***
Очнулся он от мягких прикосновений к скуле. Щекотно. Тело ломит, а в нос бьёт запах лекарственных трав. Малфой разлепляет глаза и начинает думать, будто сходит с ума. Что перед ним видение. Ведь не может Гермиона Грейнджер сидеть на старом деревянном стуле в больничном крыле перед его кроватью и гладить его лицо, плечи, массировать осторожными касаниями шею. Голова жутко раскалывается, но от её движений становится легче. Он пристально наблюдает. Гермиона настолько где-то в себе, что не замечает этого, взгляд её завис на его груди, прикрытой одеялом, а движения, уже чисто автоматические, медленно сходили на нет. — Что… — голос Драко хрипит. — Что ты тут делаешь? Когда она одёргивает руки, он понимает, что это прозвучало жёстче, чем планировалось. Девушка мямлит неуверенное: — Прости. Гарри, он, — сбивается. — Он не хотел. — Мне похуй, — на жалость. На Поттера. Ему наплевать. Но то, почему она так переживает, что практически заикается, его волнует. — Что ты делаешь? Грейнджер мнёт ткань своей юбки и оправдывается: — Я была расстроена, и Гарри это увидел, прости его, пожалуйста. От такой Грейнджер неуютно. Хочется встряхнуть за плечи и наорать. Что-то из этого бреда, который она несёт, начинает складываться в картинку. Вот значит почему её дружок Поттер так взбесился, что притащился и начал строить из себя невесть кого, толком не разобравшись в ситуации. Или разобравшись? Вместо «и что ты ему сказала» Малфой спрашивает: — Почему ты была расстроена? Этот вопрос вводит девушку в прострацию. Она задумывается до морщинок на лбу и поджимает губы. Драко видит, что Гермиона хочет что-то сказать, но не может. Сейчас не может. Хочется сесть и взять её ладони в свои, но Малфой не в состоянии сейчас даже и пальцем пошевелить. Замечая его потуги, Гермиона берёт с тумбочки флакон с зельем и помогает ему его выпить. И эти такие простые действия они, кажется, согласовали одними взглядами. Флакончик издаёт стук о тумбочку одновременно со словами Грейнджер: — Я пойду, — она встаёт, а руки его не слушаются. Чёрт. Он даже притянуть её не в силах. И только в дверях девушка, оборачиваясь, говорит: — Я приду позже. Она не врёт. Гермиона Джин Грейнджер появляется на пороге больничного крыла на следующий день ближе к десяти вечера, когда оно полностью пустеет. Он и она окутаны запахом больничных трав. Не так. Совсем не так Малфой представлял свой план. Тихо присев на уже знакомый ей стул, Грейнджер шокировала его вопросом: — Что ты почувствовал, когда поцеловал меня впервые? Хоть это и прозвучало так, будто ему нужно пройти анкетирование на тему «Оцените наше обслуживание от одного до пяти?», Малфой в душе понимал, что, вероятно, его храбрый львёнок тысячи раз продумывал и произносил его перед зеркалом. — Помню… — он присел на кровати, чтобы их глаза были на одном уровне. — Помню, что это было непривычно. — И всё? Ему хочется улыбнуться от её шокированного лица, но Драко, сдерживаясь, лишь уточняет: — А ты что хотела услышать? Нет. Это совсем-совсем не месть. Просто её забавное выражение лица что-то меняет внутри него. И чтобы Гермиона не сбежала вновь, он берёт в свою ладонь её сжатый кулачок. — Зато я прекрасно помню тот поцелуй на озере, — наклоняет голову так, что пряди, падая на лицо, чуть скрывают его мягкую улыбку. Всё же жизнь очень непредсказуемая, и иногда планы приходится менять прямо на ходу. — И я бы хотел… хотел, чтобы ты была рядом. Он не знает, как ещё это сформулировать. Как ещё это может звучать, чтобы смысл был абсолютно понятен. Её ответ приводит в ступор: — Как собака, что ли? Драко смеётся и понимает, что рядом с этой девушкой ему не хватает красноречия. Всегда хватало, а тут нет. Он начинает кусать губы, подбирая другие слова, когда Гермиона тоже начинает хихикать. — Драко… — она пересаживается к нему на кровать и, не прекращая улыбаться, выдыхает. — Мерлин, Малфой, ты такой милый. Глупое желание поспорить сметается прочь из его головы, стоит ей коснуться его губами и тихонько, словно делясь секретом, произнести: — Я тоже, Малфой… — Что? — парирует шёпотом. — Тоже хочешь быть милой? Тихий смех. Больничное крыло. Лишь запах лекарственных трав окружает шепчущую пару. Между их лицами пара сантиметров, а слова, сказанные осторожно, остаются в их памяти навсегда. — Хочу, чтобы ты был рядом и… — Драко следит, как она проводит языком по нижней губе. — Был верным. За шуткой кроется что-то более глубокое, и, понимая это, Малфой притягивает Грейнджер к себе и тихонько выдыхает ей в волосы: — Я буду всегда верен себе, Грейнджер, а в моих принципах доверие занимает не последнее место. Облегчённый выдох касается его груди, пахнущей лекарствами. Он проводит пальцами по её позвоночнику, позволяет себе размять её шею так же, как и она ему два дня назад. Драко чувствует, как маленький и напряжённый комок, что был собран в её теле, отступает. Как Грейнджер становится мягче, податливее. Между ними осталось столько невысказанных слов. А недосказанностей и недопониманий — ещё больше. Они разберутся. Со всем этим свалившимся на их плечи грузом. Нужно время, терпение и… доверие. Малфой сидит в раздрае и не знает, стоит ли спрашивать об Уизли и законно ли это вообще в такой тёплый момент вспоминать об этом рыжем идиоте. Но Грейнджер отвлекает и лишает всех мыслей, принимаясь расстёгивать пуговицы на его больничной рубашке. Где-то там скрыта боль последних дней. Которую он не хотел никому показывать, но Гермиона дискредитирует все его планы, когда аккуратно и с небывалой нежностью обводит шрамы от Сектумсемпры пальчиком. Это не уберёт их, уже ничто не способно убрать. Но упёртая девушка касается их сухими губами и дует, словно на рану ребёнка. Она необъяснимо аккуратна и осторожна, будто вкладывает в свои действия… жалость. Ведь это последствия действий её дружка, на которого Драко всё равно. Но ему не всё равно на чувства Грейнджер, и Драко меньше всего хочет её жалости. Словно прочитав его мысли, Гермиона отрывается от своего занятия и, выпрямившись, твёрдо смотрит в его глаза. — Это не жалость, Малфой, — прочертив указательным пальчиком по его шее, скуле, лбу и остановившись на напряжённой брови, она оставляет поцелуй на уголке его губ и, не отрываясь, шепчет. — Я очень сильно влюблена в тебя, грёбаный манипулятор. Видно, не один он постоянно думал о том, как их история началась. О его вызове на дуэль, о желании растянуть бой, не используя невербальное, и игривом желании, которое переросло вполне в реальное. «Ты так же говорила и про Рона? Что изменилось, Грейнджер?» — вопрос лопнул мыльным пузырём в воздухе, когда Драко осознал, что ему срочно нужно сделать абсолютно сухие губы Грейнджер мокрыми. Гермиона не ожидала, что Малфой так ярко отреагирует на её заигрывания… Хотя кого она обманывает, она ведь этого очень ждала. Предвкушала этот огонёк, что, зажёгшись в её сердце, вызывал дрожь на кончиках пальцев и волну возбуждения в груди. Он властно передвигает её тело и сажает на свои колени. — Драко, тебе нель… — ахает девушка, опираясь на его плечи. — Можно, — проводя губами по её плечу, бурчит, сжав её талию крепче. — Гермиона, мне можно… — и она не может спорить. Потому что с самого начала проигрыша Грейнджер всерьёз не могла ему противиться. — Ты здесь, рядом, значит, можно. Да. Она тут. В объятиях человека, с которым ей не суждено было иметь хоть что-то общее. А сейчас в их смешанном дыхании, переплетении ладоней и мимолётных касаниях губ скрыто большее, чем подозрение на любовь.Может, это любовь? Может, когда душа плавится, как свеча, это и есть любовь? Что такое любовь, Гермиона?
Пустота капитулировала, возможно, не навсегда, ведь эта штука не убирается из жизни людей так стремительно. Эта чёртова пустота больше не жалит, и Гермиона не чувствует себя человеком, жаждущим любых сильных эмоций. Нет. Теперь ей не нужны любые. Только эти. Только эти ощущения умиротворения, спокойствия, надёжности, ласковой пелены любви и острой, неконтролируемой возбуждённости. Она чувствует себя колокольчиком с самым чистым звоном. Всё внутри неё звучит и резонирует. Малфой проводит по её бедру, проникая под юбку. Рубашка её уже наполовину расстёгнута, и маленькие капельки пота где-то на висках появляются от жара накалившейся кожи. — Ты такая горячая для меня, Цветочек. Ей хочется довольно мурлыкать, как приластившейся кошке, но она стонет, выгибаясь. Чувствует губы на шее и пальцы, снимающие с неё трусики. Это лучше, чем все её сны вместе взятые. Её тело будто бы действует само по себе, оно откликается на каждое касание Драко, и поэтому, когда Гермиона слышит возбуждённое: — Можно? Она, прикрыв глаза, кивает. Проводит пальцами по плечам, горячей груди Драко, по его животу и, размазывая влагу по его члену, стонет почти неразборчивое: — Можно. Малфой пытается опустить её спиной на кровать, но Гермиона противится. Не желая расставаться и на секунду. Не хочет отстраняться и прерывать их резонацию, даже если это означает, что в свой второй раз ей придётся побыть сверху, она не в силах отпустить. Не в силах прервать объятия. Что это такое? Почему это так именно с ним? — Драко, — вырывается у неё вперемешку со стоном, когда он сажает её на себя. Когда её наполняет что-то, что кажется очень даже большим. Ей есть с чем сравнить. И это одновременно и огорчает, и радует. Потому что это будет её последний первый раз. Тот самый первый раз по любви. Где-то скатившаяся слезинка, смешавшись с потом, спустилась по её щеке. — Драко, я… Она не в силах двигаться. Привыкает. Её партнёр тоже замирает и осознаёт, где и что они делают. Малфой, проводя носом по её скуле, понимает, что эта грёбаная сладость теперь навсегда останется с ним. — Моя. Слово из трёх букв, которое хочется ввести ей чернилами под кожу. Гермиона находит в себе силы прервать момент, в котором хотелось застыть, и начать двигаться. И это дарит ей фейерверк эмоций, ощущений и теплоты. Да. Она его. Абсолютно точно и только. И завтра Гермиона Джин Грейнджер расскажет ему об этом, а пока в тишине больничного крыла смешиваются их стоны и запах секса. . . . сутки назад. — Прости, Рон, — её голос, растерянный и слабый, перемешивается со всхлипами. В комнате темно, и одинокая свечка не помогает осветить и половину всего. — Эй, ну ты чего, — он обнимает подругу и трясёт за плечи. — Мы всегда можем остаться друзьями, и… признаться честно, — Уизли задумчиво чешет затылок. — Джинни мне говорила, что ты запуталась в себе и тебе стоит дать время, — он растерянно вытирает слёзы со щёк девушки, понимая, что какой бы вредной Гермиона ни казалась, она всегда очень боится сделать больно близким людям. — Гермиона, успокойся, пожалуйста, ты не обещала выйти за меня замуж, ты изначально сказала, что мы лишь попробуем. — Но… — Грейнджер морщится, будто съела дольку лимона. — Ты ради меня бросил Браун, — и совестливо добавляет: — Мне неловко из-за всей этой ситуации. — Не волнуйся, — он чмокает её в щёчку и встаёт, задорно оповещая: — Пойду-ка я выпью и развлекусь! Слышал, у Блейза сегодня вечеринка, а ты давай не раскисай. Эти слова и хлопок двери послужили спусковым механизмом нового потока слёз. Ведь… Рон не любит ходить на вечеринки и не пьёт из-за квиддича. Значит, она всё-таки сделала ему больно. Гермиона решительно встаёт с кровати, на которой сидела. Ей нужно проветриться, и астрономическая башня — прекрасное место для уединения. Но она садится на ступеньки башни, и на неё снова накатывает истерика.Делать выбор всегда сложно.