Ледоход

Рыцарь зелёной луны — В сторону, — Мара протиснулась между скучающими солдатами. — Полегче, красавица! Кто бы ты ни был, отсчитывай секунды до конца твоей ничтожной жизни! Мара обернулась и надменно посмотрела на кучку солдат, из которой прилетело это замечание. Затем, делая вид, что кого-то ищет на платформе, она повернулась боком ровно так, чтобы солдатня увидела две серебряные звезды лейтенанта госбезопасности на рукавах её шинели. Солдатня не замолчала, но притихла. Эту самую шинель, обычную, мужскую, Мара ещё в ноябре тайком сносила к швее: так неказистое серо-зелёное одеяние стало приталенным, похожим на женское пальто. Конечно, Мара не кукла, но это не повод превращаться в бесполое существо. Правда, она, конечно, не отказывалась от форменных шаровар. Выдающееся изобретение человечества, свободное в области промежности и бёдер, что сразу пришлось по душе девушкам-курсанткам, которым раз в месяц приходилось прокладывать старыми тряпками нижнее бельё. Шаровары скрывали всё, что было необходимо скрыть, а главное, на тёмно-синем сукне было плохо видно какие бы то ни было пятна. Ноябрь был далеко позади. Лыжная подготовка и бесконечные инструктажи были позади. Шли последние дни февраля. Мара ехала на край света на второе в своей жизни задание. Поезд уже прибыл, а вагоны стояли закрытые. Солдатня ругалась на мороз. Наконец стали пускать на посадку. Мара, поднимаясь по ступеням в вагон, заметила среди толпы шинелей цвета хаки чёрное пальто и оказалась в тамбуре раньше, чем успела понять, что простых гражданских на армейские поезда не сажают. Ей досталось крошечное купе, в котором было всего два спальных места. Мара закрыла двери сразу же, как вошла. Через пятнадцать минут криков в коридоре вагона поезд тронулся и остановился на станции лишь поздним вечером, несколько часов спустя. Дверь в купе открылась, на пороге стояла девчонка, замотанная в тулуп и пуховый платок, вся припорошённая снегом и румянцем. Мара лежала, читая книгу. — Доброго вечера, соседушка! — девчонка бухнула свои два чемодана посреди купе и протиснулась на узкий диванчик. Мара медленно подняла взгляд от книги, стараясь не выглядеть потрясённо. — Не ожидала, что кто-то прервёт твою тоску? Или всё-таки ожидала? — смеясь, спросила девчонка, разматывая платок и шмыгая красным от мороза носом. — Простите? — Алла, этнограф, учусь в аспирантуре, истфак, кафедра антропологии. А мой университет даже не нуждается в представлении, — Алла просияла. — Ты, наверное, знаешь, кроме нас с госструктурами никого больше работать не берут. Еду на север в экспедицию по назначению от Главного управления госбезопасности, — она с готовностью протянула ладонь для рукопожатия. — Как и весь поезд, — Мара проигнорировала её руку. — А ты будешь ворчать всю дорогу? Как тебя зовут? — Мара. — Так ты тоже еврейка? — Это от Марии. Мне не нравится, когда меня зовут Машей, как миллионы деревенских простушек. — Но Мария — это тоже еврейское имя, — нашлась Алла. — Которое носит каждая вторая русская девушка. Алла сконфуженно отвернулась и стала снимать тулуп. Она была ниже и меньше Мары, с копной мелких каштановых кудряшек, заплетённых в короткую толстую косу. Её глаза суетливо бегали туда-сюда, словно она заранее придумывала план, как сбежать из вагона в чрезвычайной ситуации. Всё лицо Аллы было усыпано веснушками, губы были сухими и обкусанными, а нос маленьким и кругленьким. — Мара — очень красиво звучит, — нервно сказала она. — Ты сама придумала? — Это языческая богиня зимы и смерти. — Ох… Энтузиазм Аллы окончательно угас. Маре показалось, что он был напускной. Ходячее солнышко было не в силах светить круглосуточно. — Что ж… ты рано ляжешь спать? — Да. Алла снова шмыгнула носом, распихивая чемоданы под диванчиком, туда же она затолкала свою шапку, платок и тулуп. Мара следила за ней, спрятавшись за книгой, словно в случае возобновления разговора готовилась ударить ею попутчицу. — Ты не очень любишь болтать о всяком, да? — Наблюдательно. — Выключи лампу, когда соберёшься спать. Алла с печалью на лице уткнулась в какую-то книжку. Ночью она звучно посапывала, приоткрыв рот. Мара долго уговаривала себя не будить её только для того, чтобы наорать на неё, и уснула после двух часов размышлений, погрузившись в хаос сна. Она снова видела перед собой поля где-то в Коми, её лыжи вязли в мокром снеге, а небо над головой было таким же мрачным, как лицо инструктора, тренировавшего её и ещё сотню парней и девчонок с ноября по февраль. Затем снег под ногами превратился в мутный лёд на речке, а лыжи превратились в коньки, и Мара снова и снова падала, подворачивая ногу, на неё кричала тренер по фигурному катанию, и родители повторяли, что их дочь могла бы лучше, если бы сосредоточилась на важных вещах. Мара проснулась от боли в спине — неудобная постель сыграла с ней злую шутку. Алла всё ещё сопела на грани храпа, за окном было темно, и даже луна не освещала дорогу военному составу. Днём в дверь постучали. Алла пила чай, читала и одновременно закидывала в рот сухофрукты из бумажного кулька. Мара продолжала прятаться от неё за книгой. — Заходите! — крикнула Алла. В дверном проёме появился молодой человек в кофте поверх рубашки, чёрных брюках и в валенках, из которых торчали вязаные носки. Светлые волосы были растрёпаны после ночи на неудобной койке, на лице сияла фальшивая улыбка. Гражданская крыса с перрона. Точно. — А я всё ищу моих подопечных! — Твоих подопечных? — Мара выгнула брови. — Старший лейтенант Кожевникова. Главное управление государственной безопасности. Выше меня здесь только командующий батальоном. И ты на него не похож. — Зря я решил, что еду в приятной женской компании, — он опёрся рукой о дверной косяк, рассматривая Мару и Аллу. — Приятной — это действительно громко сказано, — робко пошутила Алла. — Кем будете? — Тем, о ком забывает старший лейтенант Кожевникова. Вашим политруком. В некотором роде. — Ты гражданский. А политрук девятнадцатого батальона Ремезов. Второй вагон, четвёртое купе, — Мара положила книгу на колени. — Я именно ваш политрук. И под прикрытием, разумеется. Приказ — служить без формы, в гражданке. Наркомат внутренних дел беспокоится о том, как две молодые особы справятся с этой историей. В снегах, такие одинокие, без опоры и поддержки. — Просто замечательно справимся. Мы же не мужчины. — Хочешь курагу или чернослив? — Алла протянула незнакомцу кулёк. — Нет, спасибо, — тот бросил на неё странный взгляд. — Тебя прислали сверху? — у Аллы расширились глаза. — В некотором роде. Глеб Гайденко, буду рад с вами работать, — он протянул руку сначала Алле, затем Маре. Мара нехотя пожала руку: игнорировать было нельзя. — А вы? — Алла Кауфман. Аспирант с кафедры антропологии. И Мара. Она Мария, но не любит, когда её зовут Машей, — вполголоса пояснила Алла. — Больше я о ней ничего не знаю. Мара сжала пальцами книжку, всерьёз обдумывая идею нанести болтливой соседке удар в область между глаз. — Учтём. Хорошего дня, дамы, — Глеб махнул рукой. — Не советую идти в вагон-ресторан до часу, там будет аншлаг. Лучше около трёх, и вернитесь до пяти, если не хотите толкаться с парнями, которые пойдут на ужин. Прибытие завтра в пять двадцать три утра. Всего доброго! Он хлопнул дверью. — Не похож на политрука, — Алла подозрительно сощурилась. Мару неожиданно обрадовал скептицизм соседки: неужели не всё потеряно? — И слишком молодой. Вот было бы ему тридцать, вопросов бы не возникло, — добавила Мара. — У него штаны со стрелками и валенки новые, не протёртые. И под рукавом были часы. Какие-нибудь дорогие. Фу. — Дитя партии. — Даже тебе я бы доверяла больше, чем ему, — согласилась Алла. — Хотя у тебя слишком идеальная причёска. Ты что, во сне совсем не двигаешься? — Момент единения окончен. Пей свой чай и жуй сухофрукты, — Мара уткнулась в книгу. — Кажется, я поспешила с выводами. Алла застучала ложкой, размешивая в стакане давно растаявший сахар, и от скуки рассматривая свою соседку. — «Дракула»? — вдруг спросила она. Мара перевела на неё недовольный взгляд. — Что? — Необычный выбор. Любишь страшилки? — Чувствую особую духовную связь с вампирами, — ответила Мара и вернулась к книге. Из-за снегопада, который усилился к вечеру, поезд прибыл с опозданием. Он прогудел, приближаясь к станции, только в шесть четырнадцать утра. Крошечный город на севере встречал военный состав ясной морозной погодой и кашлем дворника, расчищавшего платформу. Офицеры не спешили выпроваживать из вагонов девятнадцатый батальон, а проводили переклички и проверяли, не потерялся ли кто по дороге — почти на каждой из немногих станций солдаты выбегали на платформы покурить. Глебу Гайденко не нужно было проводить перекличку для своих подчинённых, их у него было трое: сердитая Мара, оптимистичная Алла и скучающий рядовой Бережных. — Доложите, каковы ваши обязанности, рядовой? — бодро спросила у него Алла при встрече в тамбуре. Бережных следовал за Глебом, словно тот был должен ему денег. Мара услышала вопрос Аллы, вытаскивая свой чемодан в коридор, и раздражённо фыркнула. Девчонка, ты гражданская, ты не знаешь устав! И… глупо притворятся, что знаешь! — Рядовой Бережных мой охранник, Алла Францевна, — с вежливой улыбкой сообщил Глеб. — На этом настояла партия или ваш отец? Могу ошибаться — ваш дядя? — со знанием дела спросила Мара, всё ещё мучаясь с багажом, застрявшим в проходе. Она дёргала его за ручку, но широкий чемодан не вмещался в коридор под тем углом, под которым она выволокла его из купе. — Отец, — согласился Глеб. — После вас, — он указал на выход Алле и Бережных, а когда они спустились, с нескрываемой неприязнью обратился к Маре. — Вылетишь с экспедиции при одном моём слове в нужные уши. Таком слове, от которого твоя репутация уже не оправится. Субординация и устав, Маша, придуманы как раз для таких, как ты. Мара сверлила его взглядом исподлобья. — Ты меня поняла? Мара дёрнула чемодан под нужным углом, и он со стуком развернулся и повис в её руке. — Я говорил по-китайски? — Так точно, — ответила Мара, думая о своём служебном пистолете в кобуре на поясе. — Но позвольте напомнить, что звание политрука равно званию старшего лейтенанта в командном составе. «Вседозволенность сопряжена с невообразимым… риском». — Разумеется. Конечно, если я действительно являюсь политруком, чего ты не можешь знать наверняка. Нам нужно держаться вместе на чужой земле, Маша. Правда? — он приподнял брови. — Разве это не наша земля, товарищ политрук? — Де-юре — наша, — Глеб передал свои чемоданы Бережных, ожидавшему у ступеней рядом с проводником. — Де-факто она принадлежит только самой природе. И снегу. Пока простые солдаты выходили на платформу, особые лица в сопровождении рядового Бережных уже садились в автомобиль. Место на переднем сидении рядом с водителем занял Глеб, остальным пришлось втроём ютиться сзади. Алла присвистнула, оглядывая салон. Ей явно не часто выдавалось прокатиться на автомобиле. Зато Глеб откинулся на спинку сидения и повелительно кивнул шофёру, чтобы тот трогал. Машина привезла их к горсовету — весьма чистому зданию на главной улице. Было трудно не заметить, что таковыми в городе были лишь государственные учреждения. В просторном кабинете на третьем этаже Глеб и его подопечные дождались председателя и двух людей в штатском. Один оказался главой местного отделения партии, другой — его секретарём. Гайденко представил себя и своих людей, почтительно пожал всем руки, и тогда представились сами сильные города сего, все носившие усы разной формы. Мара не стала утруждать себя запоминанием их имён. Толстый партийный мужичок раскатал на столе карту региона с пометками и чернильными кляксами. — Наш регион не производит ничего значимого, кроме нефти, добываемой вот здесь, здесь, здесь и там, — безо всяких вступлений начал он, показывая ещё розовым от мороза пальцем скопления чёрных значков месторождений нефти. — И газа. Здесь, здесь — примерно там же, где нефть. Первые несколько лет проблем не возникало. Он вздохнул и промокнул платочком блестящий лоб. — Но в последние… девять лет у нас аномальные зимы, аномальные морозы, аномальные ветра и аномальные убытки. Федерации, окружённой врагами, как никогда нужны эти месторождения. А мы по добыче могли бы догнать Баку. Если бы не тяжёлые условия и серия подозрительных… происшествий. Эта добывающая станция была разрушена ураганом в тридцатом году, эта последовала вскоре за ней, — он указывал на обведённые красным карандашом значки месторождений. — Эта была погребена в снегах в прошлом году, в октябре. С десяток случаев наберётся. В некоторые из бараков как будто кто-то проникал. Кто — иди пойми, следы-то замело! Мара следила за розовым пальцем, стараясь держать руки по швам, а свой сарказм при себе. Значит, мы воюем с погодой? Скверно. Секретарь главы партии стал рыться в толстых папках, лежавших на его столе и вынимать тонкие папки заведённых дел с фотоснимками находок и с протоколами. Глеб изучал их, передавал Алле, Алла передавала Маре, а Мара наблюдала, как перед ней растёт стопка снимков и свидетельств, набранных на печатной машинке. Рядовой Бережных стоял позади как восковая фигура — должно быть, мышление не входило в его обязанности охранника. — На Вольгинском месторождении рабочие прятались в одной из казарм, заткнув все двери и окна одеялами и простынями, притащив в одно помещение все запасы еды и дров, какие у них были. Запасы у них закончились намного раньше, чем снежная буря. — Что вы хотите от нас? — всё же спросила Мара. Все присутствующие уставились на неё как на врага народа. — Прошу прощения. Я лишь надеялась на чёткие инструкции. Чтобы лучше понять нашу задачу. — Если бы они были у нас самих! Здесь есть некоторые улики, — толстый партийный мужичок вздохнул. — Следы людей и собак, пропавшие вещи, ущерб, который не могла нанести снежная буря. Партия и город хотят найти виновных. Тогда можно смело сажать в тюрьмы вёдра снега со льдом. Можно также бить тундру кнутами или кто-то уже пробовал нечто подобное? — Нарком нефтяной промышленности лично обеспокоен снижением добычи. В этом захолустье? Конечно, ведь оно, очевидно, приносило такие запредельные доходы, что весь город стоит ободранный, за исключением пяти-шести зданий? — Найти виновных необходимо без лишнего шума. Нужно использовать всё это, чтобы добиться верности от малых народов. Дипломатично и строго. Мирно, но с нажимом, с парой осуждённых нетрудовых элементов, если понадобится. С тройкой. Пятёркой. Парой десятков. — Нам бы не помешало возродить практику захвата аманатов, — хмыкнул председатель горсовета. — Если бы они ещё беспокоились об аманатах, — пробормотал ему секретарь. — Собственно, работа не быстрая, но тонкая, — продолжал партийный толстяк. — Иначе бы вас не привлекли. Милиция не может посылать к ним участковых — этот метод убеждения не работает. Бедняги замерзают ещё по дороге? — Кнут и пряник, — закончил партийный толстяк. — Кнут и пряник, вот что нам нужно. Кнут, пряник и ссылки в лагеря. Это противогосударственная подрывная деятельность, не меньше. Вина за которую лежит на атмосферном давлении, ветре и осадках? — Есть конкретные люди, за которых мы можем зацепиться? — расспрашивал Глеб. — Нефтяники пользуются помощью проводников? Взаимодействуют с местными? Есть неблагонадёжные семьи? — Неблагонадёжными мы бы назвали шаманов, вокруг них люди сплачиваются как раз тогда, когда мы этого не ожидаем, есть некоторые вопросы к Салиндерам, хотя их мать, глава рода, возглавляющая совет старейшин, изображает верность стране. Если бы мы сами знали, кому можно доверять, не думаю, что возникли бы такие затруднения. Алла вытащила тетрадь, села за стол и стала делать пометки. Мара сдерживала подступающую зевоту. В кабинете было душно. Задание казалось невыполнимым, потому что, хоть убей, она так и не поняла, чего от неё хотели. — Как я уже сказал, лучше всего не идти на открытый конфликт. Населения у нас и так немного, сами понимаете. Кого сюда заманишь, если этих не останется? Но в случае, если другого выхода нам не оставят, мы будем действовать при помощи силы. Это работа не на скорость, а на качество. — У меня есть несколько мыслей, если позволите, — Алла подняла свой карандаш. — О том, как добиться их доверия. — Это ведь о вас нас предупреждали? — партийный толстяк прищурился. — Вероятно? — Алла вскинула брови. — Надеюсь, вам сообщили обо мне только хорошее? — она нервно усмехнулась, потому что Мара и Глеб вдруг стали сверлить её недоверчивыми взглядами. — Само собой. Было бы неплохо переговорить с вами наедине. Надеюсь, ваши коллеги простят нас. Это всё, как-никак, вопрос государственной безопасности. Недоверие подрывает слаженную работу в команде. — Мы с Марией Григорьевной понимаем, что Алла Францевна знает гораздо больше, чем мы. Хотя бы в силу образования, — спокойно ответил Глеб. Мара прищурилась и промолчала. После даже сам разговор Аллы с партийным толстяком и представителями города никто не обсуждал.

*

Дожидаться особого приглашения в местное отделение ГУГБ Мара не стала и пришла сама, едва их заселили в гостиницу. В небольшом обшарпанном доме отделение заняло весь первый этаж. В приёмной полная секретарша с грозным видом потребовала у Мары написать заявление на что бы она там ни пришла жаловаться и ждать на старой скамейке, когда её проблемой займётся участковый. Видимо форменная шинель не произвела на неё никакого впечатления. Мара с улыбкой достала удостоверение с синей корочкой, её фотографией и большой надписью рядом: «ГУГБ ФСР». — Вы откуда взялись? — на лице секретарши, конечно, не появилось ни благоговения, ни уважения к незваной гостье. — Из Москвы. — Что значит «из Москвы»? Я что, вас всех знать что ли должна? Хренова туча вас в этой Москве… Зачем? Мара перестала улыбаться и протянула ей назначение, листочек, подтверждавший печатями и подписями ответственных лиц, что она направлена на край земли для выполнения задания. Не впечатлённая секретарша послала её разбираться в кабинет к начальнику. Кабинет у него был такой же душный, как у председателя горсовета. Стены, наполовину выкрашенные зелёной краской, наполовину — белёные, из потолка торчала единственная лампочка — как и во всех помещениях отделения. Впрочем, стол был вполне себе новенький и целенький, а стул для посетителей не развалился, когда Мара на него села. Начальник отложил бумаги, которые он заполнял, прочитал протянутое Марой назначение и беглым взглядом изучил её удостоверение. — Мы пять лет в центр пишем, что что-то не так! Очухались, называется! — фыркнул он. Это был человек с проседью в короткой стрижке и усталым лицом с щетинистым подбородком. Под глазами у него залегли глубокие мешки, кожа на щеках обвисла. Мара видела в коридоре ещё пару точно таких же заколебавшихся мужчин и заколебавшуюся женщину. Глаза у них были усталые, походка — тоже усталая, и говорили они усталыми голосами. — Хоть бы раз! А теперь вишь как, похоже, нефтяники забеспокоились. Их-то сразу послушали! Ради нефти — что угодно, ради людей — ничего! Бестолочи. — Ну, нефть — это честь государства, прибыль и… — С самой-то нефтью раньше ничего не случалось. Тяжёлые погодные условия, что ж с них взять? — как бы по секрету стал рассказывать начальник. — А вот прошлым летом случилось. Он откинулся на спинку стула и, не спрашивая разрешения, закурил. Мара сморщилась, но он даже не заметил, что ей неприятен табачный дым. — Мы, конечно, никому не рассказываем, секретная информация. — Я сотрудница ГУГБ, — Мара сощурилась. — Пожалуйста, расскажите хоть что-то, что может мне помочь. Всё, что я поняла на совещании с чиновниками — что мне придётся воевать с погодой. Я не умею воевать с погодой. — Там вообще ситуация щекотливая. Со всех сторон. Я ездил туда летом. Инцидент в Калининском порту. Сгорело нефтяное пятно в реке, и один из резервуаров взорвался. Говорят, была перестрелка, но в тумане никто не видел, с кем была перестрелка. Видел только пилот гидроплана. — Гидроплана? В порту стояло судно? — Мара прищурилась. — Стояло. Судно, движение которого через Ледовитый океан было согласовано наверху. На самом верхнем верху. Так что в эту сторону копать не следует. Рядом с портом также работали заключённые воркутинского ИТЛ, в эту сторону не следует копать тем более. — Бунта не было? — Не они это. Нашли пару гильз из охотничьих ружей. Зеки могли разве что винтовки у конвоя отобрать, но такого не было, они все круглосуточно были под присмотром. Вывод сам по себе напрашивается. Хасава. Пилот сказал, что это были люди в одежде из оленьих шкур. Он видел, как они шмыгали в тумане. — Подождите, то есть они напали на порт, где стояло какое-то загадочное судно, а рядом работали зеки?.. — Несколько караульных, вступивших в бой, пропали без вести. И на месте, где был туман, осталось озеро, которого там раньше не было. — Вы все байки собрали? Что за бред? — Субординация! Товарищ… — Кожевникова. Начальник открыл один из ящиков стола, достал папку и бросил перед Марой. Мара открыла её и увидела размытую фотографию, сделанную, очевидно, из кабины самолёта. Небольшое озеро, наполненное водой наполовину. Были там и фото гильз, и снимки следов, и показания пилота гидроплана… все написанные по-немецки и переведённые на русский. Любопытно. Немецкий пароход совершенно секретно гуляет по Северному Ледовитому океану! Люди в оленьих шкурах устраивают перестрелки с караулом засекреченного порта! — Про мародёрство я даже говорить не буду. — О мародёрстве я наслышана. — Проблема наша в том, что доказательств нет. — А гильзы? А показания пилота? — Ружья одинаковые и у кочевников, и у оседлых жителей — они всем нужны, чтобы медведей и волков отгонять. Это может быть кто угодно. Пилот надышался угарного газа, когда гидроплан потерпел крушение, кроме того, он утверждал, что его сбила молния в день, когда не было грозы! Одним словом, найдите нам убедительные доказательства. Один серьёзный проступок. Остальные пойдут как соучастники. — В горсовете просили о том же. — В горсовете вам не покажут такие документы, — начальник покопался в другом ящике и выудил новую бумажку, положил её перед Марой и ткнул пальцем с грязным ногтем в цифру 800. — Вот это цифра сверху, — вздохнув, пояснил он. — Столько предателей и врагов народа приказано найти за год. — Это… воистину стахановская цифра. У вас людей-то столько здесь есть? — Мы с вами оба понимаем, что это работа на количество, а не на качество. Маре захотелось безумно рассмеяться, но в горле встал ком. Она попыталась поудобнее усесться на стуле, закинув ногу на ногу, но под столом носок её сапога звякнул обо что-то стеклянное. Мара нагнулась и заглянула в тень под столом. Там стояли две пустые стеклянные бутылки. — Это лекарство от тоски, — начальник улыбнулся. — Понимаете, да? — Конечно, — Мара улыбнулась. — А что вы делаете вечером, товарищ..? — Кожевникова, — скрывая раздражение, напомнила Мара. На столе у начальника стояла фотография с женой и дочкой, которую он с улыбкой держал на руках. — Кожевникова, конечно. Марина? — Мария. — Заходите к нам, мы с дежурным офицером… — Я занята. — Чем это? — Тоже пью лекарство от тоски. — А-а-а, — протянул начальник. — А как же вы без хорошей компании? Женский алкоголизм не лечится, знаете ли! — Зато мужской лечит сама смерть, — Мара улыбнулась. — Я заберу вашу папку? Верну вам по окончании расследования. Начальник подобрался и кивнул. — Не показывайте посторонним. Не мне напоминать вам, какая за это бывает ответственность. — Гостайна. — Гостайна, — он снова кивнул. — Цифры, Мария. Вот что ГУГБ сейчас интересует. Помогите нам с цифрами. — Что мне за это будет? — Вы служите своей стране! — возмутился начальник. — Но эти цифры — только ваша проблема. Не моя. — Я готов предложить вам сотрудничество. Я не лишаюсь премии, а вы — получаете её сверху. — Премия — это, конечно, хорошо, но меня она мало интересует. Там, где я служу, деньги считать не приходится. — Вы идейный человек, товарищ Кожевникова? — Я хотела бы знать, что за выдающиеся заслуги в помощи вашему отделению я получу соответствующую награду. — По льду ходишь. — Знаю. Кто не рискует, тот не пьёт… лекарство от тоски. — Я могу об этом доложить. — Я могу вам помочь. Искренне, от всего сердца. Я сделаю всё от меня зависящее, когда попаду в стойбище хасава. По этому делу или по любому другому вы получите как минимум пятьсот человек и огромный потенциал копать дальше. Взять можно будет любого. Разбирательства не понадобятся. Я найду вам хороший повод сомневаться в каждом. — Если не деньги, то, значит, вам нужно ходатайство о повышении? — До звания майора. — Капитана. — Неужели за мою храбрость и доблесть я не достойна пропустить один ранг? — До капитана — гарантирую. Но я сам майор, товарищ Кожевникова. — Вот именно. — Уверены, что не хотите с нами выпить? — Буду занята угрызениями совести. — Держите в голове, что не будет результата — не будет вашего повышения. — Чем гарантируете, что этот договор имеет хоть какую-то силу? — Первый отчёт пишете вы. Я не властен над вашими отчётами, но по их итогу, разумеется, буду вынужден написать наверх, что, самоотверженно работая под моим начальством, вы заслужили повышение. Они пожали руки. — Или мы их, или они нас, товарищ Кожевникова. — Я знаю, — ответила Мара, но её голос почему-то дрогнул. Вечером она раздобыла бутылку водки, взяла чашку за неимением рюмки и плеснула сначала на самое дно. Пить пришлось запершись в ванной. На полу было прохладно, Мара подложила под зад полотенце и подливала водку в чашку, поставив чашку на пол. В номере гостиницы ей мешала Алла, а пить в кресле, в коридоре, у всех на виду, — верх бесстыдства, она ведь лейтенант госбезопасности! Вот она и пила, опираясь спиной на грязную стену, а ноги в тапочках закинув на край унитаза. Уже на второй стопке ей стало гораздо веселее. Левая тапка соскользнула с ноги и упала в унитаз. Мара подавила истерический смех, но от усилий у неё закололо в боку. Тапка наполовину погрузилась в воду. Мара заглянула в унитаз и на этот раз расхохоталась в голос. Она не добралась даже до середины бутылки, когда в голову ударила острая тоска. Ни одного письма от Гузель. Ни одного звонка. Зачем ей майор, если майора будет не с кем разделить? Мара выловила тапку из унитаза, бросила в сторону и прижала колени к груди. Она смотрела на лужу, растекающуюся под тапкой, и не понимала, что чувствует. Под дугой, которую описала тапка во время полёта, остались капли унитазной воды. Вот так люди и остаются одни навсегда. Вот так расстаются те, кто до ужаса друг друга любил. Вот так некоторые неудачники вроде неё оказываются на краю земли, в грязной ванной с чёрной плесенью по углам, и пытаются не плакать. Вот так и остаётся в жизни только одна постоянная вещь — работа. Вот так и чувствуют себя убийцы, не испытывающие сочувствия к своим жертвам. Мара опустила гудящую голову на колени. Гузель. Люди. Гузель. Люди. Родители. Бывшие однокурсники. Они все такие правильные, все такие идеальные, без страха и упрёка. Каково это — быть ими? Каково это — быть нормальным человеком? Уметь шутить и веселиться, ходить на пьянки и радоваться жизни? Каково это — иметь силы помыть посуду и убраться в комнате, сходить на работу и сделать работу? Каково это, когда хочется жить? — Мара..? — Алла постучала в дверь ванной. — Я слышала… ты смеялась? — Я уронила тапку в унитаз, — сквозь слёзы сказала Мара весёлым голосом. — Ой, — Алла замолчала, анализируя полученную информацию. — Правда ведь, смешно. Ну ты выходи давай, я хочу почистить зубы. — Конечно. Сейчас. Мара взяла бутылку водки, щедро плеснула в чашку, выпила залпом и беззвучно скорчилась. Бодрит.

*

Через два дня они вчетвером вновь оказались в одной машине, только шофёр вёз их на окраину города, а не в центр. Мимо мелькали сначала трёхэтажные каменные и деревянные дома, но вскоре им на смену пришли белые поля, за которыми на холмах изредка мелькали деревеньки — их можно было различить в темноте полярной ночи только благодаря белым струйкам дыма, уходящим в небо от домов. Кое-где блестели жёлтые окошки, навстречу машине прогрохотала телега, возница робко глядел в окна автомобиля, испытывая благоговейный ужас при виде самоходного транспорта. — Я предлагаю, — начала Алла тоном, сообщающим «вы обязаны делать так, как я предлагаю», — вам двоим говорить поменьше. Вы можете одолжить мои тетради и делать вид, что что-то записываете время от времени. Ты, Мара, можешь изображать нелюдимую женщину-учёного, у тебя хорошо получается угрюмо молчать. А вы, товарищ политрук, просто задавайте побольше вопросов. — И сойду за умного? — хмыкнул Глеб. — У вас, вы говорили, географическое образование? Значит, можете интересоваться маршрутом ежегодного кочевья. Как правило, зимой они переезжают только тогда, когда оленям становится нечего есть, а с апреля по ноябрь они преодолевают не меньше шестисот километров от здешних мест до океана и вдоль него до северной оконечности полуострова. Алла деловито продолжала свои инструкции, глядя в тетрадь, где она подробно расписала свой план. Она сидела на заднем сидении между Марой и Бережных. — Я буду по возможности записывать что-то из их языка и стараться вставлять в речь их слова. Вам это тоже могло бы пригодиться. Людям льстит, когда приезжие говорят на их языке. Они-то говорят по-русски, понимаете? Глеб и Мара кивнули. Бережных хлопал глазами, должно быть, пребывая в ужасе от перспективы неделями притворяться тем, кем он на самом деле не является. — У меня есть памятки для вас, — Алла вырвала из тетради два полностью исписанных листа в клеточку и протянула Маре и Глебу. — А ты, рядовой Бережных, просто будь собой, — сжалилась она. Бережных с облегчением выдохнул. — Мы не будем скрывать, что ты из управления госбезопасности, твой безобидный вид их вряд ли насторожит. Не обижайся, это скорее хорошо, чем плохо. Бережных кивнул. — При посторонних реальные задачи не обсуждать, — добавил Глеб, оглядываясь с переднего сиденья. — И так, возможно, мы не провалим это задание. — Товарищ политрук предлагает не унывать, — Мара скривилась. За городом, у заснеженной дороги, их ожидала пара саней — нарт, — запряжённых шестёрками оленей. Вылезая из машины, Мара с удивлением поняла, что олени на самом деле несколько меньше, чем она себе представляла — они явно были ниже лошадей. Зато, как и полагалось, у них были пушистые рога, коротенькие, только начинавшие отрастать заново, бело-коричневый окрас и добрые чёрные глаза. — Здравствуйте! — крикнул Глеб немолодому вознице и парню, стоявшему рядом с ним. — Здравствуйте, — тихо сказал пожилой мужчина. На нём вместо шубы, тулупа или пальто была просторная рубашка из шкур с капюшоном, сшитая мехом внутрь — малица. На руках он носил меховые рукавицы, а на ногах были штаны, почти до колена скрытые необычными сапогами из шкур. Они назывались пимами и напоминали оленьи ноги, оканчивающиеся широким копытцем. Парень рядом с ним был одет точно так же. Глаза встречающих щурились от света автомобильных фар, а на редкой бороде пожилого человека белел иней. — Глеб Павлович Гайденко, — Глеб протянул руку для рукопожатия. Пожилой человек неловко пожал его ладонь в ответ, но не сразу сообразил, как это сделать правильно. — И́рико Яр, — представился он. — А это мой сын, — Ирико показал на своего молодого спутника. — Они так похожи на нас. Я думала, у них более… тёмная кожа? А глаза не такие уж и узкие, и волосы светлее, — шёпотом рассуждала Мара. — Чем дальше на восток, тем заметнее разница: темнее волосы, глаза и кожа. Кажется, ты не часто выезжала из столицы. Я вот уже не раз встречалась с азиатами, — самодовольно упрекнула её Алла. — Как будто в столице не живут азиаты, — огрызнулась Мара. Сын Ирико тоже пожал руку Глебу. — Николай Яр, — сказал он. — Николай? — переспросила Алла, тоже пожимая всем руки. — По-нашему Кока, — смущённый вниманием к себе, добавил Николай Яр. — Я не слышала, чтобы в вашем регионе было сильно влияние христианства, — заметила она. — Как вы получили ваше имя? — Мы называемся по-вашему для удобства, — сообщил Ирико Яр. — У многих имя православное. — А вы крестите детей? — продолжала спрашивать Алла. — Я читала, в тундре сохраняются национальные традиции. — Не крестим. Не принято, — буркнул Ирико Яр. — Так вы некрещёные? И верите в духов? У вас есть своя религия? — спросил Глеб у растерянного Николая, подыгрывая Алле. Мара сосчитала до десяти, чтобы сохранить самообладание. Всё это выглядело как допрос, непринуждённости и след простыл. Алла и Глеб ещё имели наглость злиться на неё! В чужом глазу соринка, а в своём бревно? Им всем придётся хорошенько поработать, чтобы не выдать себя в первые же двадцать четыре часа. — У вас будет много дней, чтобы узнать, — сказал Ирико. — А если мы сейчас не выедем, мы попадём в метель. — Как скажете, мы теперь на вашем попечении, — Глеб улыбнулся, чтобы нивелировать свой дипломатический провал. Мара тоже протянула свою ладонь в пуховой варежке сначала Ирико, затем его сыну. Они оба, не сговариваясь, едва сжали её руку, стремясь поскорее покончить с этим глупым ритуалом. — Простите им их любопытство, — вполголоса сказала она Ирико. — Они не со зла. — Может быть, — пробормотал Ирико. — Пора ехать. Сегодня будет метель. В тундре в метель легко заблудиться. Сани были низкими и длинными, Ирико рассадил их поровну: вместе с ним поехали Глеб и Алла, с его сыном — Мара и Бережных. Старик не без основания боялся, что Коку — Мара про себя усмехнулась: это ж надо было так исковеркать имя, которое носили цари, — разговорит эта наглая парочка, и он проболтается о чём-то, о чём проболтаться ему никак нельзя. Значит, Ирико нисколько не обманула ложь горсовета о том, что к хасава едут трое обыкновенных учёных-этнографов. В сопровождении одного безвредного солдата-охранника. Кока правил оленями не так резво, как его отец, и передние сани то и дело ускользали из виду, улетая за белый горизонт. В санях страшно трясло, а олени впереди громко топали, разбрасывая снег во все стороны. Трудно было представить, какую жёсткую школу жизни прошёл Кока, при любой тряске безмятежно смотревший на пушистые оленьи задницы. Резкие повороты, ухабы, ветер в лицо, замечательный запах, который всюду сопровождал оленей — ничто не могло вывести его из себя. Впечатляюще. Мара, превозмогая желание закрыться от холодного ветра, старалась изучать ночной пейзаж, скупой на детали: вокруг всё так же стелились снежные поля, с дальних холмов исчезли деревеньки с их струйками дыма, их заменили чёрные пики молодых елей, торчащие из сугробов. Нужно было постараться, чтобы привыкнуть сидеть на слишком маленьких для трёх пассажиров санях, которые постоянно подпрыгивали, больно ударяя сидящих по мягкому месту. Интересно, у всех хасава железные ягодицы? Или Кока просто мастер терпеть все невзгоды? Мара задрала голову и всмотрелась в непривычно тёмное небо. Одна за другой вспыхивали едва заметные звёзды. Чтобы увидеть их, пришлось хорошенько напрячь глаза и прищуриться. На горизонте появилась рыжая клякса, подозрительно похожая на огромный костёр. Мара уже открыла рот, чтобы потрясённо вскрикнуть, но вовремя поняла, что её напугала поднимающаяся кровавая луна. Зелёная луна, красная луна — какая вообще разница? Зелёный, красный, зелёный, красный. Никто не сделает этого за нас, девочки! — Значит, вы учёные? — спросил Кока, оглянувшись на Мару и Бережных. — Да, учёные, — с уверенностью, которой у неё не было, ответила Мара. — Вам правда интересно нас изучать? — Конечно. Федерация очень интересуется всеми своими жителями, — Мара кивнула. — Куда потом пойдёт то, что вы узнаете? Бережных опасливо взглянул на Мару. Она пожала плечами и сделала паузу, чтобы дать себе время вспомнить правильный ответ. — Сначала статьи в университетский альманах, надеюсь, они потом попадут в какие-то более высокие издания. Потом, может, даже целую книгу соберём. Кока угукнул, явно впечатлённый одним лишь фактом, что он везёт людей, которые могут написать и издать настоящую книгу. Мара была твёрдо намерена всю дорогу изучать новую местность, но вскоре поняла, что переоценила свои силы: не прошло и пяти минут под ленивыми холодными порывами ветра, как всё её лицо покраснело и замёрзло. Она натянула на нос шарф, однако глаза оставались незащищёнными, а от её дыхания шарф быстро промок, и начали слипаться ресницы. Бережных даже не пытался быть начеку, и, опираясь спиной на чемоданы, начал дремать, закрыв лицо шарфом так, что торчал один нос. Изредка он стягивал шарф, смотрел вперёд, не видно ли там передних саней, и, независимо от результата этого осмотра, заново заматывал всё лицо. Мара не могла не радоваться, что её спутник молчалив. Кока тоже не подавал голоса, лишь пару раз спросил, не замёрзли ли его пассажиры. Олени степенно перебирали ногами и фыркали. Стояла безлунная полярная ночь. Мара проверила часы, которые она прятала под рукавом шинели, двух свитеров и кителя. Шёл третий час ночи. — Скоро рассвет? — спросила она у Коки, громко, чтобы перекричать ветер. Кока покачал головой. — До рассвета далеко. Солнце встаёт на шесть часов, с девяти. Но день прибывает, честное слово, прибывает, — ответил он, а затем, мельком взглянув на небо, вдруг резко поднял голову. — Что там? — Мара машинально обратила взгляд к небу. И опешила. «Чёрт меня подери», — присвистнув, подумала она. — Ничего! — поспешно бросил Кока. — Там ничего, — повторил он. — Да, как же, ничего, — усмехнулась Мара и потрясла за плечо рядового Бережных. — Просыпайся, брат, надо держать глаза открытыми! Бережных молча стащил шарф с глаз и злобно посмотрел на Мару, но мгновенно проглотил негодование, потому что на небе над ними разливался нежно-зелёный свет, и чем дольше они на него смотрели, тем ярче он разгорался. Прошло несколько минут, в течение которых Мара и Бережных не отрывали глаз от неба, и северное сияние достигло своего апогея, залив небесный купол длинной струящейся полосой. — Ради этого можно и нос отморозить, — резонно заметил Бережных хриплым голосом. Мара не могла с ним поспорить. Кока молчал и не оборачивался. Неужели тундра настолько осточертела ему, что даже такая красота его не трогала? Это побочный эффект железных ягодиц? Олени качали нарту, поднимая её на холм. Бережных крепче схватился за сани. «Спокойно, большой малыш, мы прорвёмся. Даже с самой глупой ложью. Мамочке как воздух нужно повышение по службе, чтобы попытаться вернуть доверие её милой Гузель, получить собственное служебное жильё, а потом…» Впрочем, Мара не осмеливалась загадывать так далеко наперёд.