У меня всё хоккей

— Арс, пошли на хоккей, — громко хлопнув дверью, в кабинет влетает Матвиенко собственной персоной и плюхается прямо на рабочий стол задницей, отвлекая Арсения от работы.  Арсений охуевше смотрит на это недоразумение, складывающее ладони в умоляющем жесте и выпучивающее глаза на манер кота из «Шрека», но получается из рук вон плохо — Арсению хочется не согласиться на всё, что угодно, под пронзительным взглядом, а заржать истерично. Но он лишь ресницами хлопает, пытаясь понять, с какого вообще перепугу Серёжа предлагает это именно ему.  В их тандеме за спорт отвечает Серёжа, который ещё в прошлом году  спелся с местным любителем хоккея, а по части Арсения, как говорит сам Матвиенко, лишь всякие омежьи штучки. С чем Арсений, впрочем, согласен — всё-таки спорт его никогда не привлекал. И почему тот сейчас прибегает с этим предложением именно к нему, а не к Позу, категорически не понятно.  — Ты кабинеты перепутал? — подозрительно щурясь, спрашивает Арсений, а после, заметив секундную растерянность на чужом лице, хихикает умиленно, решая, что друг, видимо, совсем с этими отчётами крышей поехал. Бедненький.  — Нет, у меня билет второй пропадает, — хмуро зыркает на Арсения, видимо, догадавшись, о чем именно тот думает, и продолжает, — Мы должны были с Юлькой идти, но она приболела. Я бы поискал среди знакомых компанию, но матч уже сегодня, времени нет.  — А Поз?  — А Поз и сам идёт, — закатывает глаза, будто это само собой разумеется, и фыркает недовольно.  — И поэтому ты зовёшь меня? — скептически приподняв бровь, интересуется Арсений. Серёжа лишь кивает, и в его взгляд возвращаются просящие нотки, — Зная, как я отношусь к хоккею? — и складывает руки на груди, вальяжно откидываясь на спинку стула.  — Никак ты к нему не относишься, не начинай, — Серёжа даже рукой взмахивает, демонстрируя вот это «не пизди, ты даже не смотрел, чтоб как-то относиться» (Арсений уверен, что Матвиенко сказал бы именно так, если бы Арсений не был его последней надеждой), — Сходишь, посмотришь на красавчиков-хоккеистов, потом мне спасибо скажешь, — пытается хоть как-то заинтересовать, но Арсений лишь фыркает — знает он этих ваших потных красавчиков с выбитыми зубами и фингалами, его отец хоккей смотрел всё Арсеньево детство.  — Не интересно, Серёж, — выделяя отрицательную частицу интонацией, отмахивается Арсений, — А у меня еще отчёт, который завтра сдать нужно. Явно не до развлечений, — и он правда ни на что не намекает, но… У Серёжи аж глаза светлеют, а уголки губ тянутся вверх:  — А давай я за тебя отчёт напишу?  На том и порешали. 

🏒🏒🏒

— Серёг, почему им гол не засчитали? — натягивая хоккейный шарфик на шею (да, Арсений уломал Матвиенко на покупку, ибо «Мне нужно быть настоящим болельщиком», а Серёжа был не в том положении, чтоб отказывать) после того, как около минуты счастливо тряс им и прыгал на месте, празднуя забитый игроком под номером девятнадцать гол, который, к всеобщему разочарованию, так беспощадно отменили после просмотра повтора.  — Потому что было положение вне игры, то есть офсайд, — тяжело вздыхая, поясняет Серёжа, который, кажется, уже жалеет, что позвал с собой именно Арсения. Тот оказался слишком любопытным и назойливым — просто отмахнуться не получается, приходится реально пояснять все хоккейные тонкости, а у Арсения с каждой минутой появляется все больше и больше вопросов.  — И что это значит? — Матвиенко стонет натужно, и Арсений хихикает в шарф, натягивая его чуть выше, чтоб хотя б на секундочку избавиться от какофонии смешанных запахов альф и омег — единственный минус, который он успел обнаружить.  Глядит на Серёжу, ожидая ответ, потому что ему правда искренне интересно. Неожиданно на арене оказалось очень атмосферно и круто, игра захватила всё внимание, а желание разобраться в правилах возросло до небес. Серёжа от кучи вопросов, кажется, уже на пределе, а Арсений ещё даже не начинал над ним издеваться. — Видишь синюю линию? — интересуется Серёжа, указывая пальцем куда-то в сторону площадки, а Арсений, глянув туда же, важно кивает, — шайба перед голом вышла за синюю линию, то есть стала в положении вне игры.  — Так её же вернули в игру…  — По правилам так нельзя, — желая поскорее отделаться от сложного вопроса, ответ на который он Арсению вряд ли сможет объяснить (это надо увидеть и прочувствовать, чтоб понять), Серёжа обращается к наверняка действенной тактике, и Арсений, поджав губы, правда перестает его мучать и, снова повернувшись в сторону площадки, с головой окунается в наблюдение за снующей туда-сюда шайбой.  К середине матча Арсений окончательно влюбляется во всё происходящее, искренне радуется, когда на площадку снова выходит девятнадцатый номер, ибо пока Арсений уверен в том, что гол команде может принести лишь он, и даже начинает вместе с фан-клубом — благо находится в вип-секторе прям над их трибуной — скандировать некоторые кричалки и такое полюбившееся ему «Шайбу-шайбу», когда команда хозяев в очередной раз крутится у чужих ворот — находящихся как раз с той стороны, с которой сидит Арсений — направляя вновь и вновь многострадальную шайбу в сторону вратаря, еле успевающего её отражать.  И вот правый угол ворот открывается, ибо после прошлого удара вратарь заваливается влево, распластываясь на льду, а шайба уже на клюшке одного из игроков. Как раз девятнадцатого номера. Арсений только и успевает громко крикнуть «давай!», а мужчина, замахнувшись клюшкой, уже летит на лед из-за жесткого толчка в спину.  Трибуны гудят, и Арсений вместе с ними. Он крайне возмущён таким поведением команды противников, а судье, кажется, плевать на все происходящее. Пока несколько игроков вражеской команды уносятся вперед, а двое динамовцев, широко размахивая руками, пытаются что-то доказать судье, сам пострадавший наотмашь бьет обидчика кулаком в лицо.  Шлем улетает в сторону, и тракторист, очевидно, возмущённый таким  положением дел, спешит вернуть крепкий удар, сбивая и чужой шлем с головы — взору Арсения, прикрывающего распахнутый в ужасе рот рукой, предстают слегка примятые пшеничные кудряшки и правильные черты лица, еле различимые с такого расстояния. На миг забывается и то, что он, хоккеист, вообще-то прямо сейчас дерётся, отстаивая свою честь, и то, что Арсений буквально только что испытывал слишком много негатива по отношению к наглому трактористу. Гул трибун и громкое Серёжино «Давай, вмажь ему» отходят на второй план. В голове остается лишь «Господи, почему он так красив и горяч», пока сердце пропускает удар, тут же начиная стучать раза в два быстрее.  Динамовец, подставив подножку, валит на лед соперника и садится сверху. Не бьет, лишь прижимает руки ко льду, чтоб тот не мог ничего сделать, и, низко склонившись, очевидно, что-то тому говорит. К ним подъезжает судья, оттаскивает динамовца и кричит, активно жестикулируя. Арсений, прислушиваясь к возмущенным крикам с трибун, лишь надеется, что на скамейку штрафных отправится не только игрок команды, за которую он искренне болеет.  Но нет — судья непреклонен, а еще, очевидно, долбится в глаза, иначе объяснить такое глупое решение невозможно. И Арсений рычит недовольно, опускаясь лбом на руки, сложенные на перилах. Серёжа хмыкает довольно, глядя на Арсеньеву реакцию, а потом, возмутившемуся Арсению объясняет, что его и самого не устраивает ситуация, сложившаяся на льду, а данная реакция вызвана лишь таким поведением друга, который вообще-то не хотел идти на хоккей. Арсений закатывает глаза.  — За грубость малым штрафом наказан Антон Шастун, номер девятнадцать, Динамо Москва, — невнятный голос диктора сопровождается нарастающим недовольным гулом трибун. Арсений и сам недоволен, но зато теперь он знает имя этого хоккеиста — после матча обязательно полезет искать его аккаунт в инстаграме, чтоб рассмотреть получше и повосхищаться (Арсений на сто процентов уверен, что Антон очень красивый, хоть и видел его только издалека). Никогда не ловили краш на знаменитостей, и вот опять. Но как бы не было классно думать про внешность хоккеиста, игра возобновляется уже в меньшинстве, что потенциально рискованно, поэтому Арсений, повернувшись к другу, выливает на него недовольство, клокочущее в груди:  — Какого вообще хрена, — получается слишком резко и громко, и Арсений, поймав недовольный взгляд женщины, сидящей с ребенком на руках рядом с Сережей, виновато поджимает губы и понижает тон, — Не он же начал, посадили бы тогда обоих, — заламывая пальцы и хмурясь, уже бубнит практически в чужое ухо, вызывая умиление у друга. — Просто Шаста не любят некоторые судьи, — так легко пожимает плечами Серёжа, — он на льду бывает слишком вспыльчив, поэтому с ним уже не церемонятся. — Шаста? — выпрямляясь и заглядывая в Серёжины глаза, удивленно вскидывает брови Арсений.  — Угу, вообще его Антоха зовут, но мы привыкли к Шасту.  — Ты с ним знаком? — шокировано восклицает Арсений, всплескивая руками, после чего складывает их на груди и хмурится. — Да, Арс, — снисходительный тон сопровождается закатыванием глаз.  — А почему я не знаю? И вообще почему ты нас не познакомил? — продолжает напирать Арсений.  — Эм, а надо было? — непробиваемость Серёжи порой поражает.  — Конечно надо! — но Серёжа смотрит на Арсения непонимающе, поэтому приходится пояснять, — Ты всё это время тусил с горячим альфой, который, даже если смотреть невооружённым глазом, в моём вкусе, а я не знал об этом.  — Ты чё, втюрился? — и пока Серёжа часто-часто моргает, Арсений впечатывается лицом в ладонь, раздраженно мотая головой из стороны в сторону.  — Не втюрился, но в нём определённо что-то есть.  — Ну охуеть, — выдает Серёжа и чешет затылок, — А кто говорил, что красавчики в хоккей не играют?  — Я так не говорил. — Ладно, не говорил, окей, — нехотя соглашается Матвиенко и, бросив быстрый взгляд на площадку, продолжает, —  За игрой следи, сейчас уже Антоху выпустят.  — Так ты познакомишь нас? — по-лисьи хлопает ресницами Арсений и, получив на свой вопрос утвердительный кивок, переводит взгляд на площадку, пока губы расползаются в самую довольную из всех возможных улыбку.  На лед снова выходит Антон.