пару минут жизни

Я провел выходные в арендованном грузовике, отмотав три часа между моей маленькой дерьмовой квартирой в Ричмонде и дерьмовым маленьким домом, который я снял на Бунс-Милл. После успешного собеседования в санатории Луис Смит– мой новый арендодатель – практически бросил мне ключи из кабины своего грузовика, а затем побыстрее смылся, пока я не передумал. Ему не о чем было беспокоиться. Мне много не надо. Дом был изрядно потрепан, но вполне годился для жизни. За два дня распаковки и уборки мне удалось не думать о Ли Феликсе в общей сложности целых восемь минут. Твою мать. Он резидент. Резидент. Глупо было с моей стороны этого не увидеть. Следовало присмотреться внимательнее. Какой у него диагноз? Может, что-то незначительное. Может быть, он поправляется… Затем слова Чонина прогремели в моей голове: все страдают от неизлечимого повреждения головного мозга. Наша работа – помочь им приспособиться к их новой реальности. Ли Феликс не выздоравливал и не собирался поправляться, и я тоже должен был к этому приспособиться. Он– резидент санатория. Я – санитар, чья обязанность о нём заботиться. Конец истории. Конец нашей истории. Я взял свое влечение к нему – влечение, которого никогда не чувствовал ни к одной девушке, – и положил на полку рядом с мечтой стать логопедом. В воскресенье вечером я разогрел замороженный ужин в старой микроволновке моего нового дома. После этого взял гитару и тихо заиграл Guns N’Roses «Sweet Child O’Mine», чтобы соседи не услышали. Я пел о глазах, похожих на голубое небо, принадлежащих девушке, что источала тепло и безопасность. Он резидент. Я убрал гитару. Позже я лежал в своей кровати, слушая, как сверчки распеваются с приближением лета, и читал свою потрепанную копию «Бойцовского клуба». Мои пальцы переворачивали страницы, которые я видел уже сто раз, и тусклый свет заставлял шрамы на костяшках поблескивать на фоне загорелой кожи. Шрамы остались от бесчисленных боев в течение бесконечных школьных дней. Дней, когда саундтреком моей жизни были издевательские голоса и грохот металлического забора во дворе, где меня всегда загоняли в угол. Я старательно прятал свое разбитое лицо от Дорис, когда приходил домой, но она всегда об этом узнавала. – Что случилось на этот раз? – Н-н-ничего… – Выкладывай, дубина здоровая! И я стал здоровым. Большим. Сильным. Начал качаться и побеждать в каждой драке. К выпускному классу никто не смел со мной связываться. Включая Дорис. Я съехал из ее дома в ту же минуту, как мне исполнилось восемнадцать, и ни разу не оглянулся. Шрамы на моих костяшках были орденами, которые я заслужил, равно как и прекращение насмешек. Но он все еще жил у меня в голове – ядовитый голос той, кто должен был присматривать за мной, а вместо этого мучил меня. «Сам за собой следи. Не высовывайся. Делай свою работу». Ли Феликс, подумал я с болью в груди, так и останется просто частью моей работы. Я смогу присматривать и за ним. * * * Я появился в санатории в 6:45 утра. – Рада, что ты в команде, – сказала Джулс, подмигивая мне. – Очень рада. – А где комната отдыха? – спросил я. Она со вздохом закатила глаза. – С тобой не повеселишься. Там, вторая дверь слева. Комната отдыха сотрудников представляла собой несколько запирающихся шкафчиков, раскладной столик и мужские и женские уборные. Белая униформа, состоящая из брюк и рубашки с коротким рукавом, ждала меня в открытом шкафчике вместе с моим бейджиком. Только я застегнул рубашку, в комнату отдыха вошел жилистый парень лет тридцати, с шапкой каштановых волос и дружелюбными темными глазами. – Слишком рано для этого дерьма, да? – Смеясь, он протянул мне руку. – Хоакин Рейн. Ты, должно быть, новенький. – Хван Хенджин, – представился я, пожимая ему руку. – Рад знакомству, Хёнджин. Чонин приедет через несколько часов. Пойдем проведу тебе экскурсию. Где что находится, где что хранится. – Отличный план. Хоакин водил меня по зданию, шутил и флиртовал с медсестрами, которые попадались нам на пути. Я был готов за любым углом встретить Ли Феликса, но не увидел его. Пока Хоакин носился по санаторию, как будто здесь и родился, я мысленно составлял карту: комнаты резидентов и медсестер на верхнем этаже. Лечебные кабинеты и помещение с лекарствами на втором. Комната отдыха персонала, кладовая, кафетерий и комната отдыха резидентов на первом. «Голубой хребет» был намного больше, чем мне показалось снаружи. Пристройки для резидентов отличались более свежей краской и решетками на окнах. Как и решетка вокруг поста медсестер, и еще одна, отрезающая палаты резидентов от нижних этажей. – Воспринимай их как ограждения для детей, – сказал Хоакин. – Большинство резидентов ничего не помнят и могут забрести прямиком на улицу, если не побережемся. – У них амнезия? – спросил я, мысленно устремляясь к Феликсу. – У кого-то легче, у кого-то хуже, – пояснил Хоакин, спускаясь по лестнице. – Но Чонин меня порвет, если скажу больше. Он отвечает за обучение новых сотрудников, объясняет, как разговаривать с резидентами, чтобы их не испугать. – Да, он говорил, – отозвался я, вспоминая панику Феликса, когда не смог ответить на ее вопрос, сколько прошло времени. Мы прибыли на первый этаж, где Хоакин отпер дверь в уборную. – Раз в месяц появляется директор заведения. И все мы должны быть паиньками. Приходят врачи. – Он выкатил швабру и ведро. – Из Роанока приезжают нейропсихологи для обхода. Всякие специалисты. Некоторые из них приличные, но большинство на санитаров даже не смотрят. Если есть сомнения, просто держись от них подальше. Я кивнул. Хоакин вложил ручку швабры мне в ладонь. – А ты не болтун, да? Но телефон-то есть? Если нет, у нас тут где-то валяются старые пейджеры. – У меня есть телефон. – Забьем тебе все номера. Никогда не выключай телефон. У нас всегда не хватает рук. Постоянно что-то случается. Смены могут быть изнурительными. Поздними. Ночными. – Я на дневной. Хоакин ухмыльнулся. – Технически да. В итоге тебе придется брать по крайней мере несколько ночных смен, новичок. Обед сорок пять минут, если тебя не вызывают к резиденту, а, как я уже сказал, нам не хватает рук. Пятнадцатиминутный перерыв каждые четыре часа. Ты куришь? – Нет. – Посмотрим, как долго продержишься. Санитары в других учреждениях не занимаются уборкой, но здесь дело обстоит иначе. Мы люди многофункциональные. – Он толкнул мне швабру и ведро. – Вымой кафетерий, сейчас же. Потом приберешься в комнате отдыха и поможешь контролировать ЗСВ. – ЗСВ? – Занятия на свежем воздухе. Медицинское название обычных прогулок. Те резиденты, кто в состоянии, гуляют по окрестностям. Обычно каждого сопровождает медсестра, но с ними у нас тоже дефицит. Так что либо санитар помогает, либо все отменяется. – То есть никто не выходит? – Не нагнетай. Обычно выходят. А иной раз это просто невозможно. – Он посмотрел на меня. – Ты, наверное, пересмотрел «Пролетая над гнездом кукушки». Это хорошее место. Со всеми обращаются хорошо. Финансирование не ахти какое, но лучше, чем в больнице. Или в психушке. Понял? – Понял. Хоакин прищурился. – Сколько тебе лет? – Двадцать четыре. – Семья есть? – Нет. Он наклонился. – Ладно, слушай. В этой работе можно застрять. Знаю, сам тебе сказал, что проблем много, так и есть. Главным образом потому, что порядочных сотрудников, которые не лажают, не так-то просто сохранить. Но те, кто остаются, как я и Чонин, мы склонны застревать. Я приехал сюда на летнюю подработку. Это было восемь лет назад. Так вот, не застревай на этой горе. Он ударил меня по плечу и оставил мыть пол кафетерия. Завтрак закончился, и комната была пуста. Один, выписывая шваброй восьмерки на линолеуме, я крутил его слова в голове. «Не застревай на этой горе». Застревать я умел лучше всего. Я бы, наверное, остался на своей последней работе навсегда, если бы ее не закрыли. Я не хотел многого от мира. Просто место, где я мог бы работать и помогать людям. И никто бы меня не беспокоил. Перспектива застрять на этой горе совсем не пугала. * * * Пока резиденты обедали, я убрал три комнаты. В каждой имелись собственная ванная комната и однотипные кровать, шкаф, небольшой комод, стол и стул под окном. Все двери запирались снаружи. Я встретил Чонина внизу, в комнате отдыха резидентов, что состояла из кабинета медсестер, дюжины маленьких столиков, телевизора на стене, полок с играми и головоломками и кладовой в задней части. Чонин держал под мышкой стопку папок с файлами и приветствовал меня одобрительным взглядом. – Хоакин говорит, ты быстро учишься, – заметил он. – Давай присядем. Мы заняли стол в углу, откуда можно было видеть все пространство. Присутствовал только один резидент – пожилой мужчина с вмятиной на голове. Он медленно и кропотливо собирал пазл, пока его помощник беседовал с дежурной медсестрой. – Ты должен познакомиться с резидентами, – начал.Чонин. – Это Ричард Уэбб. Мистер Уэбб для тебя и меня. Я кивнул. – К каждому приписана своя медсестра. Большинство медсестер работают с несколькими резидентами, поэтому время от времени мы им помогаем. Но осторожно. Держись дружелюбно, но не болтай. – Он приподнял бровь. – Что-то мне подсказывает, с тобой у меня такой проблемы не возникнет. Дверь в комнату отдыха открылась. Я оглянулся и узнал санитара, которую встретил вчера, Со Чанбин. Рядом с ним шел Ли Феликс. На нём были бесформенные бежевые штаны, простая рубашка и лоферы, но он ослеплял своей красотой. Настоящее произведение искусства, пусть и завернутое в бумажный пакет. Светлые волосы ниспадали ему на плечи мягкими волнами, и она оглядывала комнату отдыха яркими, хотя и нерешительными глазами. Чанбин подвел Феликса к столу и положила перед ним бумагу и цветные ручки. Через несколько секунд Феликс уже вовсю рисовал. Как ребенок, убивающий время после школы. – Это мистер Ли. – сказал Чонин, постукивая ручкой по папкам. – Из всех наших резидентов он нуждается в наибольшей заботе. А значит, у него больше всего правил. Я оторвал от него взгляд и заставил свой голос звучать нейтрально. – Что с ним не так? – Всего лишь один из худших зарегистрированных случаев амнезии в истории. Я посмотрел на Чонина. – Вы уверены? Чонин усмехнулся. – Уверен ли я? Такого у меня еще не спрашивали. Но я тебя понимаю. Мистер Ли молод и красив и выглядит здоровым, но это не так. Он перебрал свои файлы, пока не нашел нужный, открыл и зачитал тихим голосом: – Ли Феликс, двадцать три года. Два года назад попал в аварию, когда ехал с родителями. Пьяный водитель влетел на своем пикапе прямо в них, лобовое столкновение. Родители погибли на месте. Мистера Ли срочно доставили в госпиталь генерала Ричмонда, где он провел две недели в коме. Они лечили его от перелома руки, ключицы, бедра и внутренних повреждений. Но худший удар приняла его голова. Я сглотнул. – Что произошло? Чонин прочитал из ее истории болезни: – «Катастрофическое повреждение головного мозга, полученное в результате автомобильной аварии, с внутричерепным кровоизлиянием и повышенным внутричерепным давлением, что привело к повреждению гиппокампа». – Он поднял взгляд. – Если по-человечески: его долговременная и кратковременная память полетела к чертям. У него нет воспоминаний о жизни до аварии и нет воспоминаний о ее нынешней жизни. – Что вы имеете в виду? Нет памяти вообще? – Только семантическая память: он запоминает фактическую информацию, такую как слова, понятия, числа. Он все еще знает, как мыть лицо, пользоваться вилкой, надевать одежду. Но у него нет эпизодической памяти. Нет личного опыта, событий или подробностей о людях или местах. То есть она знает, что такое собака, но не может сказать, имелся ли у нее питомец хоть когда-то в жизни. Остались какие-то фрагменты по истории Египта, равно как и способности к рисованию, но она не может сказать вам, где всему этому научилась. – Ладно, – медленно сказал я. – Но он знает, что с ним происходит? Он знает о… – Я обвел жестом комнату. – Где он? Что с ним случилось? Чем занимался пять минут назад? Нет. У него всего несколько минут сознания, а затем приходится начинать все сначала. Он перезагружается. – Перезагружается? – Да, когда его время истекает, память, так сказать, стирается. Мы называем это перезагрузкой. Да он смеется надо мной. Как можно выжить, когда памяти на несколько минут? – Это безумие. – Звучит так, но такова его правда. Сам услышишь. Он говорит то же самое, задает одни и те же вопросы каждые несколько минут. Весь день. День за днем. И так уже два года. «Сколько уже прошло?» Это была перезагрузка Феликса. Я застал ее вчера. – Он не сильно отклоняется от своего сценария, если только не рисует. Или если с ним говорят, – продолжил Чонин. – Тогда он продержится еще несколько минут. Но стоит подумать: «Эй, да с этим парнем все в порядке. Почему он здесь?» Бум. Перезагрузка. – Что происходит? – Он делает паузу и теряет сознание. Затем сценарий запускается снова. Когда он впервые попал к нам и произошла перезагрузка, у мистера Ли случился припадок. Как небольшой приступ. Теперь у него припадки, только когда его что-то расстраивает. Вот почему мы держим его в строгой рутине, и ты должен знать, как с ним разговаривать, чтобы не сбить. «Поздно». – И что у него остается, когда происходит перезагрузка? – Он знает, что произошел несчастный случай. Знает, что пострадал, и что-то происходит с мозгом, и доктора работают над его случаем. Это все, что ему нужно знать. Он под опекой своего старшего брата Минхо. Тот следит за мистером Ли и настоятельно не рекомендует нам рассказывать ему, что их родители не выжили. Не надо его расстраивать. Даже если через несколько минут он этого не вспомнит. Я нахмурился, пытаясь сосредоточиться на состоянии Феликса. – Но… если Феликс… – Мистер Ли, – поправил Чонин. – Всегда мистер Ли. – Если он ест или принимает душ и происходит перезагрузка, как мистер Ли реагирует? – Плывет по течению, – ответил Чонин. – Мозг – сложный механизм, но его основная функция – выживание. Как говорят доктора, память мистера Ли сбрасывается, но он продолжает спокойно существовать, потому что находится в этом учреждении и учреждение не меняется. Спокойствие – наша главная цель. И раз уж ты вдруг разболтался, урок первый: вот ты подходишь к мистеру Ли– и что ты говоришь? «Мне жаль. Мне до черта жаль, что с тобой такое случилось». – Н-не знаю, о чем вы. – Большинство скажет: привет, Феликс. Как сегодня поживаешь? – Ну и я так скажу. – Ответ неверный. Три огромных промаха в одном предложении. Первый: раз ты обращаешься к нему по имени, то знаешь его, а он тебя нет, и это ее расстраивает. Всех резидентов называть строго по фамилиям. Это еще и вежливо. Я кивнул. – Второй: никогда не спрашивай, как он поживает. Он не знает. Понятия не имеет, как должен себя чувствовать в те несколько минут, что прошли с его пробуждения, поэтому не спрашивай. С его пробуждения. У меня все в голове не укладывалось, как можно жить, оставаясь в себе всего несколько минут. – Третье, – заключил Чонин, – никаких «сегодня», «этим днем», «добрый вечер» или «с Рождеством». Он не отличает один день от другого, одну минуту от другой. Никакого чувства времени. Когда она спрашивает «сколько уже прошло?», то имеет в виду – с его аварии. – Два года, – пробормотал я. – Да, – кивнул Чонин. – И заверь его, что врачи работают над его случаем. Не более того. Если он говорит с тобой, слушай. Если возникли проблемы, перенаправь его на то, что он делает. Например, рисование. Она может поддерживать разговор дольше, чем несколько минут, если занята. Но стоит отвлечься – бац. Сброс. Все понял? Я кивнул, но мое выражение лица, должно быть, меня выдало. Чонин откинулся на спинку стула. – Выкладывай. – Как он может так жить? – Довольно счастливо. Спокойно. Могло быть и хуже. У одного парня в Англии память всего на сорок пять секунд. Ли Феликс может продержаться семь минут до перезагрузки, но редко. – Как такое возможно? Он постучал пальцем по голове за ухом. – Если грузовик вломится тебе прямо в серое вещество, узнаешь. – Поймав мой острый взгляд, Чонин поднял руки. – Я не хочу показаться бесчувственным ублюдком, но именно так все и случилось. Наша работа не в том, чтобы обдумывать это или жалеть мистера Ли. Мы не убеждаем себя, что с ним все в порядке, раз он хорошо выглядит. У него неизлечимое повреждение мозга, но мистер Ли не страдает. Он не знает, чего не знает. Наша работа – заботиться о нём и сохранять его спокойствие. Понял? У меня на языке крутились тысячи вопросов, и я не мог выбрать ни одного. Я вспомнил наш вчерашний разговор. Лучший, что у меня был за долгие годы, но потом… он испарился. Стерся. А Феликс – мистер Ли – живет всего по несколько минут за раз. Уже два года. Чонин уставился на меня. – Знаю, это трудно принять, сынок, но такова реальность. – Он коснулся папки с файлами. – Давай дальше. У нас еще двадцать пять резидентов. Мы вернулись к работе, просматривали дела, но я едва мог сосредоточиться, пока Феликс сидел позади меня. Желание поговорить с ним скручивало меня, как голод кишки. Я ни с кем не общался, а теперь хотел сесть напротив него и узнать, не страдает ли он. Счастлива ли он? «Не глупи. Это не твое дело. Выполняй свою работу». Покончив с вводной, Чонин вышел покурить. Мистер Уэбб и его медсестра ушли, поэтому я убрал его пазл. А сам продолжал украдкой поглядывать на Феликса. Он улыбался, пока работал. Возможно, Чонин прав. Возможно, амнезия Феликса удерживала его от ужасающей реальности. Он не знал, чего не знал. Но что, если все же знает? Феликс поднял глаза и подарил мне вежливую дружелюбную улыбку. Затем все ее лицо застыло. Я тоже застыл, глядя, как он перезагружается. Его ясные голубые глаза затуманились, и он наклонилась ко мне со своего места. – Сколько уже прошло? Я оглянулся в поисках Чанбина, но единственным другим человеком в комнате отдыха была дежурная медсестра, что смотрела сериал по маленькому телевизору на ее столе. Я сделал шаг к Феликсу. – Сколько?.. – Два года, м-м-мистер Ли. Черт, вот оно, вылезло. Феликс, похоже, не заметил заикания. Он кивнула, его сгорбленные плечи снова опустились. – Я попал в аварию. Вы первый человек, кого я вижу с тех пор, как очнулся. Я сделал еще один шаг к ней. Вдох-выдох. – Очнулся? – Я был без сознания в течение двух лет. Но я очнулся, и врачи работают над моим случаем. – Он посмотрел на мою табличку с именем. Хенджин. – Хван Хенджин.  – подсказал я. «У меня тоже есть на твой счет пара ощущений, Хван Хенджин ». Я молча пожелал, чтобы Феликс вспомнил, чтобы его глаза засияли от узнавания. Чтобы его улыбка стала теплой, чтобы в ее памяти всплыл наш разговор. Феликс протянул руку. – Приятно познакомиться, ХванХенджин. Я Ли Феликс.