Эрзац

      Сложно припомнить, когда в последний раз он так отдыхал. Ну просто как король. Идея уговорить Региса провести совместный отпуск, сняв домик за городом, была определённо хорошей.              Они арендовали славный маленький коттедж в два этажа. С задней веранды открывается чудесный вид на озеро и лес. Озеро оказалось тёплым и идеально подходящим для купания, а в лесу нашлись тропки, по которым можно выйти к бойкому ручью и поляне, усыпанной ромашками.              Где-то в другой жизни его спутник обязательно отметил бы, что ромашка на поляне не простая, а аптечная, обладающая множеством полезных свойств. Возможно, даже собрал бы с десяток пучков и заставил Геральта отнести их домой и вернуться с корзиной, чтобы можно было собрать ещё. Вообще-то, Геральт не уверен в этом, просто так фантазирует.              В реальности же его спутник глазел на бело-жёлтую поляну, как на чудо, затем пофотографировал её, а потом начал собирать букет. Букет, впрочем, вскоре превратился в милый венок и очутился на голове у Геральта. Это заставило задуматься о том, что, может, где-то в другой жизни произошло бы ровно то же самое? Теперь уже никогда не узнать наверняка.              В этой жизни он умудрился извалять своего Региса в ромашках и траве, украсть несколько долгих сладких поцелуев и получить нагоняй за зелёные пятна от травы на одежде. И это, если так подумать, большая удача для Геральта.              Ещё одним плюсом загородного отдыха оказался конный двор всего в десяти километрах от их домика. Он сказал, что им нужно туда, и Регис без лишних вопросов отвёз их в этот конный двор. Там Геральт арендовал для них две лошади и ещё десять минут уговаривал Региса составить ему компанию на прогулке. С горем пополам, уговорил. И торжественно, под суровый и недовольный взгляд, пообещал, что если конь сбросит Региса, и тот убьётся, то Геральт обязательно тут же тоже умрёт от горя. Конечно, ничего подобного не случилось. Они очень хорошо прогулялись по окрестностям, и Регису даже понравилось. Он сказал, что до конца отпуска нужно будет прокатиться ещё пару раз.              Очень Геральта позабавило, что внезапно в Регисе открылась тяга к садоводству. Внезапно — но не для Геральта. Увидев чудесный цветочный садик, который их попросили поливать, пока они здесь, и беседку, увитую клематисом и пассифлорой, у Региса загорелись глаза.              В один из первых же вечеров здесь он вскользь сказал, что когда у них будет собственный частный домик, Регис всё там обустроит по своему вкусу. Тоже устроит милые клумбы с маргаритками, ирисами, пионами, лилиями, розами и много какими ещё цветами, названия которых он пока даже не представляет, как звучат. Геральт на это всё бездумно угукнул, а только спустя минуту он понял.              В памяти воскрес давний тайный образ, о котором он шёпотом, ночью, поведал только одному существу.              Собственный дом, двор, сад. Цветочные клумбы, плодовые деревья, пряные травки. Сладкая клубника, выращенная собственными усилиями, которой так приятно угостить любимого вампира. Букет белых и розовых пионов, аккуратно срезанных и поставленных в вазу на обеденном столе, чтобы наполнить дом приятным ароматом. Сочные яблоки, собранные вместе по осени и переработанные в чудесное варенье и компот, которыми можно зимой угощать Цири. Пучки сушёной мяты, развешанные тут и там, чтобы в любое время заваривать мятный чёрный чая и сидеть вдвоём в уютном молчании.              Насколько тайная и недостижимая, настолько и горячо желанная фантазия. Рассказать о ней было непросто, в горле стоял комок, но поддерживаемый нежными объятиями и поцелуями в макушку, Геральт сумел нарисовать картинку, которую вообразил себе. К его удивлению, эта фантазия оказалась очень тепло принята.              Верить в эту мечту Геральт себе запрещал и, как оказалось, не зря. Региса не стало — убили прямо на его глазах. Не остановил, не уберёг. Как глупо упустил самый важный элемент своей тихой мирской фантазии. Её не стало вместе с Регисом, как не стало и частицы души. Тогда Геральт словно очнулся от сладостного марева, потому что в его жизнь снова вернулись Цири — наконец-то — и Йен. Всё как будто возвратилось на круги своя, всё стало знакомым и привычным. И какая-то шальная, бесстыжая, трусливая мысль прошептала: может, всё к лучшему? Кем бы он был, если бы оставил Йеннифэр? Другой вопрос в том, кем он стал, разделив с Регисом нечто гораздо большее, чем тепло постели, и так легко смирившись с его потерей? Одна его часть испытала облегчение, но другая отчаянно стремилась воспротивиться, взвыть от тоски и бессилия, в котором Регис так часто его упрекал.              Едва он определился с будущим, как лишился и этого. Он решил посвятить себя Цири, за спасение которой его товарищи отдали жизни, и Йеннифэр, за спасение которой жизнь отдал Регис. Геральт хотел, чтобы жертвы эти не были напрасными. Но по итогу умер он сам. Словно не место ему было там, словно тянуло к другому. Йеннифэр и Цири пытались его спасти, он знает. Однако как же сильно он устал, чёрт возьми, знал бы кто, как сильно он устал.              Последним его желанием перед смертью было ещё хоть раз увидеть любимые глаза цвета антрацита, ещё один разочек увидеть его лицо. Хотелось этого до боли в сердце, до слёз, застилающих глаза. Он зажмурился, а потом его сквозь веки подразнила игра света и тени. Когда же открыл глаза, то увидел над собой листву. Она шелестела и переливалась в солнечном блеске. На низких ветвях висели крупные яблоки с розовым бочком. Геральт снова закрыл глаза и вздохнул, прислушался к себе. Кругом ни души, трава под ним мягкая, воздух сухой и пыльный, тёплый. Ничего не болит. А ещё мгновение назад он был в Ривии, лежал на земле, кашлял кровью и мечтал об антраците глаз.              Дальше всё было сумбурно. Он очутился в психушке и провёл там два года, как в оцепенении, не в состоянии понять произошедшее, но вынужденный признать суровую действительность.              Потом же появился Регис. Сначала он решил, что у него галлюцинации, но потом всё встало на свои места. Медленно, постепенно он приспособился к новой жизни, даже сумел искренне полюбить её. Давняя тайная мечта немного видоизменилась и подстроилась под реалии мира. Но теперь… теперь на горизонте замаячила та самая сладкая, призрачная фантазия с домом, клубникой, пионами, мятой. Этому Регису Геральт не рассказывал подробностей, но каким-то образом ему всё это уже известно, будто оно записано где-то на подкорке, на бессознательном уровне, либо же способно передаваться ментально сквозь целые миры. Геральт не знает, но фактом пренебрегать нельзя.              Может быть, его мечте суждено сбыться только так?              Сейчас Геральт часто вспоминает — чаще, чем стоило бы — о своей прошлой жизни. Много думает о Цири и Йен, о Лютике, о Весемире, Эскеле, Ламберте. О Регисе, конечно же. И, к своему стыду и разочарованию, уже не может так твёрдо, как прежде, сказать самому себе, были ли они все на самом деле или же это и правда была лишь игра воображения? Кажется, он ни в чём уже не уверен. Кроме как в Регисе, который сейчас обнимает его по ночам, конечно. Так, что всё плохое становится совершенно неважным.              Вопрос о том, кого бы он выбрал, если бы его вампир внезапно оказался здесь, до сих пор лишает покоя. Это, всё же, скорее чистая психология, нежели реальные предпочтения выбора. Регис может не верить ему, пускай, он уже почти что привык к этому.              В тёмные времена Геральт способен убедить себя в самом худшем: что его вампир Регис однажды всё же регенерирует после смерти в башне Стигга, очнётся и узнает, что Геральт уже счастлив где-то в другом месте с кем-то другим. Не просто с кем-то — с другим Регисом. Что бы чувствовал Геральт, поменяйся они местами? Думать об этом так больно и неприятно, что сдавливает грудь.              Он представляет себе, как однажды, лет через пятьдесят или около того, когда не станет его друга души, его Региса-хрупкого-человечка, из ниоткуда возникнет высший вампир Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой и предъявит Геральту свои претензии за предательство. И во всём будет прав.              Но что, если он поймёт и простит? И предложит попробовать ещё раз, сначала. Геральт согласится с радостью и облегчением и постарается забыть обо всех годах, проведённых не с ним?              Холера, конечно, нет. Чёрт возьми, нет. Разве так можно? Разве он сможет? Он чует душой, что будет счастлив с тем Регисом, которого подарила ему судьба. Уже сейчас Геральт привязался к нему, привык к его теплу, к его присутствию, к смеху, к милым странностям. Очень легко полюбить этого чудесного доктора-психиатра, который так сильно жаждет быть признанным и любимым. Нет сомнений в том, что через пару лет Геральт уже не сможет представить себя без него.              Очевидно, что он переживёт Региса, и однажды придётся проводить его в последний путь. Геральт точно знает, что будет тосковать и скорбеть по нему всю оставшуюся жизнь. Кусочек сердца навсегда будет отдан этому Регису, он будет неприкосновенен и незабвенен ничем и никем другим.              Хочется верить, что вампир Регис понял бы и простил. Червоточинка в сердце противно говорит, что такие, как Регис, не прощают — потому что не обижаются. Они просто делают выводы и больше на те же грабли не наступают. Но всё же хочется верить, что Регис всё понимает. Он с первых дней знакомства понимал Геральта лучше, чем кто-либо другой, и даже лучше, чем он сам понимал себя.              Геральт приходит в себя, только когда его плеча касается обеспокоенный Регис.              — Ты в порядке? Я зову тебя, а ты не отвечаешь.              Он смаргивает и смотрит вверх, на стоящего рядом человека. Накрывает его руку своей и подносит к губам, чтобы коснуться поцелуем тыльной стороны ладони.              — Прости. Я в порядке. Просто задумался.              — Таблетки выпил вечером?              Присев рядом на диванчик из лозы, Регис с явной тревогой всматривается в его лицо.              — Нет ещё.              — Принести?              — Не нужно, я выпью, когда в дом зайду. Здесь так хорошо, хочется ещё немного посидеть.              Регис улыбается и кивает. Укладывает голову ему на плечо и, найдя его руку, переплетается с ним пальцами. Геральта тоже невольно тянет на улыбку. Он прислоняется головой к голове Региса.              — Зачем звал меня? Чего-то хотел сказать?              — Нет, просто пришёл к тебе, а ты сидишь такой напряжённый, думаешь о чём-то. Я позвал тебя — ты молчишь. Позвал ещё раз — опять молчишь. Потом уже дозвался наконец. О чём думал-то?              Как же Геральт не любит подобные вопросы. Он никогда не расскажет, о чём взаправду думает в такие моменты, а Регис, пока не получит правдивый ответ, не успокоится. Приходится врать во имя спокойствия, да поубедительнее.              — Будешь смеяться, — предупреждает Геральт с фальшивым смешком.              — Не буду, честно, — Регис нежно целует его в плечо.              — Я тут сидел и думал, что мы могли бы посмотреть сегодня какой-нибудь фильм. Помню, что ещё дома, накануне, показывал тебе описание какого-то фильма и сказал, что очень хочу его посмотреть, и ты сказал, что можно. Но вот как отшибло, не могу вспомнить ни названия, ни сюжета. Аж напрягся, пока вспомнить пытался.              Регис тихонько посмеивается.              — И как, вспомнил?              — Не-а.              — Это был фильм «Люди в чёрном». Ничего, у меня тоже бывают такие провалы в памяти.              Ну слава богу, кажется, Регис поверил ему.              — Ну точно! — Он хлопает себя по лбу. — Я ещё думаю: что-то про цвет было. Так что, посмотрим?              — Посмотрим, если хочешь.              — Хочу. Ну, а чего ещё делать? Спать рано, а дома мы раз в сто лет собираемся нормально что-то посмотреть. А я, вообще-то, люблю фильмы.              — Знаю, — Регис потирается щекой о его плечо, будто кот. — Ляжем в кровать, обнимемся и будем смотреть. Да? — Геральт согласно мычит в ответ. — Только Бланки не хватает, — вздыхает он, и Геральт мычит немного грустно. — А завтра давай сходим на ту ромашковую полянку? Устроим пикник.              — Мм, здорово, — губы сами собой растягиваются в довольной улыбке, — возьмём покрывало, фрукты, холодный чай… Будем валяться, обниматься, целоваться.              — Мне даже не верится, Геральт, — тихо признаётся Регис, сжимая его руку.              — О чём ты?              — О том, что никогда не думал, что могу быть настолько счастливым. Не знал, что счастье ощущается вот так.              У Геральта вырывается тихий смешок.              — Чудной ты.              — Почему?              — Я не знаю, почему ты чудной, самому интересно. — Он шкодливо смеётся и тут же с нежностью, извиняясь, зарывается губами в волосы Региса.              — Ну, Геральт, — усмехается тот, хлопнув его по колену; Геральта ещё сильнее пробирает на хиханьки.              Он сжимает пальцами щёки Региса и поворачивает его поудобнее для себя.              — Ух, люблю тебя — не могу! — Говорит он и крепко целует в губы, сложенные дудочкой.              Стоит немного ослабить пальцы, как губы тут же приветливо распахиваются, и Геральт проскальзывает мимо них языком, чтобы подразнить язык Региса. Тот издаёт мурчащий стон и прикрывает глаза. Господи, до чего же приятно целоваться вот так вечером, на летней веранде.              И всё же ему кажется, что его мудрый и понимающий вампир Регис всё способен понять и простить. Геральт смертен и ждать больше не может. Он хочет жить и любить. И ему есть кого любить.              Ответ на спорный вопрос всё же находится: он бы выбрал Региса. Настоящего, живого, тёплого, ластящегося к нему. Столько раз мечта выскальзывала из рук, но отныне он такого не допустит. Он твёрдо определился и пообещал себя реальной действительности, пообещал себя Регису, и обещание он сдержит. Это ему совсем не в тягость, даже наоборот.       Всё же Геральт стал чуточку умнее. Теперь он знает, что нельзя пытаться долюбить и уж точно нельзя пытаться повторить то, что повторить невозможно. Больше он таких ошибок не допустит.       Шутка ли? Как и завещал один из давних товарищей, в этом мире у Геральта вдоволь всего, чего в том недоставало. Даже, судя по всему, мозгов и здравости рассудка.       И да простит Геральту его проступки и пороки старый друг цирюльник-хирург Эмиель Регис, если он правда есть или был когда-то.