У меня всё хоккей

— Давай! — истошно вопит Арсений, оторвав задницу от сидения и навалившись локтями на ограждение, но, увы, своими криками он не может контролировать происходящее на льду, — Да не туда, блин! — разочарованно выдохнув из-за сорвавшейся атаки, приземляется обратно и, помотав головой из стороны в сторону, произносит одними губами: — Придурок…  Антон сегодня буквально блистает, отрабатывая, кажется, за всех нападающих, резко решивших начать косячить на ровных местах. То шайбу теряют на своей половине, тем самым спровоцировав её попадание в собственные ворота, то передачу не точную дают, когда Антон находится на пятаке и готов забивать, то удаляются в самые неподходящие моменты игры.  У Арсения, честно, уже нервных клеток не хватает всё это терпеть. А серия пока даже не планирует подходить к своему логическому завершению — счёт два-два, а это значит, что помимо этой игры должна быть ещё минимум одна, шестая, но все уверены, что команды скорее всего даже до седьмого матча доползут, ибо катят ноздря в ноздрю.  И как назло, следующая игра будет в Ярославле, на родине «Локомотива», и Арсению придется довольствоваться короткими постами в телеграмм-канале Динамо вместо того, чтоб следить за игрой вживую. Это удручает, ибо неизвестность жрёт больше нервов, чем нахождение на арене. А он за последнюю неделю, что идёт полуфинал Кубка Гагарина, нанервничался, наверное, на год вперёд.  — Ну блядство, — выдыхает с рычащими нотками в голосе и запускает пальцы в волосы, больно оттягивая пряди.  Очередная удачная — на первый взгляд — атака сорвалась, и противник уже в который раз стремительно катит к воротам бело-голубых, оставив всех игроков позади. Остается надеяться на вратаря, но Коновалов стоит сегодня из рук вон плохо, словно у них командный заговор. И Арсений бы мог его понять, если бы они посадили Антона и ещё парочку сильных игроков отдохнуть, и возможный проигрыш им ничего не испортил бы. Но нет же. Антон рвёт жопу, практически не заменяясь, а победа им нужна кровь из носу — доводить до ситуации, когда каждая игра может стать для них последней, очень опасно.  Ещё и девчонка рядом пиздливая до невозможности — Арсений удивлён, что Андрей Миронов, защитник и по совместительству капитан бело-голубых, ещё не начал икать. Сам он, конечно, тоже пришёл посмотреть на конкретного хоккеиста, но можно же проявить хоть каплю уважения и следить за матчем, а не рассказывать своей подружке на протяжении часа, какой же Андрей красивый, чудесный, милый, обаятельный и вообще самый-самый. Арсений может только мелочно порадоваться, что она не Антонова фанатка, но в остальном бесит до скрежета зубов. Он вообще-то в игру погружен.  Бесит, что противник силён, а они играют так, словно у них установка «обязательно проиграйте, но сделайте это так, будто вам просто не везёт». Арсений бы, наверное, даже подумал, что «Локомотив» им денег заплатил за слив игры, но накануне он болтал с Антоном, и тот был максимально заряжен. Рассказывал, как им нужна победа, перечислял сильные и слабые стороны противника и то, что он может предпринять против них. Очевидно, они не один раз обсудили это с тренером и командой, но Арсению чертовски приятно, что с ним делятся такими вещами.  Бесит, что вратаря после трёх практически подряд пропущенных шайб не меняют. В запасе есть ещё и Моторыгин, который, хоть и слишком молод, первые две игры в серии, одна из которых была взята, отстоял уверенно. И чувство, будто только болельщики видят то, что вратаря правда стоит заменить, а тренеру хоть бы хны — надо бы у Антона спросить, чем обусловлено такое решение.  Бесит, что фан-сектор бело-голубых сегодня подозрительно тих, словно они ещё до начала матча похоронили победу в сегодняшней игре. Зато трибуна болельщиков «Локомотива», находящаяся под потолком, ревёт как не в себя — Арсений хоть и сидит в другой части арены, прям над фан-сектором Динамо, слышит их кричалки идеально.  Бесит, что Антон опять один катит к чужим воротам, водя шайбу из стороны в сторону, лишь бы её не отобрали игроки «Локомотива», окружившие его со всех сторон. Те прессуют умело и в попытках отобрать шайбу то и дело попадают клюшками по Антоновым ногам — к сожалению, ворота противника находятся с той стороны, где сидит Арсений, а поэтому его прекрасно видно, как тяжело Антону в атаке.  Арсений напряжен как струна, во все глаза, кажется, даже не моргая, следит за Антоном. Сердце бьется с бешеной скоростью, а ладошки потеют. Нужна всего одна шайба в чужих воротах, чтоб сравнять, а дальше уйти в глухую оборону, ожидая удачного момента для решающего броска. Всего одна.  Воздух кажется раскалённым. Болельщики бело-голубых скандируют такое привычное «Шайбу-шайбу!». Арсений уже готов вскочить на ноги и, выхватив шарф, за кончик которого держится, праздновать победу, но в этот момент Антон, уходя от очередной попытки выхватить шайбу, сталкивается с третьем хоккеистом, влетающим в него на бешеной скорости, из-за чего летит на лёд.  Арсений всё-таки вскакивает, но не от радости, а в панике. Антон падает часто, даже очень. Но он всегда встает и либо продолжает играть, либо кидается с кулаками на обидчика. Всегда, но не сегодня.  Арсению практически физически больно смотреть на скрюченную фигуру, держащуюся за ногу и елозющую по льду. Внутри всё обрывается, но Арсений, замерев и распахнув в ужасе слезящиеся глаза, наблюдает, как появившийся на льду врач что-то спрашивает у Антона, пока тому помогают подняться сокомандники, а потом, перекинув Антоновы руки через свои шеи, увозят его с площадки.  Игра продолжается, но Арсений, написав Антону короткое «как ты?», чтоб понять, насколько всё плохо, больше не следит за происходящим на льду. В голове мечутся разные мысли. От «ничего страшного не могло произойти» до «он останется без ноги».  Хочется прямо сейчас ускакать к Антону, чтоб убедиться, что тот относительно в порядке, поддержать, развеселить, сказать, как тот шикарно играл, проконтролировать врачей. Это кажется необходимым. Но Арсений, сидя в прострации на трибуне, пока все празднуют такой желанный гол, через «не хочу» убеждает себя в том, что он сейчас будет лишним — врачи и без него разберутся, как Антона лечить, а сам Арсений лишь панику разведёт, сделав только хуже.  Сердце нестерпимо ноет, потому что его альфе — и не важно, что они ещё не встречаются — очень больно, а он не может ничего сделать, чтоб хоть чуть-чуть облегчить его состояние. Даже поддержать не может. Хотя бы окутать своим запахом, потому что Антон как-то упомянул, что он ему очень нравится. Он совершенно бессилен. Ещё и Антон не отвечает, чем подпитывает Арсеньев страх всё сильнее и сильнее.  Арсений не замечает, как пролетает время, и приходит в себя только, когда звучит сирена, оповещающая об окончании матча. Антонова команда потерпела поражение, но Арсений по этому поводу не чувствует ничего. Только мельком пролетает мысль, что Антон зря бился как лев, раз его сокомандники не смогли дожать, но она сразу же затмевается размышлениями о том, как он себя чувствует.  Закрывающиеся двери вагона в метро чуть не зажимают Арсеньево плечо, но он успевает протиснуться в последний момент и оказывается на людной платформе. Туда-сюда снуют люди, а Арсений стоит на месте несколько минут, постоянно проверяя экран телефона. Надеется, что Антон напишет ему, и тогда он сорвётся куда угодно, лишь бы оказаться рядом с альфой. Но из десятков сообщений ни одного от желанного человека.  Квартира встречает звенящей тишиной, доводя переживания до пика, и Арсений, даже не разувшись, скатывается спиной по входной двери и, усевшись задницей на грязный пол, утыкается лицом в руки, сложенные на согнутых коленях. Дышит тяжело, зажмурившись до ярких вспышек перед глазами, но первая слезинка всё равно выскальзывает из уголка глаз, срывая все предохранители. И Арсений ревёт навзрыд, выплескивая вместе со слезами всё напряжение и переживания. Растирает мокрые щеки, по которым не перестают течь солёные дорожки, запрокидывает голову, пытаясь остановить поток и кусает губы до металлического привкуса во рту, пока грудная клетка трещит по швам.  И ничего ведь не сделаешь. Никак не утешишься. Остается только ждать новостей, чем Арсений и занимается, так и оставшись в прихожей. Гоняет по черепной коробке страшные мысли туда-сюда, надеясь, что они выдохнутся и свалят восвояси. Перечитывает все комментарии под постами, посвящёнными сегодняшней игре, в телеграмм-канале и инстаграме Динамо, не получая никакой новой информации — в один момент встречается целая пачка однотипных сообщений, оповещающих о том, что люди, оставившие их, грустят из-за того, что Антон травмировался, но и они быстро сменяются разочарованием от поражения, словно ничего и не было. Словно Антона не увезли со льда под руки. Словно с ним всё хорошо. И это так чертовски сильно раздражает.  Сил нет находиться в пустой и тёмной квартире в неведении, но Арсений верной псиной ждёт хоть какую-нибудь информацию, не рыпаясь. Боится, что стоит ему хотя б на минуточку отвлечься от телефона, Антон тут же объявится в онлайне, а Арсений не сможет в первую же секунду узнать, что с ним. Поэтому сидит в прихожей, держа в руках выключенный телефон экраном вверх. Любое уведомление о сообщении от Антона — и он сорвется куда угодно, не может нет. А пока он, желая наконец-то отвлечься от сжирающих изнутри мыслей, начинает считать овец, рисуя в голове каждую перепрыгивающей через забор.  И только когда разменивает в голове третий десяток, телефон наконец-то оживает, являя Арсению лаконичное «более менее» от Антона. У Арсения в очередной раз болезненно ёкает сердце — у Антона всего всё минимум хорошо. И он, с третьей попытки разблокировав телефон трясущимися пальцами, набирает Антонов номер.  — Антон! — нервно выкрикивает, когда грудки сменяются тишиной, — Ну что? Что с тобой? — добавляет пытливо и губу закусывает в ожидании, вцепившись пальцами в телефон со всей силы. — Арс, — тихо выдыхает Антон. Арсению чудится в его голосе улыбка, но тот ну никак не может улыбаться в такой ситуации, — Честно, не знаю. На душе как-то пусто.  Арсений откидывается затылком на дверь и делает первый глубокий вдох, а потом протяжно выдыхает воздух, пытаясь сдержать напрашивающиеся слёзы. Антон должен улыбаться и излучать флюиды счастья, а не говорить таким задушенным голосом слова, которые, казалось бы, в лексиконе такого светлого человека не должны встречаться никогда.  — Сильно больно? — понимает, что да, иначе Антон бы доиграл матч — он сильный и упрямый, — но не может не спросить.  — Могло быть и хуже.  — Значит сильно, — Арсений — не дурак. Он прекрасно понимает, что, будь всё хорошо, Антон бы не стал открещиваться фразами, не дающими никакой конкретики. Антон-то правда, как оказалось, не про лапшу на уши и красивые фразочки ради этих самых фразочек, а про искренность, сквозящую во всём. И от этих увиливаний становится ещё больнее на душе — Арсений не представляет, какую боль Антон перенёс в тот злосчастный момент, — И чего же ты преуменьшаешь, когда дело касается чего-то настолько важного?    — Не хочу тебя тревожить, — даже не раздумывая, отвечает Антон, а Арсений не может не растянуть губы в слабой улыбке, пока по щеке течёт всё-таки сорвавшаяся одинокая слезинка.  — Я буду тревожиться в любом случае.  — Арс, — немного помолчав, просяще зовёт Антон, на что Арсений тут же вопросительно мычит, — Может приедешь?  Других слов Арсению и не нужно. Он уже вызывает такси, вбивая отправленный Антоном адрес.

🏒🏒🏒

Находясь в лифте Антонова дома, Арсений понимает, что та паника, которая окутывала его дома, практически сошла на нет. Остался лёгкий тремор и упадническое настроение, но боль, сковывающая грудную клетку в тиски, и желание реветь отступили.  Когда Арсений видит Антона, не может сдержать облегчённый выдох. Да, тот выглядит потрёпанным, левая нога, находящаяся в приподнятом положении, в районе колена туго перетянута эластичным бинтом. Но он жив, может стоять и даже ходить, раз как-то добрался до прихожей.  Арсений разувается, снимает куртку и, повесив её на крючок, падает в Антоновы объятия, прижимаясь к нему тесно-тесно и утыкаясь кончиком носа в шею — Антонов запах отдаёт нотками прелых листьев и хвои. Так пахнет в лесу поздней осенью, когда небо затянуто плотными тучами, с которых вот-вот сорвутся капли дождя. Арсений оплетает его руками и сжимает настолько сильно, насколько может, чтоб показать, что он здесь, рядом и Антон больше не один.  Спустя, кажется, вечность, а по факту минуты две максимум Антон хватку ослабляет и слегка отодвигается, заглядывая в Арсеньево лицо:  — Пойдём в комнату?  Арсений кивает часто-часто и, отстранившись, протягивает руку, чтоб Антон мог на неё опереться, но тот машет головой из стороны в сторону и, сделав глубокий вдох, ставит левую ногу на пол, после чего неспешно направляется в комнату, сильно хромая. У Арсения сердце кровью обливается, но он больше не пытается помочь — не хочет задевать Антонову и так уязвлённую гордость.  В комнате темно. Удаётся различить лишь силуэты мебели, из которых особо выделяется диван, к которому Антон и направляется, пока Арсений, остановившись у двери, разглядывает пространство. Внимание приковывается к большому окну, не задёрнутому шторами, и лунной дорожке, прочертившей линию до дивана.  Свет ночника в момент озаряет просторную комнату, и, хоть углы и остаются во мраке, Арсению удаётся прикинуть планировку и даже отыскать глазами какой-то декор — вазу с сухоцветами, пару свечек на кофейном столике и несколько пушистых диванных подушек. Сама комната выглядит пустой и необжитой, словно в ней бывают крайне редко, что вполне может быть правдой. С Антоновым-то бешеным графиком.  После мягкого «иди сюда», донёсшегося до Арсеньева слуха, и похлопывания Антоном по месту рядом с собой Арсений отмирает и, подойдя к дивану, садится практически вплотную к Антону, подтягивая к себе левую ногу, чтоб было удобнее развернуться корпусом в сторону альфы, и укладывает голову на спинку дивана. Антон напряжён и растерян, Арсений это не только видит, но и будто осязает, даже не касаясь его. Но выглядит альфа всё равно лучше, чем в тот момент, когда Арсений только вошёл в квартиру, что не может не радовать.  Хочется разговорить непривычно молчаливого Антона. Всё-таки узнать вердикт врача, ощущения и переживания самого Антона. Но ничего дельного в голову не лезет — вопросы по типу «как дела?» и «что с тобой?» кажутся максимально тупыми, — поэтому Арсений терпеливо ждёт, когда Антон сам подаст голос и расскажет то, что сам считает нужным.  — У меня растяжение подколенного сухожилия, — загробным голосом произносит Антон, а Арсений, затаивший дыхание, испытывает секундную радость от того, что это не разрыв или перелом. Однако своего облегчения не показывает, ибо Антон выглядит так, словно с растяжениями люди не живут, поэтому Арсению остаётся лишь ждать, когда Антон выговорится, но тот молчит минуту, две. Воздух снова наполняется запахом прогнившей листвы, отчего Арсений ёжится, чем и привлекает Антоново внимание. Тот смотрит виновато-виновато и шепчет на грани слышимости, — Прости.  — Нет, не извиняйся, — даже руками машет, мол, «ты че, не нужно», и во взгляд вкладывает всю нежность, на которую способен, а потом кладёт свою руку поверх Антоновой, оплетая её пальцами. По предплечьям проходится волна мурашек — так хотелось сделать с первого знакомства. Антон глядит благодарно и даже улыбается легонько уголками губ. Арсений решается на жалостливый вопрос: — Поделишься?  Антон согласно мычит, втягивает воздух носом и, обмякнув на диване, начинает:  — Мне запретили играть. Совсем. Нет, понятно, что я всё равно буду в заявке на следующую игру, но выпустят меня только в критический момент и только под тонной обезбола, — начав говорить тихо, мёртвенно, к концу фразы Антон заводится и чуть ли не рычит от несправедливости, — Тренер хотел, чтоб я в стартовом составе был, чтоб ярославцы не обольщались, но парни настояли на обратном, — Антон даже бьет рукой по подлокотнику, а потом закрывает ей же глаза, откидываясь макушкой на спинку дивана. Скулит побитой псиной на грани слышимости. Арсению остаётся лишь догадываться о том, насколько Антону морально больно.  — Они заботятся о тебе.  — Я знаю, но… Я не могу смотреть со стороны, когда могу помочь им там, на льду, понимаешь? — Арсений понимает прекрасно, ведь сегодня Антон буквально тащил за собой всю команду, и не понятно, что те будут делать без него, поэтому он кивает легонько и сжимает Антонову руку в своей крепче. Но также Арсений понимает, что Антон, даже если захочет, не сможет помочь им на льду. Он ходит-то еле-еле, о каком хоккее через день может идти речь, но Антон, очевидно, признавать этого не хочет ни в какую, — Они прекрасные хоккеисты, талантливые, но у нас не идёт игра последнее время, а Локомотив находится в своей лучшей форме. У нас каждый ценен, и я в том числе. Блядство, как же не вовремя, — бубнит уже под нос и, перевернув ладонь, переплетает пальцы с Арсеньевыми.  Молчат несколько минут, думая каждый о своём. Арсений пытается понять, что ему делать дальше. Антон ведь совсем беззащитен сейчас, потерян и растоптан такими паршивыми обстоятельствами, сложившимися против него и дорогих ему людей. Он — боец. Арсений за тот короткий промежуток времени, что они знакомы, успел в этом убедиться. Но у каждого наступает момент слома. И хочется Антона максимально закомфортить, чтоб хоть на чуть-чуть вывести из этого ужасного состояния.  — Травма ведь не навсегда, — осторожно начинает Арсений, приглядывается к изменениям в Антоновом настроении, но тот слушает внимательно, не стремясь опровергнуть Арсеньевы слова, поэтому он продолжает уже смелее, — Ты обязательно восстановишься и продолжишь играть. Да, ситуация очень обидная и несправедливая, но, мне кажется, сейчас важно поберечь себя, чтоб быстрее восстановиться, — Антон кивает нехотя и, прикрыв глаза, закусывает губу, а Арсений решается через «не хочу» сказать, на его взгляд, самое неприятное и болезненное, — Извини, но толку от тебя сейчас на льду будет мало, ты только себе же хуже сделаешь, поэтому я бы тоже не хотел, чтоб ты играл послезавтра.  Ему и самому больно произносить эти слова, а одинокая слезинка, катящаяся по Антоновой щеке, рвёт сердце на мелкие кусочки. Арсений и сам не может сдержать слёз. Нестерпимо хочется прижаться к Антону, в чём Арсений себе не отказывает. Голова ложится на чужое плечо так, словно она была создана именно для этого, а тёплый бок так приятно греет живот и грудную клетку, что Арсений трётся щекой о плечо, демонстрируя Антону то, насколько ему хорошо.  — Я боюсь, Арс… — поцеловав Арсения в макушку, шепчет Антон. А Арсений, прикрыв глаза от приятной ласки, лишь мычит вопросительно, тем самым прося продолжить, — Вдруг мы проиграем и вылетим. Я же больше им не буду нужен. Травмированный, жалкий и подвёдший их в самый ответственный момент. Вдруг я после восстановления никому не буду нужен. Совсем… Арсений жмурится до цветных пятен перед глазами и жмётся к тёплому боку теснее. Хочется доказать Антону, что тот говорит всё это на волне негативных мыслей и эмоций, что он замечательный хоккеист и его с руками и ногами заберут, если вдруг с ним расторгнет контракт Динамо, что тот не потерял свою ценность, получив травму, но эти слова Арсений оставляет на потом, понимая, что сейчас Антон к ним не готов — сразу начнёт отнекиваться и доказывать обратное. Поэтому Арсений с замиранием сердца говорит лишь:  — Ты будешь нужен мне.  — Арс… — практически скуля, мягко тянет Антон, и утыкается своим носом в Арсеньеву макушку, бубня прямо в волосы, — Ну почему ты такой хороший.  — Это вопрос? — вопросительных ноток он не услышал, но всё равно решает уточнить.  — Только если риторический, — отстраняясь, произносит Антон и, осторожно коснувшись Арсеньева подбородка пальцами, поднимает его голову со своего плеча и разворачивает лицом к себе, чтоб в следующую секунду впечататься в такие желанные губы нежным поцелуем.