Сплин

27 августа.

— К чему такой ажиотаж? — парень кивнул в сторону большого скопления учеников, — что-то случилось? — его вопрос был явно направлен на конкретного человека. — Ты у меня спрашиваешь? — А у кого ещё? — в голосе определенно сквозила ирония, — ты ведь у нас заместитель президента. Парень улыбнулся. Улыбка вышла весьма смазливой и похабной, нет, скорее издевательской. Шум начал раздражать. — Ничего особенного, — ответила девушка напротив, не отрываясь от чтения книги. Она явно была сконцентрирована до сего диалога, — скоро день рождение у цзяншишевской принцессы. — О, получается цзянши готовят очередную оргию своей лягушевской толпой? — небрежно махнув в сторону толпы, ухмыльнулся зачинщик диалога. Присутствующие девушки засмеялись. А заместитель президента закатил глаза, пока за шуткой не последовало очередного вопроса. — И когда родилась эта выскочка? Последовало долгое молчание. Всем было определено все равно, и они, возможно, никогда и не интересовались данной информацией. А потому кто-то пожал плечами, кто-то переглянулся, а кто-то спокойно продолжил трапезу, пока рядом не послышался звук перелистываемой страницы учебника и последующий бесстрастный, будничный голос: — Тридцать первого августа. Компания мгновенно перевела на него взгляд. Он сидел в самом углу, с библиотечной книжкой в руках, совершенно не обращая внимания на обсуждение вокруг. Стихло. Он неторопливо разгладил задравшийся уголок потрёпанной библиотечной книги, устало вздохнул, словно бы его раздражала вся эта ситуация, поднял голову, удостоил каждого равнодушным взглядом, а затем… Присутствующие мгновенно разразились гоготом. Он любезно улыбнулся, пока остальные его друзья катались по полу от смеха. Его же вовсе это не забавляло. — Ты серьезно? Он кивнул. Раскрыл руки в немом жесте, пожал плечами, мол, так получилось. — Угораздило же нашему дорогому президенту родиться в один день с принцессой лягушек, — с неприязнью ответила одна из присутствующих девушек, — надеюсь, ты… — Сам удивлён, — перебил, отвернулся, вновь сконцентрировался на чтении, словно бы и не вклинивался в этот разговор, изменил выражение лица на недовольное, а затем тихо добавил, — случайно узнал. Разболелась голова. Ему было абсолютно наплевать на их каламбур, но… он закрыл книгу, поправил столовые приборы, аккуратно подвинул стакан к тарелке на ровное расстояние, согласно этикету. Начали чесаться руки. Под кожей, а может быть, в костях. Иногда ему казалось, что костная ткань начинала кипеть настолько сильно, что вызывала резорбцию, сводя его с ума. Раз, стёклышко, два, стёклышко, он представлял как тысячи мелких частиц обрушиваются прямо в глазные яблоки присутствующих, и как те, в свою очередь, вопят от боли, пока кровь фонтаном хлещет из роговиц. Приятно. — Кажется, у цзяншишевской принцессы появился и свой принц, — кивая в сторону толпы, сказала девушка, — этот новенький фигурист сумел не только заставить таить лёд, но и сердце нашей гордой лягушки? Стёклышко разбилось. И вновь внезапный вопрос. Сегодня им казалось, что он излишне разговорчив чем обычно. Удивительно. — Что ты имеешь ввиду, Сольюн? — вырвалось случайно. Он не хотел, но спросил. Потянулся к вилке, осмотрел острые зубчики, улыбнулся. Представил, как втыкает прямо в глазное яблоко. Полетели искорки. Успокоился. Как и все присутствующие, по обыкновению, она считала его перфекционистом до мозга костей. Поэтому она не удивилась, когда он ровно сел и поправил тарелку с десертами, смахнув ягодку на край к остальным. Девушка улыбнулась. Идеальный и полный достоинства. На деле же он переживал неумолимый тремор, словно наркоман, словивший очередную ломку. Всё тело зудело, а внутренние бесы скрежетали плоть до кровавого месива. Взгляд зацепился за смятую салфетку, разгладил, прочувствовав нежность ткани, а затем потянулся за стаканом сидящего неподалеку. Он стоял криво. И… — Она всякий раз зажимается с ним по углам. Застыл. Она продолжила, но уже без недавнего энтузиазма. Что-то её начало настораживать. Он повернулся к ней, встретился взглядом. Она вздрогнула, а он улыбнулся. Затем привстал, наклонился, чуть ли не навалившись на хозяина злосчастного стакана, и словно обезумевший прошептал: — Фригидность не лечится. Это все пустые слухи, я думаю, она скорее зарастёт густым лесом, нежели позволит этому нечто больше, чем они бы просто потёрлись друг об дружку. Он явно перегибал. Но позволил себе это, ибо сейчас остальное не имело никакого значения. Оглянулся, посмотрел на друга. Тот понял без слов. Раздался смех, а затем почти моментально система огласила о начале занятий. Все шло идеально. Время словно бы само подстраивалось под него. Поднялся. Не стал ничего собирать из принадлежностей, а лишь развернулся и ушел, прихватив с собой единственную книжку. Полезная, стоило приглядеться к ней раньше. Увесистая, то что надо. Чтобы получить сотрясение головы. Жаль, он не мог себе этого позволить. Пока что. Шёл прямо. Прямой игнор — идеальный баланс вселенной. Нет ничего раздражающего, когда ты посылаешь к черту даже грёбаный разум. Остановился. У него всегда был хороший нюх, словно он собака-ищейка. Знакомый аромат лаванды, такой до боли раздражающий, ненавистный, проникающий под кожу и разъедающий каждый её участок. Ему хотелось задохнуться в нем, вгрызться в её нежную плоть, толкнуться и крепко прижать, так, чтобы перед глазами мелькали фейерверки удовольствия. А она плакала. Да, было бы прекрасно. И вот она, родная, улыбка до ушей, задорный вид, но всегда идеально красива. Гордый стан и такая неприступная крепость. Да, птичка всегда была именно такой. И всегда будет. Всё хорошо, и ему определенно стоит успокоиться, ведь она настолько чиста и невинна, что он может даже не волноваться за то, что помимо него ещё кто-то может представлять её отчаянное хныканье и блестящие от слез глаза. Птичка только в его клетке. Он вырвет ей крылья, зацелует раны, а затем навсегда оставит её с собой. Всё слишком идеально. Отвернулся. Внутренние бесы ликовали от темных мыслей в его голове, а он не хотел позволять им наслаждаться, пока они сводили его с ума. Пошёл дальше. Аромат лаванды стих, и даже стало полегче. Он больше не думал о том, что кто-то другой ещё может прикасаться к её нежной коже. Иначе бы ему пришлось сделать птичке больно и выжечь каждый сантиметр чужих прикосновений. Она бы определённо плакала, но он в своё оправдание зацеловал бы каждую рану, оставленную им. Это необходимая мера, ибо и она не должна была позволять кому-то к себе прикасаться. Она совершенно точно должна оставаться такой чистой и непорочной, иначе бесы съедят его изнутри. Тогда он больше не сможет контролировать себя. Причин попросту не останется. Все нормально. Ему стоит успокоиться. Раз, шажок, два, шажок. Обхватил голову, зарываясь в волосы с двух сторон от ушей, присел на корточки. Начал дрожать. Встал. Снова присел. Ему определенно необходима доза, и нет, он вовсе не наркоман, он просто зависим от грёбанного запаха лаванды. Он совершенно точно не наркоман. Вытащил скомканный платок. Принюхался. Ничем не пахнет, но подсознание обманывает его, выдавая лишь незначительные отблески желанного аромата. Даже его чертов мозг осознает всю степень его конченности. Он посчитал это забавным, и даже улыбнулся. Тремор быстро прошел. Повернул в сторону класса. Остановился, развернулся на 180° градусов, ибо услышал такой до боли знакомый смех, и... минута, тремор вновь вернулся. Он чувствовал, как сумасшествие молниеносно растекается по венам. Слишком поздно заметил, как сжал кулаки. Внутренние демоны начали постепенно пробуждаться, и перед глазами промелькнули кадры вызывающие жутко—приятные ощущения. Он лишь на мгновение представил, как бастетский выродок отхаркивает собственные зубы в море своей же крови. Малышка совершенно точно, наверняка, бы рыдала над его трупом, пока он бы окончательно не сошел с ума, чтобы не отыметь ее прямо перед застывающим выродком. Зажмурился так, что искры пролетели в глазах. Оглянулся в поисках чего-то неправильного, того, что надо исправить. Ему надо успокоиться, иначе он совершенно точно осуществит свои мысли до конца. Кулаки разжать не получалось, да и хрен с ним. Взгляд зацепился за картину напротив: криво висит, раздражающе, то, что надо. Подошёл, примерился, поправил углы. Блестяще. Идеально. Даже измеритель не нужен, он умел считать сантиметры невооружённым глазом. — Кай, вы как всегда проявляете такую заботу о школе. Это очень похвально. Блять! Идиллия была нарушена чьим-то отвратительным возгласом. Он начал молиться, чтобы тремор вновь не подступал, иначе он сломает и разорвёт картину в клочья. Повернулся к источнику звука: профессор. Натянул самую, что ни на есть, дружелюбную улыбку — отвратная вещь, но приходится. Идеальная репутация, раз, идеальная репутация, два, президентство, три. Да, ему определенно стоит вбить себе в прокисшие от конченности мозги, что прежде всего он президент школы, а потом уже озабоченный подросток. Хотя малышка занимала особое место в его сердце, но ему также стоит помнить, что без возможностей, он так просто её себе не получит. — Приветствую, профессор Чхве, — правильная осанка, приятная внешность, дружелюбная улыбка, отличная успеваемость, идеальная репутация — он совершенен, — благодарю вас за приятные слова, но забота о школе моя обязанность, как президента. Соврал, не моргнув глазом. — Кай, вы гений этого века. Я полон восхищения от той мысли, что живу с вами одно время, — от этой бессмысленной похвалы начал течь мед из ушей, — редко встретишь талантов подобно вам. И знаете, мой вам совет, дорогой Камал, приглядитесь к такой же, как вы, прекрасной особе, я думаю, из вашего союза могли бы получиться гении следующего поколения! Я говорю о замечательной Чан Вонён из факультета Цзянши. В последнее время я замечаю ее в окружении новенького ученика из Бастет, и знаете, это немного меня огорчает. Парень, конечно, толковый, но куда ему до вас, неправда ли? О, профессор, как вы меня понимаете. От иронии судьбы хотелось знатно рассмеяться старику в лицо, но, опять-таки, очень жаль, что он не может себе этого позволить. Приходилось просто стоять и улыбаться, словно бы профессор не говорил слишком уж очевидные вещи. Его начало забавлять то, как он умело имитировал некое смущение и даже удивление от слов преподавателя, словно бы, мол, никогда бы и не помыслил о Чан Вонён, как о девушке. Разумеется, все это бред. Профессор правильно подчеркнул: бастетский выродок явно не пара малышке. Это даже воодушевило его, хотя буквально минуту назад он выл от нарушенной идиллии. — Обязательно приму к сведению ваши слова, профессор Чхве. Думаю, ещё рано думать о чем-то таком, пока мы ещё учимся в школе, но все же я обдумаю ваше предложение, — получился складный ответ, то что надо. — Ох, простите старого дурака, дорогой Кай, но видя такую несправедливость, я просто не могу промолчать. Надеюсь, вы прислушаетесь к моим словам, мой милый мальчик. — Безусловно, профессор. Кабинет встретил мрачно. Совмещённые уроки между факультетами не пользовались особым одобрением среди учеников, но в особенности это касалось двух соперничающих факультетов — Цзянши и Калия. Змеи и лягушки. Это противоборство шло ещё с основания самой школы, когда главы двух факультетов не сошлись во мнении, что и подбило остальных учеников на извечную вражду. Теперь же каждый совмещённый урок не проходит без взаимных колкостей и оскорблений. Порой дело доходило до драк, но администрация школы в данном случае была беспощадна: отчисление. — Ещё один прекрасный день в окружении квакающих, — Бомгю определенно нравилось начинать урок с иронии. Но если змеи одобряли его высказывания, и поддерживали отборным гоготом, то вторые же предпочитали юмору — открытую агрессию. — Заткнись, чешуйчатый, — да, цзянши всегда были излишне агрессивны. В какой-то мере они казались дикими. Им явно стоило бы попроще относиться к шуткам, или любым другим подобным проявлениям симпатии. Он окинул класс взглядом, искал удобное место, прикинул, где сесть, вновь обвел присутствующих взглядом и подсчитал количество. Всё, как и подобает идеальному президенту. Вообще, подобной работой должны заниматься старосты, но если у змей эту позицию занимал насмешливый Бомгю, которому палец в рот не клади — отгрызёт, то у квакунов, так их назвал печально известный Бомгю, все гораздо проще: у них вообще не было старосты. Второй год они неумолимо борются с тем, чтобы посадить своего кандидата на место президента школы, а потому времени на выборы старосты — у них попросту нет. — Сегодня в семь. Собери всех наших, я желаю увидеть каждого на собрании, — сказал он. Коротко и ясно, без лишних вопросов: казалось бы, после того неприятного инцидента с утра, удача заулыбалась вновь. Восторг! Улыбнулся про себя. Возможно, улыбка вышла слишком натянутой. Обычно он предпочитал использовать её в крайних случаях, но сегодня счастливый день. Он полностью игнорировал удивлённые взгляды однокурсников. Начало дня подвело его определенные планы, но итог вышел хорошим. Он сделал себе заметку, чтобы не забыть о том, что увидел сегодня. Малышка действовала на нервы, но больше раздражало нечто другое. Он определенно решил разобраться с этим, и не откладывать в долгий ящик. Бомгю определенно сглотнул, прежде чем ответил. — Как скажешь.