🩸
Была пятница. Бар и в этот вечер напоминал оживлённый улей. Снаружи мерцали неоновые огни вывески, яркие и заманчивые, как будто обещая помочь забыть обо всех заботах, едва переступишь порог. Музыка, изливаясь из динамиков, рождала ритм, под который пульсировал воздух. Внутри стоял приятный для глаз полумрак, сквозь который пробивались цветные огоньки софитов, отражаясь в бокалах и стеклянных бутылках за барной стойкой. Бармены мешали хаотично напитки, их движения были точны, грациозны. Толпа людей разнообразна: здесь и шумная компания друзей, и парочки, уединившиеся в углу, и одиночки, нашедшие своё место у стойки, погружённые в свои мысли или смартфоны. Смех и разговоры смешивались в непрерывный гул, который становился фоном, скрывающим личные истории каждого присутствующего. В углу сцены пианист наигрывал знакомую мелодию, и на мгновение в баре наступила тишина, как будто все затаили дыхание, чтобы услышать первые аккорды. Но уже через мгновение, подхваченные общим настроением, гости вновь ожили, подпевая и пританцовывая. Под потолком плыло густое облако сигаретного дыма. В чужой колоде карт, омега — редкий пассажир и чей-то совершенно точно пиковый туз. Краем глаза Тэхён с поволоченным алкогольным туманом разумом, заметил человека — на периферии зрения он плыл огромным чёрным пятном. Плохое зрение подвело. Тэхён повернул голову, застыв — с голубой прохладой на дне пьяных глаз посмотрел и сразу не узнал, но тату на пальцах этих он видел когда-то очень давно и в то же время недавно, во сне. О принципах строгой духовности сейчас он не думал, не знал, что никакая встреча не случайна — все мы любимые крестники Господа или случайные гости в колоде карт Дьявола. — Чонгук? Мужчина сидел за барной стойкой чуть левее омеги, его лицо освещалось приглушённым светом лампы, бросавшей тёплые отблески на потёртую деревянную поверхность. Внезапно глаза Чонгука сверкнули причудливо золотым отсветом, подобно крохотным солнцам, запутавшимся в глубине его чёрных глаз. Он хорошо умел растворяться в чужеродной среде — никто и не обратил бы внимание на него, более типичного корейца в вечер пятницы в баре вряд ли довелось бы повстречать. — Давно не виделись, Тэ, — ошибки быть не могло. Мало-помалу Тэхён начал верить тому, что видел — но не давали ли такой эффект те дивные напитки: шампанское в перемешку с ликёром? И чего-то не доставало для полноты картины — обычного разговора после пары лет в разлуке? Тэхён с сомнением бы отнёсся к данному слову — Чонгук просто оставил всё и ушёл, бросив его. — У тебя всё хорошо? — Тэхён вновь повернулся к альфе. Чонгук понимающе улыбнулся. Омега с испугом понял, что он сильно изменился. Стал больше, «а я всё такой же», пронеслось в мыслях. — Что ты здесь забыл? — омега смотрел и не верил: сквозняком прошли мурашки по коже. — Тебя искал, — и на лице всё та же улыбка, и маленькая родинка под нижней губой, ровный ряд белых зубов. — По запаху? — Чонгук, сразу вспомнив лес и рваные пятна солнца в тени, улыбнулся. Он всё же понял, что хотел бы ещё раз взглянуть в его глаза, это было так нужно. Но верно ли, что после стольких лет, месяцев, недель и дней, которые они разменяли зазря: из колоды Дьявола выпала девятка, самая слабая карта после вальта. — По глазам. — Банально, — Тэхён отвёл взгляд, потому что он был затуманен то ли воспоминаниями, то ли алкоголем. Или стыдом за своё состояние. Чонгук наблюдал весь вечер, Тэхён выпил немало, но может это только сегодня? Плохие дни, как пятна на солнце или тёмные одинокие ночи перед холодным рассветом. В пустоте. — Ты совсем не изменился, — как иногда на приёме у психолога думаешь, не соврать ли: все мы люди не без греха. — Как и моя жизнь тоже, — и ещё одна стопка терпкого, как кофе, ликёра по мокрому глоточному кольцу в желудок, оттуда по венам в кровь, Виллизиев круг мозга, пьяный мозг от проблем, несчастий, нелюбви и в довершении градусов в бокале, на дне которого неминуемо оказываются все неудачники, способен создавать лишь проблемы. Тэхён смирился с какой-то частью своей жизни. Но смирение никого ещё не делало счастливым. — Мне пора. Тэхён встал со своего места, шатаясь, как тяжёлый бутон пиона, из стороны в сторону, надевая на плечи пиджак. В голове звенело кристальной пустотой, от которой тошнило, потому что никто из них к такой жизни не был готов — она просто случилась. Омега опустил взгляд в пол, встав позади Чона. — Что-то случилось? — Чонгук помощь не спешил предлагать. — Да, — как вспышка молнии в тёмном небе, Тэхён вспомнил, поняв, что Кею он всегда говорил, что ненавидит… — Пионы. Ты прислал. — Ведь ты их любишь. — Я пьян. — Вызову такси нам. У Тэхёна слипались глаза. Нельзя называть эту встречу элементом случайности, но давайте всё же сделаем вид, что оно так и было. Тэхён не сомневался, что Чонгук ему говорил правду, просто она постоянно ускользала от него. Привычные нормы становятся вновь внезапно мало узнаваемыми. Чонгук направился за ним следом, отставая на пару шагов. Ночь выдалась холодная, но такси приехало быстро. Тэхён вжался в сидение и отвернулся, перед глазами смазано проносился городской пейзаж и редкие люди в такое время. Один из них омеге запомнился как нельзя сильно: оскал у него был, как у психопата. Чонгук выглядел уставшим, но спокойным. И ощущал, как тепло поднимается от ног к паху, разливаясь по вялому телу нетерпением. То чувство, которое мужчина особенно любил. Откуда-то сбоку раздался рёв машинных колёс. Чонгук и Тэхён переглянулись. В самом деле, омега не раскаивался, что принял предложение. Совершенно непривычная сердечность в таком социуме, но совершенно очевидная встреча — такси остановилось у нужного подъезда. Запоздало где-то на периферии своего сознания Тэхён понял, что Чонгук знает: потому что те пионы были от него. Разумеется, глупо восторгаться такими вещами, страшно расставаться с человеком в настоящем. — Спасибо. Тэхён поднялся в свою квартиру, закрылся и лёг в одежде на кровать. Босоногий, с расстёгнутой на все пуговицы рубашкой он так и заснул. Проснулся, сев с головной болью на пустую кровать. Он курил прямо в постели. Пришлось взять себя в руки, чтобы никто в университете не заметил откровения, откровенного смятения. Всю следующую неделю Тэхён жил на грани понимания происходящего в его жизни. Вокруг царила сутолока, порождённая рутиной и привычной чередой событий, о которых нечего вспомнить уже к концу недели. Снова бар. Такой режим не мог не повлечь избалованность, опасно сводящую к пропасти. Тэхён держался здесь увереннее, чем в университете или на работе. В квартире было пыльно и гора посуды. Но вечерние часы за бокалом вина были всё же лишены самого главного — флюида самой жизни. — Присяду? В руке стакан, играющий на дне бликами от софитов, на руке — тату, чёрная шёлковая рубашка, глубокий баритон мурашками по телу. Горестно сжатые губы раскрылись в улыбке, Тэхён был нелеп. Пьян. — Ты всё ещё учишься? — Да. Почему ты бросил? — меня, — университет? Чем сейчас занят? — Делами семьи. После кончины родителей много забот. Учёба — пустая трата времени. Армия — тоже, обычный долг перед власть имущими. — Ты служил? — Почти два года. Сразу после отчисления, — Чонгук смотрел настойчиво, наблюдая, как Тэхён инстинктивно противится ему, ёрзая на маленьком стуле. Алкоголь не стирал контроль. Живот неприятно кололо от голода и вина — единственный способ быстро забыться. Тэхён засматривался, слушая некоторые истории, не замечая вовсе, как меняются бокалы один за одним, Чонгук, рассказывая, наблюдал, как блестят голубые глаза. — Что было потом? Чонгук курил, лишь для вида заказав себе полупустой стакан с виски. — Мы вернулись с похорон матери, погода стояла отвратительная. Я выпил чай и заснул. — Мне жаль. — Не стоит, — произнёс он, сквозь зубы, — не надо. Не люблю этого. Он был слаб, когда мать его умирала, и мало понимал, чем может обернуться смерть всей его семьи: Чарлиз не был готов к своей роли, поэтому все дела семейства перенял Сокджин, выделяя супругу в месяц приличную сумму, на которую омега жил. Не взирая на это, Сокджин всё равно был недоволен им. Нет, манеры его, как и кротость, и речь, и осанка были безупречны, но глаза — на душе морозы. С какой-то необычайной проницательностью Сокджин знал всякий раз в какие места и когда бить Чарлиз, чтобы идеальный макияж так и оставался нетронутым весь вечер, всю ночь — до зари, алой, как паруса, что ждала Ассоль на горизонте. Хотя нельзя утверждать вовсе, что Чарлиз не было неприятно общество его супруга. Даже в самых сомнительных ситуациях. Вечер, умирая, уступал новой ночи. В поместье семьи Чон, которые уже успели унаследовать по праву Чонгук и Чарлиз было вновь не до сна: молодые люди вульгарно расхаживали в своих дорогих нарядах с бокалами, как в голливудских дешёвых фильмах. Огромный зал перетерпел некоторые изменения: теперь в самом центре блестел в свете хрустальных люстр небольшой бассейн, вокруг которого столпились непраздничные хмельные люди, официанты и дети. Прежде чем выйти к гостям, сойти вниз, Чарлиз вновь и вновь говорил своему отражению, что так надо, а оно смотрело на него с заклеенным скотчем ртом. Людские тяготы всё же мимолётны. Мало-помалу у Чарлиз росло чувство отвращения ко всему, что его окружало. А Сокджин, словно гончая, чуял это, он мгновенно появлялся там, где и супруг. — Нас уже ждут. — Я ещё не готов. — Не стоит так прихорашиваться, тебе ещё даже нет тридцати. Естественная красота ценится куда больше, — но она, как и любая королева правит очень недолго. На шее Чарлиз давно уже образовалось колье из морщин, которое он закрывал стоячими воротниками, отдавая предпочтение невычурной роскоши. — За глаза потом будут говорить, какой у тебя некрасивый муж. — Мне твоя красота и не нужна, — оттолкнувшись ногой от стены, Сокджин подошёл к супругу, встав позади него. Своими словами мужчина лишь раздразнил чувства омеги. И положил руку поверх живота, скулой прижавшись к виску. — А то, что мне от тебя нужно, ты мне дать не в состоянии, — мягким движением ладони он провёл по складкам на рубашке, расправляя их. Гордость Чарлиз была задета в который раз, слёзы ронял он в глубокой печали. Сокджин лишь смотрел и понимал, что нет в этом омеге ничего привлекательного: в его душе в разные периоды были сезоны подъёма и затишья — но жалел ли он о выборе своём. Нет. — Пойдём. Нас ждут. — Сокджин. — Не накручивай себя. Даже если у тебя не получится, мы можем взять ребёнка из приюта. В будущем. — Он не будет продолжением нашего рода. Мы ведь чистокровки, — Сокджин коротко улыбнулся, взглянув на омегу через отражение. — Это ничего не значит, — тонкие губы альфы сложились в насмешливую, немного грубоватую улыбку, которую Чарлиз не заметил в темноте комнаты. Особенно приметна стала в этот вечер бледность и худоба омеги, которую подчёркивали чёрные одежды. Тёмные большие глаза были пусты и холодны, как сердце ледника, что расцветает лишь в мороз. Во взгляде было что-то тяжёлое, ни раз за вечер замеченное кем-то. Именно к таким деталям после званых ужинов любил цепляться Сокджин, и нынче Чарлиз было совсем уж неинтересно об этом думать, он не переживал. Рассказывая о себе, своих делах, омега старался не завираться. — Не решились ещё? Чарлиз не спешил отвечать на вопрос. В руке было морозно от бокала шампанского, в глазах — от одиночества. Беспокойная пытливость чужих умов немного нервировала. — Право, не могу Вам ничего ответить пока что, — он улыбнулся совсем легонько, едва сдержав в себе горькие слёзы. Почему-то о наследнике спрашивали лишь его. Сокджин же выглядел совсем спокойным и кажется, что ничего его вовсе не волновало. Чарлиз украдкой за ним наблюдал. — Вы уже не молоды. — Мне только двадцать один. — А где же ваш брат? Как там Чонгук? — Как только пожелает явиться, Вы сможете задать этот вопрос личному ему. — Где же он, — Чарлиз весь вечер был рассеян, немного встревожен. В продолжении таких разговоров он принимал позицию молчаливого слушателя, только если вопросы не были адресованы ему лично. Но по личному убеждению он находил их невежественными. И подчас не знал, что ему солгать. — Я не могу знать. Он мне не сообщал, — нетерпение Чарлиз было выражено в кротости и твёрдости его голоса. Маленькая, простительная слабость. Было уже около девяти, когда Чонгук всё же смог прийти. В свою сторону он слышал чрезвычайно много хорошего, льстить друзья родителей умели, как нельзя хорошо. С любопытством все смотрели на него и на брата, что будто два антиподальных созвездия были на расстоянии весь вечер, не обменявшись и парой фраз. Это заметил Сокджин. О ссоре Чарлиз не говорил, но отрицать её он не стал, может, чтобы супруг его лишний раз не изводил. Самой уязвимой мишенью были отношения с семьёй, против которой каждый вечер за ужином Сокджин настраивал омегу. И нельзя было отрицать его прямого влияния на разрушение семьи Чон, из которых Чонгук и Чарлиз оставались прямыми потомками с чистокровной линией. Вся сила рода текла в их жилах. В видах собственной самозащиты, Сокджин не лез в этот союз, которого не было лишь на первый взгляд — но ничего, в сущности, не говорило об обратном. На публике — голодной, как гончие на охоте — они вели себя весьма холодно. У бассейна, в чистых водах которого серебрился вечерний бомонд, было прохладно. Чарлиз, перенасытившись чужими речами, отошёл к воде, встав у самого края — в отражении плыл потухший мотылёк. Было жарко и душно. Воздух, пропитанный зноем ночи, словно давил на плечи, навевая тяжёлое чувство тревоги. Чарлиз, утомлённый и рассеянный, стоял у края бассейна, бездумно глядя на блестящую поверхность воды. Всё вокруг казалось ему пустым, лишённым смысла, и даже весёлые голоса друзей, смех и плеск воды не могли отвлечь его от мрачных мыслей. Вдруг чья-то рука коснулась его спины, и в мгновение ока все изменилось. Не было времени на раздумья или осознание, только вспышка удивления и внезапная потеря своего равновесия. Всплеск, столь громкий и резкий, словно выстрел, нарушил мрачную тишину, привлекая внимание некоторых присутствующих. С каждым отчаянным вдохом Чарлиз чувствовал, как вода вытесняет воздух, проникая глубже. Лёгкие становились тяжёлыми, неподвижными, будто каменными. Давление воды нарастало, грудная клетка стягивалась стальною цепью. В этот момент, когда свет начал меркнуть перед его глазами, Чарлиз почувствовал странную смесь ужаса и покоя. Его сознание уплывало, обволакиваясь туманом, и в этом тумане он видел тени, столпившиеся над ним, а сквозь их силуэты — косые лучи света.🩸
Прошло уже несколько дней, и, разумеется, Тэхён не заметил этого, как и записки от Кея, что тот уезжает на все выходные. На увядшие пионы омега смотрел с безразличием, но пахли цветы по-прежнему великолепно. Логики в поступке Чонгука он не искал, ища всё же ответы в самом себе. На вопросы Кея соврал, мол, купил эти цветы себе сам. Он боялся — и даже сам не знал, чего. С закушенной губой и чувством собственной голой уязвимости омега вышел на улицу. С собственного разрешения. Тёмная холодная ночь расцветала под городским куполом. Из-за угла вышел сосед, с которым Тэхён был заочно знаком, он направлялся в круглосуточный ночной магазинчик в самом конце улицы, из какой-то человеческой вежливости спросив, не купить ли что-нибудь для омеги. Получив скромный отказ, исчез, не навязывая своего общества Тэхёну. Руки онемели от жгучего мороза, которые омега спрятал в карманы, но лёгкая куртка не спасала от холода, что пробирал до самых костей. С прежней обнажённой прямотой он смотрел на соседний многоквартирный дом, задрав до неприличия свою маленькую головку. Чонгук совершенно точно знал, где омега живёт: такси, цветы. Ничего неприличного не приходило на ум, альфа мог разузнать новый адрес у друзей в университете. Но друзей у Тэхёна не было. В библиотеке. Но свой адрес он не менял с тех пор, как умерла мать. Внезапно из ниоткуда пришла тень кошмара и раздался крик. Этот звук, как резкий удар струны на лютне, прорезал тишину. Крик был необычайно пронзительным, насыщенным ужасом и отчаянием, полон такой болезненной красоты, что сердце всякого, кто его слышал, сжалось в жалости и страхе. Тэхён замер в испуге, с замиранием повернув голову в сторону. На одно мгновение он подумал, что ему почудилось. Тишина молилась в небесах. — Помогите! На помощь! — вдруг закричал человек громко, неистово, как в последний раз, в отчаянии с осознанием своего конца. С первого звука всё казалось сюрреалистичной дичью, которая подверглась некому изменению материи, и Тэхён был уверен, что или он сошёл с ума, или это был всё сон. На грани реальности, которая совершала свой новый цикл иррациональности, омега оцепенел: зрачок стал мал, как у наркомана в момент очередного приступа и задрожал, будто в чумной лихорадке от увиденного в темноте: из-за угла показалась человеческая белая ручонка, упавшая навзничь на сырой асфальт. Слабость и страх не давали сделать и шагу, Тэхён замер на месте, будто каменное изваяние в лунном свете. Рука была неподвижна, а кровь текла ручьями, заползая алыми змейками в расщелины.