Канцлер

Она чувствовала легкую дрожь. Он сидел рядом в профиль, так что Одетта то и дело скользила глазами по контурам его сухого, будто выточенного из дорогой породы дерева лица, не рискуя оказаться замеченной. Он же, кажется, почти не глядел на нее, лишь изредка переводя глаза в ее сторону. Улыбка в эти моменты чуть озаряла его странное лицо, которое можно было бы признать весьма красивым для мужчины, но отдающее какой-то неясной тайной или угрозой. На среднем пальце его левой руки чуть поблескивал перстень с большим сапфиром, который высоко поднимался над серебряной резной основой кольца, бликуя при каждом луче солнца. Одетта чувствовала себя маленькой и слабой. Но это было не то чувство спокойной защищенности, как рядом с Александром Филипповичем, нет, это было что-то раздавливающее, болезненное, унизительное… Однако, привыкнув вечно мучиться или, во всяком случае, ощущать себя мученицей, она находила в этом безумное, глубокое наслаждение, страсть пронизывала ее, прижимала к земле, убивала, и она желала в эту минуту такой смерти. Она властвовала и подчинялась, смеялась и плакала, жар и холод смешались в ней, и она только распаляла их, не имея возможности более это сдерживать… Видел ли Тойфлиш ее страдания и усладу? Сложно было сказать. Он оставался загадочно-непроницаем. Его недоступность вызывала целую гамму чувств в душе Одетты. Она привыкла разбираться в людях с первого взгляда, привыкла презирать их и играть ими, но здесь она чувствовала свое поражение… И это борьба, эта униженная гордость возбуждали ее, всколыхнули ее силы, она вожделела, желала быть с ним, растоптать и до смерти зацеловать его… Она хотела победы, но такое поражение доставляло ей еще больше энергии… В результате Одетта прослушала все заседание. Сидя по правую руку от Тойфлиша, она так и не смогла перестать играть с ним в странные, ничем не закончившиеся гляделки. Под конец ей в каждой его ухмылке, повороте головы чудился намек, знак… Тойфлиш же вел себя совершенно спокойно. Он говорил много и размеренно, его глубокий вкрадчивый голос завораживал слушателей, когда он поднимал руку с вытянутым пальцем, его перстень звездой вспыхивал на весь зал. Присутствовал на заседании и Герр Квелле. Он сидел впереди, чуть поодаль от баварцев, в начале собрания чуть кивнул своей круглой, как бочонок, головой Одетте, но увидел рядом с ней Герра Тойфлиша и сразу как-то смутился, бросая на них недоверчивые и опасливые взгляды. Одетта не придала этому значения. От душевного напряжения пот выступил на ее белом лбу, все тело двигалось через какую-то тяжесть, упругую, эластичную истому, которой было приятно поводить, как натянутыми удилами коня… Наконец совет кончился, Одетта с облегчением выдохнула, выйдя в открытый дворик. Кто-то еще оставался в здании, так что людей вокруг было не слишком много. Неслышно подошел Тойфлиш. — Вы так смешались сегодня, Одетта, — улыбнулся он, и этот голос заволакивал все окружающее. — Вам стоит быть раскованнее. Вы даже ничего не сказали. Нужно скорее включаться в процесс, а то так и просидите тут никому неизвестном провинциалкой. Он помолчал, ожидая ответа, но Одетта ничего не сказала. — Может быть герр Квелле не ввел вас в курс дела? Он неплохой старикашка, но политика не его конек. Тут он, так сказать, подставное лицо. Я главный среди баварцев, так что могу разъяснить вам все. Если хотите, конечно. Сегодня у фрау Элендштайн намечается вечеринка. Бал, так сказать. Не помню, правда, по какому поводу… Ну да это неважно. Я уполномочен привести с собою друзей. Если не откажетесь — добро пожаловать. За ужином поговорим. — Да, конечно… Я была бы… буду очень благодарна… — Тогда в девять на Unter den Linden рядом с Brandenburger Tor. До особняка доедем вместе, я живу недалеко от центра… Одетта кивнула и выскользнула на Ляйпцигер штрассе, все внутри нее постыдно горело, и она не имела сил обернуться, чувствуя, как краска заливает все ее лицо… Между тем Тойфлиш провожал ее долгим внимательным взглядом орлиных глаз. Одетта не помнила, как дошла домой. Она думала только о предстоящем вечере. Надо было выбрать подходящую одежду. Живя с Фридрихом полгода, она привыкла уже к званым ужинам, но многие платья остались дома в Мюнхене, к тому же хотелось надеть что-то особенное. Возбуждение девушки было ненормальным, и она сама начала осознавать это. Глоток купленного накануне сухого красного вина освежил ее сознание и придал телу расслабленности. Эмоции утра отступили. Начавшаяся было головная боль исчезла, растворившись в приятном тепле. Одетта, уже придя более-менее в себя, вышла на улицу и пошла по городу в поисках подходящего магазина. До вечера было еще много времени, но оно утекало как-то само собой, солнце быстро падало к западу, прочерчивая золотистое кольцо по яркой лазури. Берлин дышал тем, чего Одетте всегда не хватало в России: неизменной, уникальной культурой. Разнородный, то высившийся многоэтажками, то опускавшийся на колени старинными домиками, он был ей близок, она любила его, она слушала говор людей, трели птиц в парках и все это было будто бы давно ей знакомо. Одетта дошла до Museumsinsel и купила билет в пергамский. Величественный алтарь раскинулся перед ней, и она долго смотрела на его изящные своды и рельефы, изображающие давно утратившие краски, жизнь и память фигуры людей. Они были приевшимися и неактуальными, но может быть именно это и задевало струны души Одетты, как бывало в детстве старая и потрепанная игрушка вызывает больше чувств чем новая. Так она долго стояла, потом уселась на ступеньки и прикрыла глаза. Холодный яркий свет падал на ее невероятно притягательное в эти мгновения лицо, ощущения утра, переполнившие душу и так неожиданно выплескивающиеся теперь через лик Берлина, придали ему некоторую экстатичность. Шепот веков чудился в пламенеющем сознании, охваченном страстью и горечью выпитого вина… Наконец, когда стало вечереть, девушка опомнилась. Платье-то она не купила. Заветные девять часов были уже совсем близки. Одетта, просмотрев карты в телефоне, бросилась через карты к ближайшему приличному бутику с вечерней одеждой. Ее стройной фигуре почти ничто не могло навредить, широкие бедра подчеркивали тонкую талию с выделяющимися ребрами грудной клетки над ней, которая изящно приподнималась так, что даже корсет был не нужен. Ей пришлось по вкусу воздушное синевато-сиреневое платье с двумя пышными рукавами, обнажавшими плечи. Она всегда мечтала о таком. Атласная поясная часть отлично держала форму, лёгкие складки внутренних юбок визуально делали линии более изогнутыми и плавными. Расплатившись, Одетта выпорхнула их магазина и, быстро переодевшись и накрасившись дома, устремилась к долгожданному бульвару по вечеряющему городу. Тойфлиш стоял под величественной тройной аркой, с которой уверенно устремляла взгляд вдаль Siеgesgöttin Victoria. Теплая подсветка огнем играла на уверенном лице. Они прошли к его Мерседесу, и Одетта, укутавшись в свое летнее кремовое пальто, так как сентябрьские вечера были уже холодными, стала глядеть в окно, не решаясь нарушить тишину и чувствуя только как колотиться ее сердце… Ехали недолго и остановились у желтого цвета особняка с белыми лепнинами над окнами и у крыши. На улицу долетали перемешанные звуки музыки. Тойфлиш вышел и подал руку Одетте, она вылезла из машины следом, и каблуки голубых лодочек застучали по мостовой. Плащ упал с худых плеч под порывом ветра, и Тойфлиш поднял его так, что взгляды их пересеклись и Одетта пошатнулась. Она боялась его. Определенно боялась. Но не могла оторвать глаз. Мгновение длилось целую вечность или даже больше вечности. Наконец они зашли внутрь, у Одетты забрали верхнюю одежду, и она оказалась в просторном зале первого этаже. Отсветы зеленых и малиновых неоеовых огней играли в полутьме на ее смертельно побледневшей кожи. К Тойфлишу вышла хозяйка: девица лет сорока-пятидесяти с явными следами пластики на нездорово натянутом лице с жирным слоем дорогой тоналки и косметики, которая, однако, не только не скрывала, но обнаруживала недостатки ее черт. Мужчина взглянул на Одетту, которая в нерешительности остановилась чуть дальше, и кивнул ей, позволяя идти. Девушка, обыкновенно серьезная и сдержанная, второй раз за день чувствовала себя в растерянности и даже смятении. Вокруг разгуливали незнакомые люди, столы ломились от закусок вроде причудливых канапе, повсюду стояли бутылки со стоящим баснословных денег шампанским и вином во люду, играла музыка с самым разнообразным и часто развратным содержанием, гулянка шла, кажется, во всю, никто не обращал на Одетту внимания, говорили о деньгах, сексе и в приземленных выражениях хвалились, поносили политическую систему, кто-то пил, официанты разносили изящные посверкивающие бокалы с коктейлями. Одетта совершенно потерялась здесь. Никому не было до нее дела. Она взяла стакан и после нескольких глотков совершенно потеряла всяческую ориентацию. Пахло дорогим парфюмом, изысканной выпивкой и сигаретным дымом. Несколько дам, подражая стилю 20-х голод в платьях со спущенными талиями и затейливых шляпках, крутя в пальцах длинные сигары, все смеялись, но смех этот показался противным Одетте. Кто-то подошёл к ней и начал было говорить что-то, увлекая вглубь толпы, но она высвободила руки, чувствуя подкатывающее отвращение. Это вовсе не было похоже на приемы у Фридриха, проходившие в парадных залах при свете старинных люстр и свеч с их негромкими, полными достоинствами разговорами. Одетта зашла в дамскую комнату и пошатнулась в дверях. Кто-то курил нечто весьма сомнительного вида, пара накрашенных женщин в дорогих платьях с драгоценностями чем-то кололись, другая пила нечто их бутылочки, которую достала из исподнего, глаза ее были совершенно пустыми в какой-то странной дикой пелене. «Содом и Гоморра», — выдохнула Одетта по-русски и отступила назад, чуть не сбив с ног целующуюся взасос парочку, которая, готова она была побиться об заклад, знала друг друга не более чем несколько часов. Бесконечные коридоры и залы гудели от голосов, музыка била по барабанным перепонкам, смешиваясь во что-то нестерпимое и оглушающее… В стороне двое мужчин, не скрывая, стояли и разговаривали в позах и тонах, значащих весьма большее, чем отношения дружеские. Это было последней каплей. Одетта знала все, что происходило здесь, но видя это так близко, будучи участником такого мероприятия, она пребывала в шоковом состоянии. Девушка бросилась бежать, но отяжелевшая голова кружилась. Все комнаты искажались как в кривых зеркалах. Наконец она столкнулась с Тойфлишем, который весьма спокойно допивал бокал шампанского, ведя светскую беседу с каким-то скользкого вида типом с красными безумными глазами. Одетта отстранила рукой незнакомца и с неподдельным ужасом взглянула в бесстрастное, насмешливое лицо своего сопровождающего. — Was passiert hier, Herr Teuflisch? — спросила она дрожащим голосом. — Это не может быть законным, за такое люди должны быть арестованы. Уйдем отсюда скорее. Тойфлиш хмыкнул. — Если сюда нагрянет полиция, то скорее арестуют ее, чем это общество. Развлекайтесь, Одетта. Поговорим после, мне надо обсудим кое-что с некоторыми господами. Оставь меня пока, тебе не о чем волноваться, о, прости, что я так быстро перешел на «ты», но ты ведь не обидишься, правда? Ну же, ступай, мы только приехали. Ты привыкнешь. Одетта отпрянула. Сознание ее через силу воспринимала сказанное. Она привыкнет? Нет, нет, никогда, ни за что. Ей стало страшно. Она выхватила пальто из рук надменного дворецкого в праздничных фиолетовых ливреях и вышла на улицу, слыша слова Тойфлиша: — Девчонка… Да, весьма милая, Генрих, весьма. И умная тоже. Не такая наивная, как представляется, нет. Ее надо менять. Иначе она станет нам опасной угрозой. Такие обычно долго не протягивают, но… Она сильнее, чем кажется. За ней что-то есть… Надо направить это на пользу себе. Иначе крышка будет нашему раздолью. Внутри девушки все дрожало, холодный ветер ударил ей в лицо, так что вскоре за ушами стало больно как перед простудой. Пошатываясь, потеряв всякую ориентацию, Одетта одиноко брела по улицам в свете фонарей. Ночь приближалась к своей середине, и прохожих вокруг почти не было. Девушка заплутала, как наконец вышла к Шпре и вдоль ее берега медленно двинулась на огни далекой телебашни… В голове все было спутанно, только один безмолвный образ Тойфлиша занимал рассудок, все фразы его вылетели из головы, и Одетта видела лишь его лицо… Наконец она зашла домой. Все плыло перед глазами, уложенное короткое каре растрепалось. Раздевшись и умывшись, она попыталась осознать свое положение, но это не помогло. Тело чуть дрожало, как в лихорадке. Утреннее возбуждение вновь сказывалось на ней, усиливая тяжесть состояния. Одетта нашарила в холодильнике почти полную бутылку вина и допила ее, совершенно потеряв всякое представление о реальности, но успокоив болезненно разыгравшееся воображение. Не одеваясь, она бросилась на неразобранную постель и уснула крепким тяжким сном, сквозь который то и дело пробивались холодным потом страшные видения нездорового бреда…