— Отныне меня зовут Ингрид.
Когда он видит её там, среди обломков, готов перекреститься трижды, сдернуть с ближайшего сослуживца серебряный крест, пасть на колени, схватить её за руку — что угодно, лишь бы наваждение спало. Мертвые ведь не являются к живым? Конечно. Каин — скептик до мозга костей, и глядя на Лэйн, прижавшуюся к земле у самого разлома, ему кажется, что он понемногу сходит с ума. От этой раздирающей боли, от её тонкого силуэта и знакомой копны пышных волос цвета вишни. Лэйн ползет подальше от кошмара, поближе к нему, не глядя, но словно чувствуя — там её защитят. И Каин готов весь мир к её ногам бросить. Был готов. Пока Лэйн была жива. Он дёргается в сторону, наугад отстреливаясь от зараженных, что лезли из-под земли с особой яростью и силой. Казалось, в Бога да Дьявола стоило поверить ещё тогда, когда это началось, не сейчас — намного раньше. Но раньше происходящее не казалось ему из ряда вон. Он принимал все как данность. Только не сейчас. Не тогда, когда она лежит перед ним, прикрывая голову руками, потому что где-то за спиной взрывали выродков, лезших из разлома. Не тогда, когда она прячется за остатками сгоревшей почти до основания машины. Не тогда, когда они сталкиваются взглядами. И Каин падает. На колени, в бездну, в пучину собственных мыслей. Безвольной куклой опускается на промерзшую землю, покрытую тонкой коркой льда, чувствует, как мороз могильный расползается под кожей по костям, по венам, вымораживает всё, до чего способен дотянуться. У Каина внутри заледеневает всё: от рёбер ржавых до органов иссохшихся под давлением плавящих мыслей. А Лэйн всё здесь, не исчезает. Ползет, словно змея, всё ближе и ближе. Остаются считанные сантиметры, когда наваждение спадает. Оцепенение отпускает тело, и Каин подается вперед, хватая такое родное когда-то тело поперек талии. Он тянет её на себя, накрывает собственным телом, когда где-то рядом взрывается кишками и кровью очередной зараженный. — Лэйн... — Каин хрипит, выкашливает из самых легких не распустившимися бутонами. Она рядом, и крутит головой ошалело, словно не понимает, что происходит. — Лэйн... — только и выдавливает он. Лэйн поворачивается, но во взгляде её холод, которого на несколько Антарктид бы хватило. И на его собственный мир, выжженный до пепелища. — Моя милая Лэйн... — у него глаза огнем горят от непрошенных слез, и он держаться пытается — мужчина ведь, мать его за ногу. А Лэйн выпутывается из-под действия его чар, выползает из-под тела, отряхивая снег с коленок. И оборачивается с единственно-холодным: — Ингрид. Отныне меня зовут Ингрид.* * *
Каин сидит рядом, когда она спит. Не трогает, не держит за руку. Они ведь не в сопливой драме. И Каин заставляет себя в это поверить, потому что с каждой прожитой минутой уверенность в этом растворяется, утекает подобно песку сквозь пальцы.* * *
Ингрид возвращается в остывшую гостиную спустя долгих сорок минут. Каин расслабленно лежит в кресле, подпирая голову. Она замирает, что-то в сердце ёкает, но как-то иначе. Не так, как должно. Качнув головой, она усаживается напротив и берет со стола кружку с давно остывшим кофе. Пахнет оно хуже, чем стухшие носки, но в горле першит и хочется смочить его хоть чем-то. Плевать чем, пусть даже водой. Только бы залить пустыню во рту. Каин лениво приоткрывает глаза, наблюдая за её острыми действиями. Ингрид вся из себя состоит словно только из острых углов да таких же заостренных движений. — Долго будешь разглядывать меня? — спрашивает он, нарушая тишину. В воздухе витает напряженность, она давит на плечи, но он пытается справляться. Только тело, перетянутое подобно гитарной струне, никак справляться не хочет. — Нам надо поговорить. — О чём? — пальцы её опускают чашку обратно, она закидывает ногу на ногу, разваливаясь на диванчике. Откидывает голову назад, ключицы, виднеющиеся в вырезе кофты, что он выпросил у Анны, приковывают взгляд. Острые, слишком четкие, резкие для человека. — Конкретизируй тему, Отец Убийств. У Каина голова кругом едет. От Псевдо-Лэйн, сверлящей его ледяным взглядом, от холода, из-за которого пар изо рта валит клубами, как на улице, от того, что у него, кажется, протекает чердак. И в ворохе всего этого дерьма он не может вычленить ни одного вопроса, которым в неё метнуть. Ингрид хохочет. И от смеха этого дрожь по телу пробирает. Ингрид забавляется, подобно настоящему Дьяволу, улыбается соблазнительно, очерчивая кончиком языка острые зубы, ногой покачивает в такт где-то тикающим в тишине поместья часам. И движения эти вызывают панику. Животную, настоящую, инстинктивную панику. Из мёртвых ведь не возвращаются, черт её дери за ногу. Из-под земли трупы руками землю не роют. Не должны. Только сидящая напротив (Не) Лэйн словно обратное в голову вбить пытается. — Ты другая, Лэ... Ингрид, — говорит он, запинаясь. Язык цепляется за зубы, острый клык рассекает тонкую кожу, подобно листу бумаги или хорошо заточенному клинку. — Странная. — Из нас двоих странный только ты, Каин, — усмехается она. Поднимается с места, прохаживается по зале с гордо выпрямленной осанкой. Смотрит насмешливо, как на маленького ребенка, которому непонятны истины мира. Впрочем, Каин так себя и ощущает. Маленьким и несмышленым дитём, которого забыли предупредить, что люди могут возвращаться. Каину хочется верить, потому что, что есть жизнь без веры? В их-то мире, в их-то реалиях. В их гниющих магистралях, в бушующих катаклизмах, что пытаются стереть человечество с лица земли. Земля себя отравляет, а всё, что они могут — верить. В жизнь, в лучшее. В Бога с Дьяволом, хотя бы. — Ведь это не я разговариваю с пустотой, Каин. Не я тешу себя призрачными желаниями. Не я схожу с ума. Я гнию в могиле, милый. И ты скоро там окажешься. Ты следующий, Каин. Слышишь? Ты — следующий. — Что это значит? Что, мать твою... Дверь за спиной распахивается с грохотом. Каин оборачивается, вглядывается в какое-то слишком озадаченное лицо Грэга. Он бродит взглядом задумчивым по комнате, смотрит на Каина взволнованно. И по спине идет холодок. Так ощущается могильный холод, Грэг знает. — С кем ты разговаривал? — С Ингрид, — Каин жмет плечами, возвращается взглядом к картине, у которой застыла его не Лэйн, и готов выплюнуть легкие. — Здесь никого нет, Каин. Он и сам видит, что комната пуста. Ингрид словно провалилась под землю, оставив после себя только леденящий душу холод, кучку вещей — тех, что он выпрашивал у Анны — и запах фиалок вперемешку со странной гнилью. Каину не по себе. Он поднимается, прохаживаясь по зале под пристальным взглядом Грэга, замирает у картины, замечая след кровавых пальцев. Лэйн была тут, он не мог ошибаться. Не мог ведь? Правда только в том, что в комнате никого, кроме него и Грэга. Они вдвоем. Потому что Ингрид не существует. Он её выдумал, черт возьми. Он. Её. Выдумал. Лэйн никогда не существовало. И это осознание медленно сжирает изнутри. Выгрызает легкие, заставляя горбиться, отхаркиваться кровью; сгрызает кишки; словно паразит, прогрызает путь наружу, заставляя на теле появляться рваные раны. Каин умирает. Захлебываясь в собственной крови, оттягивая ворот водолазки где-то на коленях Грэга, поддаваясь этому чертовому яду изнутри. Потому что Лэйн всегда была только в его голове. И она его убивала. Медленно и мучительно.* * *
Ингрид появляется снова. Выныривает из тени в углу комнаты, усмехается едко, почти отравляюще, глядит на него с высоты подошв на ботинок и собственного роста. Каину страшно. Его мутит и, кажется, он вот-вот выплюнет собственный желудок вперемешку с другими органами. Вторыми, однозначно, станут легкие, потому что он, кажется, забывает как дышать. Только и хватает воздух пересохшими от паники губами, словно выброшенная на берег рыба. Каин уже знает: эту ночь он не переживет. Ингрид убьет его. Своими руками или его собственными — неважно. Она убьет его, уничтожит до последнего атома, вытравит в нем всё живое из каждой клеточки тела, и оставит разлагаться здесь, пока его не хватятся. А хватятся нескоро: в комнату к нему заходят редко. Даже после случившегося около недели назад. Каин потерялся во времени давно. Ингрид лишь окончательно его запутала. — Надеялся, что избавился от меня? — Лэйн скалится. Каин мотает головой, захлопывая книгу. — Не ври мне. — Что ты такое? — спрашивает он хрипло, в комнате становится на удивление душно. Ни могильного холода, от которого кровь стыла, ни пара изо рта. Только нескончаемый жар и резкая боль где-то в области сердца. — Или кто? — Ингрид, — насмешливо повторяет она уже который раз, шагая по комнате. Руки её сложены в замок, острый подбородок поднят в горделивом жесте, а вишневые волосы, кажущиеся кроваво красными в свете лампадки, едва заметно колышутся от её напряженных шагов. — Я — твой ад и твой рай, Каин. И гореть ты будешь в одном котле со мной, уяснил? — Никакого рая, грешница, — говорит он с придыханием. — Только ад. — Тебе виднее, — Ингрид кивает, усаживается в кресло в углу с грацией настоящей кошки, и Каина отпускает. Пусть делает с ним, с его телом, что угодно, но только не оставляет его во тьме. — Ты странный, Каин. Зачем снова думал обо мне, коль уяснил, что я плод твоей больной фантазии? Что, в Роткове уже настолько тоскливо? — А от моего ответа что-то зависит? — усмехается он. Сердце в груди больше не пытается вырваться и укатиться к чертям собачьим, и в Бога Каин снова больше не верит. В одного только Дьявола остается вера. Потому что эта Лэйн — сплошной порок и гноящаяся рана. Рана, что будет травить его изнутри, выгрызая душу кусками из податливого тела. Каину, впрочем, уже насрать. Только бы всё то окружающее его дерьмо закончилось. — Вряд ли, — жмёт плечами Ингрид, проводя кончиком языка по собственной губе. — Спи, Каин. Сдохнуть успеешь. Каин засыпает. С четкой уверенностью, что проснется утром. Что сердце его еще будет биться, что на него перестанут коситься, как на умалишенного, что он просто будет жить дальше. Как раньше. Хотя бы потому, что Лэйн просто нет.Лэйн никогда не существовало.