полу босыми ногами. Казалось, будто я не дышал всё то время, что покинул душную предыдущую комнату. Почему я говорю «душную»? Да потому, что я обнаружил в коридоре одурманивающий запах свежести и мороза, который напоил уверенность и любопытство до краёв. Тумбочка обложена каким-то очередным хламом. (Голос хоть иногда убирается в своих угодьях?) Перчатки, потёртые на указательном пальце, комканные бумажки похожие на чеки и … маленький заострённый ножичек. Недолго думая, я схватил его и сжал в худощавой руке, одичало озираясь. Чёрт возьми, кому нужен нож в прихожей? А главное, для каких целей? Вряд ли этот опасный предмет предназначался мне. А может ровно и наоборот, как раз должен был попасть в моё распоряжение, раз он достался мне так легко? Хватит думать об этом! Дают — бери, а услышишь голос — берись за дело и шевели языком, чтоб не показаться трусом. Снова стою перед четырьмя дверьми, сжимая до побеления костяшек заветный предмет, призванный защитить меня от выдуманных очеловеченных страхов. Раскидывая тревожные мысли по сторонам и тёмным углам, собственно, откуда они и вылезли, я вновь вернулся к одному размышлению. Я ведь до сих пор не знаю даже своего имени и внешности! Разве такое возможно с человеком, который вполне уверенно держится на ногах, а не переживает инсульт? Наверное, прежде чем встретиться с голосом, поборов свои предосторожности, необходимо подойти к зеркалу? Ну уж нет! Я не хочу возвращаться к тёмному холодному коридору с забитой тяжелой дверью. Теперь он пугает меня до онемения ног. Я пойду на поиски ванной комнаты. Именно этим безобидным занятием я и собираюсь нагрузить себя. «Посмотри на мечущегося туда-сюда несчастного человека. Разве в тебе отсутствует жалость к нему? Только посмотри, как ты напугал этого беднягу! Всё кружит и кружит как обеспокоенная ласточка. Всё ему страшно, темно и враждебно… Так можно и последних крупиц сознания лишиться. Забил его в угол, как животное какое-то, бесстыдник! Чего с таким лицом стоишь? А совестно тебе, правда? Слепая злость ожесточила тебя здесь одного. Но не мне тебя учить, ты прекрасно знаешь обо всём, что с вами твориться. Поди и направь его как мудрый наставник, а не как коршун оголодалый. Иди и верши вашу волю на двоих!»