Любимый идиот

"Сколько уже прошло? День? Неделя? Месяц? Полгода? Год? 2 года? Сколько, черт возьми, я уже здесь нахожусь? Что происходит в мире? Меня считают мертвым? Наверно да. Почему я просто не умер, " — размышлял в мыслях человек, находящийся в тени и не видя ничего перед собой. Тело, закованное в тяжелейшие оковы и цепи, висело на стене и болело, раны ныли. Но он ничего не мог сделать, уже потеряв надежду выбраться отсюда. Если раньше на нём было меньше оков и цепей, ограничивающих его движения, то после нескольких убийств людей, охраняющих его и попыток сбежать, его заковали, прибив полностью к стене темницы. — над чем размышляешь, ублюдок? — из темноты появился человек, держащий факел, голос его вызвал ненависть у пленника в груди, если бы не ограничения, то он давно бы разорвал его на мелкие кусочки, но ему было лишь позволено проявлять эмоции. Кричать и орать в гневе он уже не мог, так как силы покинули его после пыток днём. — Вы только посмотрите на эту мордашку, кричащую эмоциями на тебя, прямо написано как ты меня ненавидишь. Ох, как же неблагодарно с твоей стороны, ты должен быть мне благодарен за то, что я тебя спас и даже подлечил. Представь, если бы этот щенок нашел тебя, ты бы умер прямо там, хахахаха. Так что в качестве благодарности, расскажи-ка мне все то, что утаил и спрятал до смерти, мне кажется подозрительным ощущение отсутствия некоторых страниц в твоих записях. — п... пошёл... угх... ты, к чёрту. Я никогда... мнх... не расскажу тебе ничего из того, что твоя тупая башка хочет знать. Ты видимо считаешь себя великим, даже величественнее Вэнь Жоханя, но не забывай, каков конец его ждал, не зазнавайся и не строй из себя великого, падать с вершины будет очень боль... — не договоры, последнее слово он получил по лицу, видимо ему удалось вызвать злость словами у возгордившегося ублюдка. — ты слишком много говоришь, выродок. Кто ты такой? Сын слуги, не более. Хах, видимо ты уже забыл, что натворил? Кровь тех, кто был тебе дорог, до сих пор на твоих руках, — последнюю фразу Цзинь Гуашань проговорил шёпотом на ухо пленнику и, развернувшись, ушел, забрав с собой единственный источник света, оставляя висячего прикусить губу, чтобы не зарыдать в истерике на всю камеру смертника. — я просто должен был умереть, — снова проговорил он, только теперь в слух. — Почему ты не даешь мне умереть? Убей меня! Ты ублюдок, убей меня! Заколи, разруби мое тело на маленькие кусочки и скорми псам, отдай меня Цзян Чену. Что угодно, но убей меня уже! Вернись, ублюдок, и убей меня наконец! — я дам тебе смерть, как ты того желаешь, но после того, как ты выдашь мне то, что я так сильно хочу знать, а пока и думать о смерти не смей, — послышалась напоследок из темноты голос ушедшего. Слезы текли по щекам, сердце сжималось от воспоминаний минувших лет. Он не забыл. Он помнит, помнит в мельчайших деталях, помнит, как спас Ванцзы, помнит, как из-за него сгорел орден, помнит, как умерли родители Цзян Чена, помнит, как по его вине умер муж шицзе, помнит, как умерла и она сама. Да, он поступил ужасно. Да, убого. Да, неблагодарно. Да, он согрешил. Да, виноват. Да, он должен был ответить за всё, но только ли он должен был предстать перед правосудием? А как же те люди, которые убили его маленькую семью? Те люди, которые мнили из себя достойных благородных мужей, а на деле оказались прогнившими? Те, кто возносил его словно бога, были благодарны за помощи на войне и спасении из лап тирана, но за спиной говорили гадости, оскверняли, распускали слухи, делали из него чудище с третьим глазом на лбу. Осуждали за выбранный путь, не зная действительности, а когда выдался удачный шанс, они избавились от него, хотя у них не было причины вредить ему. Люди ужасны, эгоистичны, они такие же как Цзинь Гуашань, ублюдки, волки в овечьей шкуре, когда-нибудь они ответят за все. И их не спасёт то, что они из праведных орденов и кланов, да будь они хоть из семьи императора, они ответят, если не сейчас, то на том свете. Он восстанет из ада и измучает их, если всё же умрет когда-нибудь. — я просто должен умереть, — последнее, что он сказал, теряя сознание и чувствуя, как струйка крови стекает со лба, скатываясь на веко и капая на пол, отдаваясь эхом на всю темницу без единого источника света.