Лань Чжань приходит к Старейшине Илина за помощью

Когда Лань Чжаню исполнилось семнадцать, его отпустили в странствие. Он к этому времени надеялся хотя бы ходить на ночные охоты сам, без наставников, но за год вдруг сам стал наставником при адептах — опыта практического у него было немного, но была голая сила, которой он мог потягаться даже с братом. Но не делал этого, всегда проигрывая, всегда показывая, что Лань Сичэнь сильнее. Тот видел это, а потому перед Советом Старейшин сказал: — Ванцзи пора в странствие. Набраться опыта и вернуться сильным. — Или не вернуться, — сказал кто-то из старейшин. — Или пойти и остаться на той проклятой горе. — Пока что Ванцзи семнадцать и он так не сделает, — просто ответил брат. — Но мы вернемся к этому вопросу и к тому, что я отпущу его. Ответить ему не решились. Брат стал главой всего две луны как, но старейшины его опасались со дня, когда на Совете кланов Старейшина Илина насмешливо этак уточнил, как главы остальных кланов относятся к тому, что их наследников во время обучения поят отварами, от которых может пропасть желание привести в мир новую жизнь. Лань Сичэнь тогда выслушал спокойно все доказательства и упреки, мягко возразил, что природная ян нейтрализует почти весь эффект, успокаивая, а не отравляя, но согласился побеседовать с любыми целителями… а после устроил разнос Совету Старейшин. Он требовал ответов по праву крови Лань Аня. И он получил их. И грохнул несколько чанов с загодя заготовленными отварами. После чего с чувством выполненного долга начал вводить реформы и изменять составы отваров, советуясь с целителями с горы Луанцзан. Совсем исключить отвары пока не удалось, но брат работал над этим, с милейшей улыбкой напоминая старейшинам, что девочек в клане родилось за последние пару лет впятеро больше, чем мальчиков, уж не потому ли, что мужская энергия значительно притуплена. Старейшины задумались, заспорили и упустили момент, когда наследник фактически взял клан под руку в обход их. А потому, когда брат отправил Лань Ванцзи в странствие, никто и спорить не стал — только поворчали. — Они надеются, что ты сгинешь или перейдешь в чужой клан, — мягко оправляя одежды Лань Чжаня, сказал брат. — Ты не передумал?.. — Отправлюсь сразу на Луанцзан, — кивнул Лань Чжань. — Брат. Ты грустен. Брат покачал головой, вздохнул, но сказал мягко: — Я знаю, что вы любили друг друга в ином мире, что он пришел сюда ради тебя… мы нашли подтверждения, что это возможно, хотя обычно прийти может только душа. Я понимаю, что вы предназначены друг другу. И что ты его любишь. А он не может не любить тебя. Но мне тревожно отпускать тебя. Страшно за тебя, Ванцзи. С тем странным сном Лань Чжань пришел к брату. Тот начал искать вместе с ним, ужаснулся одним намекам. И они пришли к дяде. Дядя долго молчал, глядя перед собой, а после в запретном разделе библиотеки открыл тайник и вынул старые и ветхие рукописи. О других мирах. О душах, что пришли из других миров. Вольно. Невольно. Или следом за кем-то. Как Старейшина Илина — Вэй Усянь — пришел за Лань Чжанем, когда тот пал от подлого удара. Дядя до сих пор не мог смириться и каждый раз чуть ли не шипел на Вэй Усяня при встрече. Но и он осознал, что рано или поздно Лань Чжань навсегда уйдет на гору Луанцзан. Его там ждут. На мече Лань Чжань стоял уверенно с четырнадцати лет, и учили его воронята с Луанцзан, так что путь до проклятой горы, что зеленела меж черными землями Могильных Холмов, занял бы всего сутки. Если бы Лань Чжань полетел на мече. Но это было странствие, и оно должно было показать ему мир, подарить гармонию и показать ему путь, по которому он мог ступать и впредь. Дорожные одежды были почти ученическими, но с дополнительными защитными вышивками, еды хватало, денег он взял с собой немного. Лань Чжань шел и шел, да, дороги вели его на Луанцзан, но еще были простые люди, которым нужна была помощь здесь и сейчас — и не всегда эта была защита от тварей. Иногда наколоть дров для стариков было важней, важней было помочь найти ребенка, заснувшего в поле, важней помочь вдове прополоть огород, потому что она на сносях, а мужа задрали волки полную луну назад. Странствие нужно было, чтобы понять мир и пустить его в свое сердце. Только Лань Чжань знал об этом мире, о несовершенном, простом, честном, не завязанном на знаниях, философии, самосовершенствовании и борьбе с тварями из страшных легенд. Вэй Усянь рассказал ему об этом мире. Воронята рассказали. Записки путешественников рассказали. Но тогда он знал, слышал, запоминал, а сейчас он чувствовал этот мир. Ему нравилось это. И еще Лань Чжань понимал всё четче с каждым шагом — он будет странствовать по этому миру. Да, его ждали на Луанцзан, его ждали в Облачных Глубинах, его ждали. Но он хотел не просто прийти и остаться. Он хотел странствовать. Как сейчас. Может, сказывалось то, что он юн, может, то, как его взрастили — на грани бесконечных правил Облачных Глубин и вседозволенности Старейшины Илина. Или было что-то ещё. Но Лань Чжань остро чувствовал, что он придет на Луанцзан, он навестит матушку, найдет Вэй Усяня, а потом уйдет снова. В путь. Бесконечный и бескрайний, где не будет ни одного знакомого лица, а сам он будет только ещё одним прохожим заклинателем. Чтобы дойти до Луанцзан, Лань Чжаню понадобилось три месяца. Он встречал соклановцев и заклинателей из других кланов, но не особо к ним приближался — разве что предупреждал, если поблизости была опасность, как предупреждали и его. Запасы еды пришлось обновлять, и он научился зарабатывать себе на пропитание, заботиться о своей одежде и внешнем виде в условиях дикой природы и плохих постоялых дворов. Трижды его пытались обворовать. С десяток раз — убить, надеясь на поживу. А прошло всего три месяца. Матушка встретила его в Илине. Она торговалась весело и насмешливо за какую-то безделицу, но его заприметила издалека, руку протянула, подзывая, и продолжила выторговывать шпильку деревянную. — Неужто на Луанцзан такого не сделают? — спросил Лань Чжань, дождавшись, когда безделица исчезнет в материнском рукаве. — Такого? — рассмеялась матушка. — О, Лань Чжань, но это — первая удачная поделка подмастерья, что вложил в нее много тепла, желания сотворить что-то прекрасное и радости от самого акта творения. Такого на Луанцзан не сделать, не сейчас, по крайней мере. С чем матушка работала, до сих пор Лань Чжань так и не понял. Это не было темным путем, но не было и светлым. Это было новым, а оттого могло напугать. — Старейшина Илина думал, что ты придешь к новой луне, — вдруг мягко сказала матушка. — А ты торопился в своем странствии к нам. Дай посмотреть на тебя. Мы давно виделись, а писем от тебя с начала странствия я не получала. Она взяла Лань Чжаня за локти, с удовольствием разглядывая. Он вздохнул и обнял ее. Матушка едва ли до плеча ему доставала. Она была крошечной в его руках, но наполненной внутренней силой и огнем жизни. — И может, — вздохнула, отстранившись, матушка, — хоть ты убедишь его поспать. Он что-то делает для тебя. Спрашивал твои любимые цвета и мотивы, словно сам наизусть не знает. — Он знает, но иногда путает меня со своим мужем, — ответил матушке Лань Чжань. Она кивнула. У нее о Старейшине Илина Лань Чжань спросил единожды, только уточнив, прав ли он с именем, потому что, если прав, то всё становилось странней, ведь в этом мире умер ребенок Вэй Ин… и явился Старейшина Илина, но это нужно было спрашивать у самого Вэй Усяня. Спрашивать Лань Чжань пока… не боялся, нет. Ему хватило времени и желания понять, что вреда Вэй Усянь ему не причинит, что отступит по первой просьбе, что сам не сделает первого шага. У Лань Чжаня не было доказательств. Но у него была вера. — А-Хуань уже кого-то убил из старейшин? — спокойно поинтересовалась матушка по пути к Луанцзан. — Я прислала ему чудный яд. Такое в письме не напишешь, а мне любопытно. — Нет, но девять старейшин ушли в затвор, — нахмурился Лань Чжань, помолчал, подумал и сказал: — Я не знаю, что стало, когда я ушел. — Думаю, старичье пока живо, — вздохнула матушка и начала рассказывать о воронятах с Луанцзан, которых Лань Чжань знал. Те, что были постарше, тоже уже отправились в странствие, и Лань Чжань понимал их. Даже если ты живешь в самом невозможном месте Поднебесной, остальной мир не перестает быть невероятным, живым, дышащим и настоящим. — Они отправились как бродячие заклинатели? — спросил Лань Чжань. Старейшина Илина так и не дал имя своему клану. Он и кланом людей на своей горе звать отказался. — Они отправились как Вороны Луанцзан, — довольно ответила матушка. — Видел или нет? У наших мастеровых и клеймо появилось. Мы — Вороны. Ох, и смеялся же Старейшина Илина. Рукой на нас махнул, сказал, мол, делайте что хотите. Мы и делаем. Мы — Вороны Луанцзан, а-Чжань. А теперь — иди вперед. Она встала у вешек на границе тропы и рукой махнула. Лань Чжань шагнул вперед, протянул руку, кончиками пальцев надеясь коснуться еле мерцающего на свету барьера… и не почувствовал ничего. Не было для него никакой преграды. Он мог взойти на Луанцзан в любой миг. Его здесь ждали. Лань Чжань замер, обернулся к матушке, а та вздохнула: — Иди. Поговорим завтра. Лань Чжань поклонился благодарно и почти бросился по мощенной камнем широкой дороге. Отчего-то казалось, что тут должна быть узкая земляная скользкая тропа, может, когда-то и была. А потом на Луанцзан пришел Старейшина Илина. Дорогу в пещеру Фумо ему всё же показали, потому что он на миг потерялся между ярких ладных новых домов. Нет, путь словно был ему известен, но преграды — новы. Была ли это память Вэй Усяня, что осела в Лань Чжане? Барьер в пещеру Фумо не сверкнул даже оповещением о внезапном госте, пропустил безропотно и уверенно в святая святых горы Луанцзан. В первой зале было пусто почти — стены кто-то заботливо попытался задрапировать вышитыми полотнами, но в этом не чувствовалось ничего от Вэй Усяня… кроме его позволения, пожалуй. Лань Чжань коротко посмотрел на приличный столик для приема гостей, расставленные по стенам лавки и шкафы под разные сувенирные мелочи и шагнул дальше — туда, где переливалась едва заметно на свету защита. Это была мастерская. В худшем ее состоянии. В состоянии заработавшегося Вэй Усяня, когда все вещи лежат повсюду, трогать ничего нельзя, а в воздухе отчетливо пахнет дымом, порохом, табачным дымом и — немного — кровью. Лань Чжань уже сталкивался с этим. Но не в таких масштабах, потому что Вэй Усянь считал, что взрывать что-то в сердце Облачных Глубин неприлично. Сам Вэй Усянь обнаружился тут же за столом — взбудораженно-растрепанный, в защитных зачарованных одеяниях, что были откровенно прожжены местами, что-то бормочущий под нос и тычущий иголкой в какой-то незаконченный артефакт. Заработался. Не спал. Наверное, и не ел ничего, но, как ни смешно, для бессмертного сон был много важнее еды, так что нужно было просто уложить его спать, а потом уже дать свежую одежду и накормить. Ничего непривычного на самом деле, только раньше рядом с Лань Чжанем Вэй Усянь себя до такого состояния старался не доводить. И это было в Облачных Глубинах, где нельзя было сказать вслух, где кто-то мог услышать, где Лань Чжань не мог легко позвать: — Вэй Усянь. Это был первый раз, когда Лань Чжань произносил это имя вслух. Даже с дядей и братом он имён не называл, спрашивая же матушку, начертал имена на бумаге. Ему нравилось, как звучало это имя в его голове, но, произнесённое вслух, оно было ещё красивее. — Айя, тут важно, — даже не обернулся на него Вэй Усянь. — Дай закончить!.. Лань Чжань почувствовал… обиду и понимание. Обидно было, что первую его попытку позвать Старейшину Илина даже не заметили. Понимание, потому что отвлекался Вэй Усянь от своего занятия в таких случаях с трудом. Если бы это был талисман, то Лань Чжань мягко бы отобрал кисть и загнал спать — он так делал уже неоднократно. Но артефакт был незнакомым, а в воздухе висел запах дыма. Как бы не взорвался еще. Потому нужно было как-то привлечь внимание. Аккуратно. Но так, чтобы Вэй Усянь услышал. И это было… дерзостью. Сладкой отчего-то дерзостью. Лань Чжань почувствовал, как сердце колотится где-то в горле, а потом — как в том сне — позвал: — Вэй Ин. — Я заканчиваю, муж мой, — сказал Вэй Усянь, всё еще не отрываясь от артефакта. А потом пальцы его разжались, он уронил иголку и застыл, глядя перед собой. Закрыл глаза. Помотал головой. Выдохнул с обреченной нежностью: — Я за столом заснул, да? Давно ты мне не снился, Лань Чжань. Он медленно положил будущий артефакт на стол и обернулся, глядя с горькой любовью, от которой внутри всё переворачивалось. От которой сжимало горло и не получалось возразить, сказать, что это ошибка, что меж ними ещё даже поцелуев не было, что уж говорить о супружестве. — Ты снишься мне сегодня таким юным, — продолжил Вэй Усянь мягко, поднялся с заметными трудом и потянулся всем телом. — Наверное, потому, что я жду его, жду того Лань Чжаня, что есть в этом мире. Он придет к новой луне. Я его знаю… наверное. Или знаю тебя. И ты бы отправился в путь не на мече. И он отправился в путь пешком. Ай. Не слушай меня!.. Он взмахнул рукой, шагнул к Лань Чжаню, положил ладонь на грудь и сказал: — Бьётся. Как же это… хорошо. Он улыбнулся нежно и беспомощно. Лань Чжань прижал его пальцы к своей груди ладонью, накрыл сверху, явно этим успокаивая. — Когда я впервые обнял Лань Чжаня в этом мире, — продолжил с бесконечной грустной нежностью Вэй Усянь, — у него сердечко билось быстро-быстро, как у пичужки. И тогда я понял, что не могу просто уйти и вернуться, когда он станет старше, когда он станет тобой. Я хотел. Хотел. Но я не смог. Я так слаб, Лань Чжань. Простишь мне это?.. Он говорил со своим мертвым мужем, с Лань Ванцзи из другой жизни, который закрыл его собой от удара, который был его защитой, который любил его бескрайне и бесконечно. И Лань Чжань отчего-то не мог сказать, что Вэй Усянь ошибся. Может, из-за того, как чуть подрагивали прижатые к его груди пальцы? — Я думал, что я смогу, — тихо продолжил Вэй Усянь. — Я смогу не искать с тобой встреч. Ты был маленьким. А я любил взрослого сильного мужчину. Куда к ребенку с таким лезть?.. Но… когда он пришел, я чувствовал к нему лишь нежность. Лань Чжань должен был прервать его. Но не смог. Он хотел знать, что Вэй Усянь чувствует к нему. Очень хотел, потому что страшно было неимоверно. И если это — не любовь… если только память о былом… Ему придется что-то с этим сделать. А Вэй Усянь продолжал: — Он такой серьезный ребенок, Лань Чжань. Он умный. Он сильный. Он вырос таким красивым. Вэй Усянь вздохнул, а потом резко и с чуть заметной злостью на себя же сказал: — И я влюблен в него. Я не знаю — как? Я не понимаю — когда? Просто в один момент я наслаждался с ним только покоем и нежностью, а потом мое сердце начало биться чаще от его взглядов и касаний. Он — это ты, душа моя. Ты — это он. И я люблю. Я люблю вас обоих. Ты не сердишься ведь? Он поднял взгляд… и только сейчас Лань Чжань осознал, что он выше. Что он давно перерос Вэй Усяня, стал шире его в плечах, больше его, и легендарный Старейшина Илина сейчас… хрупко-беззащитен перед ним. Может, только перед ним, но всё же. — Не сердишься, — мягко вздохнул Вэй Усянь. — Но ты печален… это оттого, что мое сердце в раздрае?.. — Да, — тихо сказал Лань Чжань и добавил уверенней: — Я рад твоей любви. К нам обоим. Если бы Вэй Усянь не любил его, он бы еще понял, потому что в сердце его был, уже был десятилетиями, веками тот, с кем они вступили на путь бессмертия. Понял бы, но не смирился, конечно. Но если бы Вэй Усянь позабыл своего Ханьгуан-цзюня, если бы просто выкинул его из сердца… Лань Чжань проверил бы его на одержимость и проклятья. — Я научусь с этим жить, — пообещал Вэй Усянь с улыбкой. — А сейчас… что я могу ещё сказать тебе, душа моя?.. Что… Ещё… Ты знаешь всё, что известно мне. Ты ведь мой сон. Но я хочу тебе похвалиться!.. Вэй Усянь вдруг улыбнулся, отнял ладонь от груди Лань Чжаня, одновременно сплетая свои пальцы с его и потянул за собой, быстро говоря: — Смотри!.. Я забрал ткань сразу, как соткали, вышивал, зачаровывал и заклинал. Да, вышло не так красиво, как могут мастерицы, а ещё я все пальцы исколол, но вышил же!.. Лань Чжань смотрел на тёмно-синие одежды, вышитые черными узорами, и не знал, что говорить. А Вэй Усянь не унимался, бормотал почти лихорадочно: — Это такая броня, что удар моего Суйбяня выдержит. И даже атаку Чэнцин. Даже оружием, что убьет небожителя, не пробить. И чуть навырост, потому что он станет выше тебя, душа моя. И это будет хороший дар. Если я приподнесу ему хороший дар, он будет снисходителен к моей влюбленности, так ведь?.. Он глянул с такой надеждой, что у Лань Чжаня снова горло пережало. Как… Как этот потрясающий человек вообще может думать, что он нелюбим и нежеланен? И ладно, если он не заметил любви Лань Чжаня, может, она не настолько очевидна, каковой ему кажется. Но как этот прекрасный, умный, сильный, невозможный бессмертный мог даже мысль допустить, что он нелюбим?.. — Вэй Ин, — мягко позвал Лань Чжань, сжимая пальцы Вэй Усяня. — Я знаю-знаю!.. — оборвал тот, чуть горько посмеиваясь. — Я довольно смешон. Самому несколько веков, а хочу, чтобы меня любил мальчишка… а ему я, может, нравлюсь только как странный знакомец, который спас его матушку да таскал ему сладости. — И мясо, — зачем-то уточнил Лань Чжань, а внутри его разливалось жуткое отчаянье, потому что он не знал, как переубедить, как объяснить, как признаться, чтобы поверили. — И рыбу. И много чего еще. — Да разве этим любовь купить? — удивился Вэй Усянь. — Твою любовь я иначе получил… и так и не понял — как?.. Зачем тебе вообще было любить меня, Лань Чжань? Почему ты полюбил меня?.. — Потому что Вэй Ин — это Вэй Ин, — твердо ответил Лань Чжань. — Не нужно других причин. Не нужно даров. Совсем. Не нужно ничего. Только Вэй Ин. — Айя, ты всегда говоришь одно и то же, — попытался отмахнуться Вэй Усянь. — Это значит, что мои подарки твоя юная версия не примет, значит, что я ничего не могу ему дать, что ничего его не удержит, потому что я сам… Лань Чжань понимал, что это недопустимо, грубо, что сначала нужно долго ухаживать и вымаливать благосклонность, но Вэй Усянь говорил такие ужасные и неприемлемые — недопустимые! — слова, что его рот хотелось просто заткнуть!.. Лань Чжань и заткнул. Своим ртом. Вэй Усянь застонал ему в рот, обвил руками шею, прильнул всем телом. Внутри полыхнуло горячим, жарким, хотелось прижаться сильный, вцепиться, не отпускать, скрыть от всего этого ужасного мира, в котором Вэй Усянь думал, что может быть нелюбим… …им… Лань Чжанем. И целовал он сейчас не Лань Чжаня, а Ханьгуан-цзюня. Он целовал своего мертвого мужа, думая, что тот ему снится. Не надо было думать, надо было просто… просто… Нельзя. Нельзя. Надо отстраниться. Надо отстранить. — Лань Чжань, что не так? — заглянул в его глаза Вэй Усянь. — Ты зол всё же? Или… — Он выдохнул. — Да. Конечно. Прошлое должно оставаться в прошлом. Даже во сне. Он сделал ещё шаг назад, качая головой, и лицо его было столь скорбным, что Лань Чжаню хотелось снова его поцеловать, только бы он не был так печален, но так, притворством, выманивать поцелуи было нельзя. Нельзя красть то, что должно быть даровано добровольно и в свой срок, а потому это, яркое и лихорадочно-жаркое, принадлежало не Лань Чжаню, оно принадлежало Ханьгуан-цзюню. А Лань Чжань украл и должен был объясниться, потому и выдохнул: — Вэй Ин. — Нет! — оборвал его Вэй Усянь, и голос его звучал обиженно: — Даже во сне я не могу поцеловать тебя!.. За что я был наказан… так?! За что?! За то, что ушел за тобой, вопреки всем законам мироздания? Потому что отказался от бессмертия? Потому что не согласился умирать до встречи с тобой в этом мире и выдернул это мое бессмертное тело с грани миров? Потому я сейчас наказан даже во сне? Потому я не могу даже… Лань Чжань снова поцеловал Вэй Усяня. Да. Так нельзя. Но он не знал, что еще делать. Но Вэй Усянь обмяк в его руках, отдавая в поцелуе не страсть, а свою боль. И сейчас это было медленней, нежней, мягче, и отстраниться вышло легче, уткнуться лбом в лоб, стоять, обнимая, дышать друг другом, изредка всё же мягко прикасаясь губами к губам. — Вэй Ину нужно поспать, — сказал Лань Чжань. Вэй Усянь выдохнул, потом прижался, притерся лицом к шее, замер так, обнимая, а потом сказал обреченно: — Если я соглашусь, то сон оборвется… и ты пропадешь… я не хочу отпускать тебя, Лань Чжань. Не могу. Пожалуйста, побудь со мной. В его голосе жила скорбь, боль, нежность, любовь, столько было перемешано в этом, и Лань Чжань никак не мог помочь, он не мог исправить смерть, не мог изменить законы мироздания и не мог дать Вэй Усяню его Ханьгуан-цзюня… потому что он был им… и не хотел перестать быть нынешним собой. Но кое-что Лань Чжань сделать мог: — Я побуду с тобой. Вэй Усянь, такой хрупкий в его руках сейчас, выдохнул, сказал: — Хорошо. Останься со мной. Останься… хоть ненадолго. Лань Чжань опустил руки, подхватил Вэй Усяня под колени и приподнял. Тот охнул, а потом рассмеялся: — Ох, эти сильные руки!.. Неси меня в кровать, муж!.. Он махнул в сторону темнеющего неподалеку проема, и Лань Чжань понес. Он отчего-то ждал увидеть вместо кровати каменную глыбу, но нет — это была нормальная кровать со всеми нужными принадлежностями и очень теплым даже на вид одеялом. Лань Чжань посадил Вэй Усяня на кровать, помог снять сапоги, распустил пояс, а тот сам выпутался из одежд, глядя с мягким искушающим весельем, прикусил губу и спросил: — Лань Чжань будет раздеваться, чтобы лечь со мной в постель? Лань Чжань замер, потому что вопрос был важен… и был немного в другом. Он уточнил: — Вэй Ин будет приставать? — Конечно, будет!.. — твердо сказал Вэй Усянь. Было огромным искушение взять и раздеться. Но и поцелуи-то Лань Чжань украл у прошлого-себя, красть еще и близость он не собирался, так что сказал твердо: — Я сниму только сапоги. Вэй Усянь надулся обиженно, забрался под одеяло, а потом потянул Лань Чжаня к себе за рукав, сердито бормоча что-то под нос, когда тот всё же снял только сапоги, заставил лечь, а потом накрыл сначала собой, а потом — одеялом. Это было… тепло. Лань Чжань обнял Вэй Усяня под одеялом, выдохнул, когда ему в шею задышали мягко и тепло. — Будем спать, муж мой, — мягко сказал Вэй Усянь, устраиваясь в руках Лань Чжаня с кислящей привычностью, с полным пониманием, как спать в руках Лань Чжаня, когда у того этой привычки еще не было. — Можно, этот сон повторится?.. Лань Чжань закрыл глаза, понимая, что Вэй Усянь просто устал от одиночества, и если хотя бы во сне он будет не один: — Если Вэй Ин хочет. Вэй Усянь ничего не ответил ему. Кажется, он уже заснул. Всё же он был порядком вымотан. Лань Чжань на пробу мягко погладил его по спине, но Вэй Усянь не проснулся, только сонно и бестолково носом в шею ткнулся. Он был расслабленным и немного тяжелым в руках Лань Чжаня, но это была приятная тяжесть, она напоминала, что он жив, что можно больше не горевать, что… Лань Чжань сморгнул. Нет. Он никогда не терял Вэй Усяня. Он никогда не знал, как это — терять его, жить без него, думать, что он мертв, скорбеть по нему. Его терял Ханьгуан-цзюнь. Тот, что родился раньше, тот, чья душа переродилась в Лань Чжане, переродилась в другом мире, в который за ним пришел Вэй Усянь. — Он теперь мой, — сказал строго Лань Чжань. — И это теперь моя жизнь. Ты свою прожил. Мой черед. И мой Вэй Ин. Внутри что-то дрогнуло, и в голове прозвучало одобрительное: — Мгм. И всё. Лань Чжань ждал чего-то еще, наверное, но ничего не было. Никого не было. Был только Вэй Усянь в его руках, отнорок пещеры, где Вэй Усянь устроил свою спальню, и кровать, в которой можно было Вэй Усяня обнимать. И чувство, что никакие призраки прошлого больше не помешают. А потом Лань Чжань заснул, чтобы проснуться от того, как напрягся Вэй Усянь в его руках. Он сейчас, наверное, сонный еще, пытался понять, что происходит, кто его обнимает и не сон ли это. — Вэй Ин проснулся, — сказал Лань Чжань. — Будешь еще спать или принести тебе еду? Вэй Усянь на нем поерзал, ткнулся носом в шею, подышал настороженно и сказал осторожно: — Я голоден. — Хорошо, я принесу еды, — сказал Лань Чжань. — Мне можно опустить тебя на кровать? Вэй Усянь снова замер, снова подышал, словно настороженный зверек, как те кролики в горах, которых воронята прикормили к дому дядюшки. Потом этих кроликов кормил уже дядюшка, делая вид, что они — не домашние животные, а дикие, и что с того, что вся мелкота бегает их погладить, а те даются в руки спокойно? Кролики были дикими… и немного дядиными. Вот и Вэй Усянь сейчас Лань Чжаню напоминал тех кроликов, потому что был чуть настороженным, дышал часто и напрягся чуть ли не всем собой. С кроликами помогала еда и спокойствие. Лань Чжань расслабился, но осторожно начал поглаживать Вэй Усяня по спине и позвал: — Вэй Ин?.. — Можно, — решил Вэй Усянь и уточнил: — Я затянул тебя в свою кровать?.. — Я принес тебя в кровать, а ты меня не отпустил, — осторожно сказал Лань Чжань. — Сон важен. И я тоже был усталым. Вэй Усянь расслабился, сам скатился на кровать, сел, запуская руку в волосы, перевязал хвост, быстро говоря: — А ты был так самоотвержен, Лань Чжань, что решил стать моей подушкой!.. О. Это великое деяние!.. Он насмешничал и пытался собрать себя воедино, но Лань Чжань уже видел, что он хрупок и чуть надломлен. Он должен был сказать Вэй Усяню правду о том, что было. Плохо хранить тайны. — Когда ты пришел, я спал за столом? — уточнил Вэй Усянь. Лань Чжань поднялся, надел сапоги, постоял спиной к Вэй Усяню, а потом обернулся и решительно сказал: — Я повинен в обмане. Вэй Усянь замер, улыбка его словно соскользнула с лица в вопросительном: — Что? О чем ты, Лань Чжань? Он снова насторожился, но нельзя было промолчать сейчас. Лань Чжань признается, потом сходит за едой и попытается выманить Вэй Усяня. — Когда я пришел, Вэй Ин… — Почему ты зовешь меня так? — настороженно перебил Вэй Усянь. — Я не… я назвался?.. Я… я не мог. Лань Чжань? Кто сказал тебе мое имя? — Я догадался, — просто ответил Лань Чжань. — Тот сон… объяснил. Потом я искал. Я знаю, что Вэй Ин пришел в этот мир за моей душой, что оставил тело на грани миров, потому что грань может пересечь только душа, а душа Вэй Ина была упряма и не хотела умирать, не встретив мою душу. И тогда… — Луанцзан откликнулась моей душе, — выдохнул Вэй Усянь. — Если бы я, перерожденный в этом мире, умер бы не в ее тени, ничего бы не случилось. Моя душа отправилась бы в следующий мир, потому что помнила, как это — быть бессмертной… или нет. Я так до конца и не разобрался. Но я побоялся, что в новом мире не встречу тебя. Что я сделал вчера? Что сказал? Я принял тебя за своего мужа, да?.. Я обидел тебя? Я был груб? Жесток? Я… Лань Чжань оборвал: — Я украл твой поцелуй, Вэй Ин, потому что я тебя люблю. Вэй Усянь сморгнул. А потом расхохотался и сказал: — О. Это нормально. Ты всегда крадешь наши первые поцелуи, Лань Чжань. Ты всегда это делаешь. И… — Он вдруг смущенно отвел взгляд: — И… ты… ты меня… Лань Чжань читал сотни стихов, он специально читал книги о любви, чтобы суметь объясниться, когда придет время. Брат приносил ему сборники с невероятными признаниями. А потом Лань Чжань часами сидел и придумывал, как сказать о своих чувствах. Как же вышло, что вместо всего он просто снова поцеловал Вэй Усяня, а потом и вовсе прижал его к кровати, накрывая собой, не позволяя оттолкнуть и отстраниться, но тот и не собирался — сам вцепился, оплел всем собой, задыхался в поцелуях, выгибался и сгорал… совсем как вчера. Лань Чжань с трудом перестал его целовать, но ему нужно было сказать: — Твоя любовь — она к нам обоим, но ко мне одному. Потому что я — это он. А он — это я. Мы — одно. И мы любим тебя, Вэй Ин, Вэй Усянь, Старейшина Илина, мой возлюбленный, мой бывший и будущий муж. Слова пришли сами, и Вэй Усянь принял их, потому что в следующий миг Лань Чжань оказался лежащим на кровати с Вэй Усянем на своих бедрах. Тот сидел, дышал тяжело, смотрел так, что хотелось сгореть вместе с ним, сжечь всё вокруг, но только не отпускать. …а потом у Вэй Усяня заурчало в животе… Лань Чжань замер. Плотская страсть после признаний это, конечно, хорошо, но стоило позаботиться и о плоти, нужно было раздобыть еды, накормить, а потом уже думать о… прочем. Вэй Усянь опять надулся обиженно и сообщил: — Вот сейчас ты меня посадишь на кровать и уйдешь за едой. Потому что ты не меняешься ни в одном рождении. Лань Чжань не стал спорить, потому что именно это он сейчас и сделает, но он уточнил: — А потом мы поговорим обо всем, объяснимся и будем целоваться?.. Вэй Усянь уставился на него с радостным возмущением и сообщил: — Я тебя испортил!.. — Вэй Ин меня любит и не может испортить, — не согласился Лань Чжань, аккуратно ссаживая возлюбленного на кровать. — А я люблю Вэй Ина. И мы будем любить друг друга в любом из миров. Но для этого нужно есть и хоть иногда спать. И он ушел за едой. Они поговорят. Они обо всем поговорят. А потом они будут целоваться. И, может, не только целоваться. А потом Лань Чжань уйдет в странствие. Почему-то с ослом. И Старейшиной Илина на этом самом осле. И перед ними будут лежать дороги всего мира — всех миров, по которым они будут ступать вместе, потому что они всегда так делают. Всегда.