Гнев Астрапа

Шторм трепал «Астэру» уже пятые сутки, забросив ее на юго-восток, к побережью Зегины. Потеряв мачту, она отстала от остальной эскадры, и сейчас шла довольно тяжело, набрав достаточно воды в трюм, чтобы матросы не отходили от помп, но все еще держалась. Вальдес, не спавший уже около семидесяти часов, привязал себя к штурвалу и гладил отполированное дерево, уговаривая свою девочку потерпеть еще немного. Альмейда и Берлинга, оказавшиеся на «Астэре» вместе с Хулио Салиной и Филиппом Аларконом из-за желания обсудить маршрут экспедиции и застрявшие из-за шторма, мрачно смотрели в небо и кляли погоду, неудачу и Вальдеса, предложившего посетить Бирюзовые Земли. Филипп переживал за своего «Франциска», оставшегося без капитана в критический момент, и только подначки Хулио помогали ему не сорваться. Берто Салина, сопровождавший адмирала как оруженосец, лежал в гамаке пластом, измученный качкой и морской болезнью. Когда небо посветлело, а ветер стих, напоследок окатив корабль водой из уходящих туч, Альмейда велел Вальдесу отсыпаться - и Филипп встал к штурвалу, изживая беспокойство за свой корабль деятельностью по спасению их жизней. — Придется пристать к берегу и чиниться, — Рамон с неудовольствием заглянул за борт, отмечая низкую осадку. — Мориски не позволяют чужеземцам ступать на свою землю за Межевыми Островами, — Берлинга смотрел на бесполезную карту, где не было ни подробно размеченной береговой линии, ни течений, ни мелей. — Договоримся, если нас заметят, — Рамон пожал плечами, — команде нужно отдохнуть, поставить новую мачту, припасы в трюме наверняка промокли. У нас нет выбора. Нам нужно дня три, а лучше неделю, даже если мы потом вернемся на Марикьяру. Бухта на пустынном берегу нашлась очень вовремя - сменявшие друг друга матросы на помпах уже падали от усталости, а «Астэра» продолжала оседать все глубже. Вальдес и во сне шептал что-то про девочек, но никто из высшего командования Талигского флота не смеялся над ним - ведь легкий бриз продолжал наполнять оставшиеся целыми паруса, и бережно вести их к спасительному берегу. Лагерь разбили на пригорке у самой воды, опасаясь привлечь внимание хозяев. Странные, тяжело пахнущие непривычные деревья с огромными листьями, гигантские папоротники и лианы росли на темном, почти черном песке, спускаясь к самой воде. Ближе к крутому склону вода покрылась мангровыми зарослями, и их пришлось прорубать саблями, чтобы провести лодки. Дав команде восемь часов на отдых, Альмейда скомандовал полную разгрузку — включая пушки, ядра, бочки и мешки с припасами. Хоть с питьевой водой у них не было недостачи — собранной за время штормы воды хватило и на готовку, и на питье, и на все остальное. Теплая вода залива не манила купаться — илистые берега, темные плавни –- то ли бревна, то ли знаменитые багряноземельские крокодилы. Становиться добычей странного кожистого зверя, похожего на огромную ящерицу, не хотелось никому. И так ночью люди просыпались и вздрагивали от громких резких криков то ли птиц, то ли зверей - странных, похожих то на вой, то на смех, то на плач. — Как будем догонять эскадру? — почувствовав себя лучше, Берто опасался пропустить самое главное приключение в своей жизни. — Мы знаем, каким курсом корабли собирались идти, — Альмейда при свете костра смотрел на наброски на листе с очень примерными очертаниями, собранными из слухов и легенд. — Подсчитаем припасы, пойдем вперед по курсу. Если за месяц не увидим ни земли, ни эскадры, придется возвращаться. Одной «Астэры» не хватит для экспедиции, да и еще одного шторма она без помощи может не пережить. — Не переживай, — рассмеялся Вальдес, — на твою жизнь хватит приключений. Вот увидишь. Берто и Аларкон одновременно вздохнули, рассмешив более опытных Берлингу и Бреве. Отоспавшись, моряки взбодрились. Чудесное спасение отпраздновали с размахом — солонина из треснувшие бочек все равно бы испортилась, так что Вальдес скомандовал не экономить ее, и еще налить по кружке грога всем выжившим матросам. Ведьмовка согрела душу высшему командованию. Пока на «Астэру» ставили запасную мачту, залатывали обшивку, проверяли паруса и такелаж, Берто приспособил срезанную ветку на удочку, нацепил на крючок кусок солонины и отплыл с двумя гребцами подальше от берега. Первым неладное заметил Хулио Салина, следивший за племянником. Тот сначала обрадовался, затем удивился, потом даже привстал в шлюпке, схватившись за плечо одного из гребцов для устойчивости. Ветку в его руках дергало и сгибало, и Хулио окликнул пару матросов, возвращающихся с «Астэры». Вальдес ухитрился его обогнать и запрыгнуть первым, протянул Салине руку и почти забросил в шлюпку, и гребцы быстрыми движениями заставили лодку пятиться по прорубленному в мангровых зарослях каналу. Выйдя на чистую воду, они развернули шлюпку и бодро пошли на помощь — только чтобы увидеть, как лодку Берто опутывает белесыми щупальцами какое-то неведомое чудовище, захватив одного из гребцов за шею. Второй матрос бросился в воду, выпустив из рук весло, а Берто безуспешно пытался атаковать монстра своей шпагой. — Идиот, прыгай, — Хулио потянулся за пистолетом, но Вальдес опять успел первым. Грохнул выстрел, и не успел дым рассеяться, как щелкнул второй. Осечка. Хулио и сам выпустил пулю в студенистую массу, поднявшуюся на носу шлюпки. Та ушла в воду под тяжестью зверя, резко накренилась — и атакующий в выпаде Берто выпал в залив, где кишели чудовищные щупальца. Их с Вальдесом гребцы налегли на весла — но тело прыгнувшего из шлюпки гребца качалось на воде безвольной тряпкой, а Берто не было видно. Проклятье! Снова выстрел — Вальдес подсыпал свежего пороха на полку, передал кисет с ним Хулио, и он разрядил последний пистолет — а гребец с руганью замахнулся веслом. Хорошо, Вальдес вовремя перехватил руку, и вынырнувший Берто схватился за борт и жадно вдохнул воздух. Хулио на всякий случай ухватил племянника за ворот. — Полагаю, что Игнасио тоже мертв, — с неудовольствием заметил Вальдес, глядя на утягивающего лодку в морскую глубь монстра. — Разве что с «Астэры» бортовым залпом… Хулио глянул в сторону корабля, пытаясь вспомнить, остались ли на оружейной палубе пушки, или все перевезли на берег, и мрачно выругался. — Хозяева разберутся. В бухту входили три красавицы-пинассы, развевались вымпелы шадов, а на палубе сверкали саблями мориски. *** — Хватит и того, что нас застали без штанов — ни пушек, ни команды на корабле, — Рамон недовольно поправил парадный белый китель и подтянул алую адмиральскую перевязь. Вальдес хмыкнул и завязал алую ленту на собранных в хвост волосах, не глядя в зеркало, а потом оглядел друзей. — Себастьян, ты прихорашиваешься, как на свадьбу. — Филипп, ты же вылитый мориск, так скажи, кто из нас краше, — Бреве подтолкнул локтем капитана-командора, уже успевшего привести себя в приличный вид. — Если исключить молодость и старость, — начал тот, и тут же привычно увернулся от подзатыльника адмирала, — то мы все красавцы. — Хорошо, что мы не в Гайифе, — рассмеялся Вальдес, и Берто вздрогнул. Посланец шада велел подняться на борт всему командному составу корабля, нарушившего границы и осквернившего святые земли. Спорить с тремя пинассами можно было бы в открытом море, под всеми парусами и при хорошем ветре. Сейчас, не закончив ремонта, они не смогли бы удрать, даже если бы бросили пушки на берегу. Пришлось подчиниться. Шад сидел на простой бочке, глядя на них сверху вниз, и лениво перебирал шелковые кисти на рукояти своей сабли. Его белоснежные волосы спадали по плечам расшитого черным и алым халата из-под шелкового головного платка, а орлиный профиль выражал исключительно презрение к чужеземцам. Повинуясь легкому движению пальцев, воин лет шестидесяти шагнул вперед и обратился к стоящим в ряд перед ним талигойцам. — Вы нарушили законы Зегины и ступили на Багряные земли без приглашения. Это преступление, за которое чужеземцев казнят. — Я признаю, что шторм заставил нас искать укрытия в ваших землях, но надеюсь, что мы сможем загладить вину не ценой жизней. Было бы обидно выжить в буйстве природы и пасть от руки союзников, — заметил Альмейда. — Союзников? — мориски с сомнением покосились на талигойские мундиры. — Мы марикьяре и подданные герцога Алва, нашего соберано. Он в родстве с шадами Агирнэ, и союзу Кэналлоа и Агирнэ много веков. — Кони Агирнэ и Зегины не всегда идут рядом, и я не стал бы вас казнить за вынужденную высадку, — пожилой мориск перевел слова шада, и Вальдес не сдержал улыбки и любопытного взгляда, — но вы посмели атаковать священного осьминога Унда. — Скорее, это он атаковал нас, — буркнул себе под нос Берто, и Хулио наступил ему на ногу, не переставая вызывающе смотреть на окруживших их воинов. — Нам очень жаль, что по воле случая мы высадились в месте обитания священного осьминога, — каменному выражения лица Альмейды можно было бы позавидовать, — оба матроса, коснувшихся его, погибли. — Но не юноша, напавший на него со шпагой, и не стрелявшие с другой лодки, — старый мориск печально покачал головой. — Они заслужили казнь. — Этот юноша мой оруженосец и наследник соберано Алвы Альберто Салина, и как несовершеннолетний находится под моей защитой, и под защитой всех подданных соберано, — талигойцы не сговариваясь сплотились вокруг юноши, покрасневшего от смущения, — не будет ли шад милостив и не назначит ли он компенсацию или другое наказание за проступок, совершенный по незнанию? Старый мориск посмотрел на шада, а тот окинул всю группу талигойцев взглядом и пожал плечами. Пара отрывистых фраз, и шад удалился, оставив гостей на палубе в кольце воинов. — Шад говорит, что казнь троих была бы милосерднее, но если вы выбираете искупление, то всех семерых отвезут в храм Астрапа, где вас ждет служение. — Служение? Какое служение? — не выдержал Хулио. — И надолго? — Что будет с кораблем и командой? На «Астэре» припасов хватит на три месяца, — вмешался Вальдес. — Корабль может вернуться в нейтральные воды и продолжить путь после починки, — пожилой мориск еще раз посмотрел на группу ошеломленных талигойцев, — четверо, не участвовавших в нападении, могут вернуться с кораблем, а посмевших напасть на осьминога Унда казнят. Это будет быстрая смерть. Алва еще не стар, у него будет новый наследник. — Мы предпочтем принести извинения и продолжить путь все вместе, — Альмейда скрестил руки на мощной груди, и окружавшие талигойцев мориски отступили на шаг, кладя руки на свои сабли. — Я велю теньенту Арьенто вести «Астэру» обратно на Марикьяру, эскадру она не найдет и не догонит, — Вальдес положил Берто руку на плечо, утешая, — пусть мы не увидим Бирюзовые земли, но посмотрим Багряные. Храм Астрапа! Уговорить команду оставить все командование в гостях у морисков было непросто - но то, что никто не просил талигойцев сдать оружие успокоило остающихся. Вальдес велел провести в заливе как можно меньше времени и не трогать осьминога, если он решит всплыть еще раз. Тела погибших гребцов не удалось достать из воды, и люди были расстроены. Тем не менее, ремонт должен был закончиться еще через день или два, и «Астэра» сможет вернуться в нейтральные воды. *** До города Ясмин, где располагался храм Астрапа, они добирались две недели — неделю на пинассах вдоль берега, и талигойцам выделили место на палубе пинассы шада под легким полотняным навесом, защищавшим от солнца, но не от ветра, а еще неделю верхом на конях, одолженных зегинцами. Альмейда был мрачен, так как не ожидал от храмового искупления ничего хорошего — но надеялся, что шад пошлет гонца в Агирнэ, и Тергэллах вступится за наследника Алвы, своего троюродного брата. Бреве, Берлинга и Аларкон, никогда не бывавшие так далеко на юге, с удовольствием смотрели по сторонам и пытались заговорить с воинами сопровождения. Вальдеса, Берто и Хулио, запятнавших себя охотой на осьминога, мориски сторонились и избегали любых прикосновений — словно боялись заразиться неудачей. Хулио и сам готов был считать, что экспедиция была проклята — вот только почти потопивший их шторм начался задолго до встречи с белым осьминогом. Наконец на горизонте показался город — в окружении пустыни, покрытой редкими чахлыми кустами, в мареве полуденного зноя поднимались вверх белые башни, чем-то похожие на замок Алвасете. Храм окружали жилые кварталы — дворец нар-шада, украшенный богатой мозаикой и щеголяющий фруктовым садом, поразительным в сердце пустыни, дворцы шадов помельче, торговые кварталы, караван-сараи, загоны для скота и бедные хижины на окраинах. Иуллах с охраной проводил их до входа в храм и уехал с половиной отряда, одарив напоследок нечитаемым взглядом. Вблизи сходство с дворцом Алвасете было еще сильнее — многочисленные галереи и внутренние дворики, защищающие от ветра и дающие спасительную тень окружали основное здание храма. Священник, вышедший им навстречу, был одет в такой же морисский халат, но его головное покрывало было черным и скрывало не только волосы, но и лицо. Талигойцы не знали, является ли он настоятелем, аббатом, верховным жрецом или послушником — а пожилой толмач молча низко поклонился и оставил талигойцев одних. За толмачом ушли и остальные воины сопровождения. Священник посмотрел на их мундиры, потерявшие презентабельность за время путешествия, и жестами велел снять их. — Возможно, нам дадут халаты? — спросил Аларкон, — и купальня была бы не лишней. — Вы меня понимаете? — Вальдес попробовал обратиться к мориску на всех известных ему языках, но тот никак не отреагировал, лишь еще раз показал рукой на одежды. Хулио не выдержал первым. Он аккуратно отложил перевязь с оружием, а потом снял мундир, сапоги и бриджи, оставшись в рубашке, панталонах и чулках. Еще один взмах рукой, и нательное белье отправилось вслед за мундиром, а Хулио издевательски раскинул руки, красуясь — нравится? Рамон прикрыл рукой глаза, чтобы не видеть этого бесстыдства, Берлинга попытался загородить Берто, Вальдес и Аларкон одобрительно присвистнули. Монах лишь кивнул, и отошел в сторону, пропуская Хулио к проходу в следующий дворик. — Похоже, это не шутка, — Бреве вздохнул и принялся раздеваться. — У тебя есть что скрывать? Дам здесь нет, — Вальдес разделся быстро и присоединился к Хулио, с любопытством заглядывая в проем. Впрочем, дворик выглядел так же пустынно. Все изменилось, стоило талигойцам зайти внутрь. Из галереи вышел отряд воинов с саблями наголо, окруживший обнаженных мужчин. — Кто-нибудь объяснит нам, что происходит? — раздраженно спросил Рамон, глядя на воина с самой богатой вышивкой на халате. — Мы подданные герцога Алва, родственника и союзника шада Агирнэ, совершившие проступок по незнанию. Шад Иуллах сказал, что в храме мы можем искупить проступок служением, но сохранить жизни провинившихся, прежде чем нам позволят продолжить путь. — Вы все добровольно оставили жизнь свободных людей за порогом. Но храм ценит свое имущество и заботится о рабах, — ответил еще один священник, в покрывале глубокого алого цвета, вышедший из-за спин воинов. — Рабах!? — взвился Хулио, а Бреве с Аларконом побелели. Альмейда сжал кулаки, Вальдес с тоской посмотрел на перекрытый стражей проход к дворику, где они оставили свою одежду — и оружие. Берто сжал зубы, шагнул вперед — и был остановлен Берлингой. — Отпустите их, они не знали. Это я охотился на осьминога, только мне платить! — мальчишка рванулся вперед, вывернувшись из рук Себастьяна. — Поздно, — жрец кивнул воинам, — первый урок рабов — смирение. Пленников силой отвели в следующий дворик, побольше, где стояли ряды деревянных колодок, и заставили их согнуться, чтобы голова и руки попали в выемки. Бедный Рамон, с его ростом, вынужден был стоять в колодках на коленях — и только мгновенно наброшенный на шею адмирала и затянутый аркан уберег служителей храма от смерти. Всех талигойцев заковали так, что они не видели друг друга — и от того удары плетей оказались для них полной неожиданностью. Боль ошеломила — плечи, лопатки, бок. Инстинктивно Хулио дернулся и чуть не задушил себя колодками. Берто жалобно вскрикнул от боли, Хулио уже сознательно рванулся, сжав зубы, но следующий удар бросил его самого на колени. С другой стороны дворика Бреве пожелал морискам познать любовь осьминога и тут же осекся, а потом раздался рев Рамона, треск дерева, и избиение прекратилось. Хулио воспользовался затишьем, чтобы подняться с колен. Спина горела, в горле пересохло, пот градом катился по коже, дополнительно обжигая рубцы и попадая в глаза. Неистребимая рыжевато-серая пыль, поднятая с каменных плит дворика, попадала в рот и нос, оставляя на языке кислый привкус. Вывернув голову, насколько позволяла выемка в досках, Хулио увидел разломанные колодки и стоящего с морисской саблей у горла адмирала. Альмейда тяжело дышал, и даже обнаженный, с прилипшей к потной коже пылью, был полон мощи и величия, возвышаясь над стражей на голову. За ним, так же вывернув в колодках головы, стояли согнувшись Вальдес и Аларкон. — Первый урок — смирение, — повторил священник в алом. — Второй — унижение. Твое непослушание привело лишь к тому, что сегодня всем остальным будет сложнее. По его сигналу Рамону стянули руки за спиной, и тот позволил это, зло глядя в сторону оставшихся моряков и охраны с саблями. Было слышно, как Берто со свистом втягивал воздух, и как Себастьян тихо шептал ему что-то поддерживающее. — Я выдержу, мой адмирал, это моя вина… — голос срывался, но Берто почти восстановил дыхание. — Мальчишка несовершеннолетний! — прорычал Альмейда, — с него достаточно унижений! Он под моей защитой! — Это я стрелял в вашего осьминога, — вмешался Вальдес. Он был любезен и спокоен, как будто не по его плечу стекала кровь от слишком сильного удара. Его руки ощупывали доски, хотя тяжелая железная скоба, замыкающая колодки, была дальше, не дотянуться. Пыль клубилась у его ног и у колодок, как будто там дул сквозняк. Хулио позавидовал - пусть ветер пустыни обжигал, а не охлаждал, почувствовать его на коже было бы лучше. — Кто же примет на себя дополнительное унижение? — Пороть дворян, как нерадивых крестьян? — возмутился Берлинга. — Мы высшее командование талигойского флота. Этого так не оставят. Ни Алва, ни Талиг! — Талиг погряз в скверне, и его может постичь судьба Агариса и Паоны. Я вижу, что плетей мало для того, чтобы научить вас смирению. В Багряные земли не допускаются чужеземцы, а морискам заповедано не ложиться с мужчинами, как женщинам. В храмах всегда довольно тех, кто готов щедро жертвовать, чтобы испытать радость тела, запретную в иных обстоятельствах. — Да якорь вам в! — свист плети, и стон. — Выбирай, кто потеряет мужественность первым, раз ты взялся говорить за всех, — священник подошел к Рамону и посмотрел ему в глаза, не боясь гнева. Хулио представил, как рвутся кожаные ремни на вздувшихся от напряжения руках, как лопается спелой дыней голова, расплескивая алую кровь, такую же, как головное покрывало… Кто-то всхлипнул и затих, и Рамон оторвал взгляд от Берто, расслабил и опустил плечи. — Я не стану выбирать жертву, но готов драться на любом оружии. Надеюсь, Астрап защищает хотя бы юность, если честь и достоинство его последователям пустой звук. — Что же, тогда я выберу сам, - священник пошел в другую сторону, и Хулио опустил голову, давая шее отдохнуть от напряжения. Поясницу ломило, но опуститься на колени добровольно было все равно что сдаться, а Хулио сдаваться не умел. То, что его могли выбрать… Что им всем, возможно, предстояло почувствовать самое глубокое унижение, доступное мужчине — что кто-то оказался сильнее, хитрее, коварнее… Рамон Альмейда был сильнее и старше, и Хулио искренне им восхищался и подчинялся его приказам, когда дело касалось флота и войны. Но даже Рамона, вздумай он прижать Хулио к стене своим мощным телом, взять за горло — даже его Хулио бы ударил кинжалом без колебаний. С сожалением, возможно — но сдаться было немыслимо. Сжав руки в кулаки, он еще раз напрягся - но колодки удержали его без труда. Он был беспомощен перед морисками охраны, перед жрецом. Его слабость и беспомощность видели друзья, видел племянник, видел Рамон… Когда на его ягодицу со шлепком легла чужая рука, он с хрипом лягнул назад изо всех сил. Его дернули назад за бедра, так, что он едва не прикусил себе язык и ободрал подбородок о доски, и он снова захрипел, на этот раз просто пытаясь вдохнуть воздух пережатым горлом. Чужая рука сжалась на мошонке, до боли, пронзившей его яркой белой вспышкой, так, что ощущения в горле и спине перестали ощущаться, оставив его на бесконечное мгновение в пустоте, где не было ничего, кроме муки, заполняющей все его существо. Когда боль исчезла, он нашел себя на коленях, всхлипывая — и заставил себя замолчать и встать на ноги, не взирая на дрожь. От яичек шел жар, и Хулио с ужасом заметил, что его тело отозвалось на боль, как если бы это была ласка веселой девицы в портовом кабаке. Кожа горела, обжигающие спину пот и солнце соревновались, кто раньше заставит его просить о воде, ноги пришлось расставить, чтобы не задеть распухшую от пытки мошонку – и при этом его член уверенно стоял, и это видели и проклятый священник, и охранники с саблями, и Рамон. Хулио до крови прикусил губу — но боль лишь добавила жара в паху. Шад Иуллах был прав, смерть от сабли была бы быстрее и чище — если бы не Берто. — Ты принесешь храму много денег, раб, — священник довольно потрепал его по ягодице, как треплют уши любимому псу, и отошел. Ругань, звуки ударов по коже, стоны. Хулио не смотрел, уставившись в одну точку - резная вязь галереи перехода перед ним состояла то ли из людей, то ли из зверей. Он пытался понять, показалось ли ему, или действительно кошачьи головы соседствуют с человеческими. Солнце поднималось все выше и пекло все сильнее. В какой-то момент он, упав на колени, уже не смог заставить себя встать на ноги. Кто-то стонал, кто-то ругался - от жары и жажды мутило. Когда его отцепили от колодок и отнесли в темное помещение, он даже не сопротивлялся, хотя изначально собирался пробиваться к оставленному оружию. Низкая лежанка показалась ему мягче самых пышных перин, и когда его голову приподняли, давая напиться, он с трудом заставил себя открыть глаза и осмотреться. Кто-то из храма, в простом черном покрывале, протирал Вальдесу спину влажной тряпицей и смазывал рубцы. Другой монах? жрец? послушник? поил водой Берто, на лбу которого лежала мокрая тряпица. Берто лежал на спине, значит, ему досталось меньше ударов. Рамон сидел на лежанке и пил из чаши, мрачно глядя по сторонам. Его руки были развязаны, но он никуда не рвался. Наконец служители ушли, оставив пленников одних. — Пожалуй, мое любопытство удовлетворено более, чем полностью. Хотелось бы верить, что Бирюзовые земли будут добрее к эскадре, чем Багряные, — заметил Вальдес, садясь на лежанке и оглядываясь. — Нам нужно продержаться, пока гонцы не найдут Алву или Тергэллаха, — Рамон мрачно осмотрел своих подчиненных, — это минимум месяц. Скорее, два. — Это я виноват, — Берто сел и закрыл лицо руками. — Никто не знал, что в заливе осьминог, и чем именно расплачиваются преступившие закон морисков. Если бы мы знали, то дали бы бой Иуллаху в бухте. Берто, ты — наследник соберано Кэналлоа и Марикьяре, и мы сделаем все, чтобы уберечь тебя от позора. — А как же вы? — Берто с ужасом смотрел на шестерых мужчин, которые переглядывались друг с другом. — Мы все клялись соберано, — Аларкон пожал плечами и скривился, — не стоило оставлять оружие. В комнате не было окон, но тяжелые двери оставляли ладонь до земли и до верхней притолоки, а крыша не прилегала вплотную к стенам, оставляя место воздуху и рассеянному свету. Десять лежанок, бочонок с водой, отгороженный угол с закрытым крышкой ведром и кувшином воды. Пахло потом и целебной мазью. — Купальни нам не положены, — Бреве умылся водой из бочонка и извернулся, пытаясь рассмотреть собственную спину, — шрамы от сабель объяснить было бы проще. — Мориски славятся своими целителями, — заметил Берлинга, — но шрамы едва ли стоят волнений. — Не знал, что у тебя на заднице шрам, — рассмеялся Вальдес, — боюсь спрашивать, как ты его получил. Для дуэли не подходящее место. Горячая красотка? — Несчастливая любовь, — серьезно признался Себастьян, — к персикам. Полез за самыми вкусными, упал и напоролся на сук. Лет семь мне было. Хулио засмеялся вместе со всеми. Персики на Марикьяре росли роскошные. Впрочем, сейчас, чуть оправившись от жары, он не отказался бы и от морисских лепешек. Но еды им так и не принесли, и спать все легли голодные. Утром их снова вывели под охраной во двор с колодками. — Мне нужен человек подмести двор, — священник кивнул на метлу, стоящую у стены. — Мы дворяне, подданные соберано Алва, союзника Агирнийского шада, — повторил Альмейда, — произошла ошибка. — Вы рабы, а в рабах ценится послушание, — по сигналу священника на Альмейду накинули сразу два аркана, прижав его руки к телу и захватив горло. Второй день в колодках был тяжелее. Пыль клубилась под ногами, попадала в глаза, забивала рот и нос, прилипала к коже. На небе не было ни облака, и черные волосы марикьяре словно притягивали солнечные лучи. Хулио ругался и следил за тенью от своей головы. Вальдес что-то немелодично напевал, несмотря на пыль, пока Рамон не рявкнул, что не нуждается в дополнительных пытках. Когда тень съежилась и замерла под его головой, а капли пота стали испаряться почти мгновенно, священник вернулся, и не один. С ним шел мориск в халате темно-зеленого цвета, в обычном белом головном покрывале. В руках он держал кнут. Оглядев всех и задержав взгляд на Альмейде, который так и стоял во весь рост, привязанный к сломанным им колодкам, он подошел к Вальдесу. Что мориск сказал священнику, талигойцы не поняли, но тот кивнул и принял мешочек с пожертвованием. Услышав свист кнута, Хулио закрыл глаза и в который раз попытался сломать колодки. Увы, до Рамона ему было далеко. Казалось, все замерло - исчезли звуки переступающих по плиткам ног, тихая ругань и шутки, попытки откашляться. Остался только свист кнута, щелчки ударов и сопение мориска. Вальдес молчал, и Хулио гадал, его выбрали, потому что он стрелял в осьминога — или же он просто приглянулся сегодняшнему посетителю храма? Когда спустя вечность мориск выругался и ушел, Хулио выгнулся, насколько позволяли доски, глядя на друга. Вальдес висел в колодках, и кровь с его спины, ягодиц и бедер рисовала в пыли странные узоры. — Ему нужна помощь, или он задохнется в колодках, вы, проклятые рабовладельцы! — Аларкон, стоящий с другой стороны, попытался дотянуться ногой до тела. — Эй! Хулио глянул на темнеющее лицо Вальдеса, и тоже закричал. Охрана не шевельнулась. — Мне мешает пыль, — пришедший на крики священник взглянул на пленников с неудовольствием, но не подошел к задыхающемуся. — Гостю было неудобно. — Освободите меня, и я подмету, — Бреве сглотнул, втянул в себя воздух и добавил, — прошу вас, позвольте помочь раненому. Судя по звону железа, мольба была услышана. Освобожденный из колодок, Антонио подбежал и приподнял Вальдеса, давая ему вдохнуть. Он тряс его, пытаясь привести в себя, пока тот не застонал. Когда Ротгер смог сам стоять на коленях и держать голову, Бреве молча пошел к метле и начал подметать двор, собирая пыль в указанный угол, а потом в деревянное ведро. Хулио тихо сказал: «Спасибо», переставляя ноги, чтобы не мешать — за то, что Антонио смог поддаться. Антонио унес ведро после уборки под охраной, и вернулся с кувшином воды и чашей. Напоив Вальдеса, он дал воды всем, начиная с Берто и закончив Рамоном. — Ты сам пил? — спросил Рамон, прежде чем отпить из чаши. Антонио кивнул. Он не смотрел в глаза марикьяре, и после, повинуясь оклику охранника, ушел по галерее. Его нагота и покрасневшая на солнце кожа бросались в глаза на фоне закутанных в ткань морисков. Как же Хулио их ненавидел… Хулио потерял счет времени. Теперь они все присматривали друг за другом, и окликали, если видели, что человек начинает оседать. Терять сознание в колодках было нельзя. Хуже всего приходилось Вальдесу, потерявшему много крови — хотя раны и не были глубокими, жар от солнца и пот были особенно мучительны. Себастьян подбадривал Берто, Рамон следил за всеми, Аларкон и Хулио помогали друг другу. Солнце только начало садиться, когда их вернули в их комнату. Полупустой бочонок воды опустел мгновенно. Вальдес лежал ничком. — Я могу тебе как-то помочь? — Себастьян присел на корточки рядом с ним, отводя с лица спутанные слипшиеся пряди. — Помочь умыться? — Пожалуйста, — признательно сказал Вальдес и хмыкнул, — теперь у нас обоих будут шрамы на заднице из-за любви к персикам. — Ротгер! — Рамон не знал, смеяться или ругаться. — Что Ротгер? Моя спина ничуть не менее красива, но этому извращенцу было интереснее другое. — Не смешно, — Рамон тоже сел рядом. — Прости, что я ничего не смог сделать. — Удача еще вернется к нам, — серьезно сказал Вальдес, и Хулио позавидовал его уверенности, — надо просто дожить до этого. — Интересно, где дор Бреве, — неожиданно спросил Берто. — Действительно, — Рамон подошел к двери и выглянул в щель, но коридор был пуст, не считая охраны. — Надеюсь, его просто заставили мести дворы. — Вчера они грозили нам всем худшей участью, — Аларкону пришлось подпрыгнуть и подтянуться, чтобы выглянуть в щель между крышей и стеной с другой стороны. — Ничего не видно. Хулио передернуло. Он зарычал и ударил раскрытой рукой в стену. — Спокойно, Салина! — рявкнул Альмейда. — Держи себя в руках. Нас всего семеро, и мы выйдем отсюда своими ногами, как зашли. Их слишком много, чтобы атаковать в лоб. Когда двери наконец отворились, к ним развернулись все - но это был не Бреве. Вчерашний лекарь, охрана и два прислужника с подносами. В комнате резко запахло едой, тяжелыми морисскими пряностями, и Хулио сглотнул слюну. Два дня без еды — не так страшно. Лекарь осмотрел Вальдеса и жестом показал, что ему нужна вода. В бочонке было пусто, и Берлинга покачал головой и развел руками. Лекарь обратился к охраннику, но тот лишь уставился на пленников. Берто, уже попробовавший еду, замер. Острые пряности обжигали рот. Хулио, держащий миску в руках, узнавал знакомый по путешествию запах и различал в каше мелко порезанные кусочки огненного перца, придающего блюдам яркий вкус. — Мы будем благодарны, если нам принесут еще воды, — с неохотой произнес Альмейда, обращаясь к охране и лекарю. Один из охранников усмехнулся и указал на пол у своих ног. Талигойцы непонимающе переглянулись - на полу не было ничего. Даже пыли. — Воды? — Берлинга для ясности постучал по бочонку. Снова усмешки из-под покрывал, снова жест на пол у их ног. Ах вот что… Альмейда нахмурился и сжал кулаки, глядя на присохшую к ранам Вальдеса пыль, но со своей лежанки сорвался Аларкон. Изящно опустившись на одно колено перед охранником, он прижал руки к груди и разразился славословием по всем правилам придворного искусства Алисианских времен, популярного в выступлениях бродячих театрах. — О прекраснейшая из женщин, окажи мне милость и одари своей благосклонностью! Да будут дни твои полны радости, а ночи огня, да воздастся тебе сторицей за каждый суан, да будут носить тебя на руках, чтобы твои ноги не знали усталости! Брови Альмейды взлетели так высоко, что Хулио поразился, что адмирал вообще умеет так изумляться, Вальдес рассмеялся и тут же застонал от вызванной движением боли, Берто застыл с поднесенной ко рту ложкой, Себастьян непонимающе смотрел по сторонам, словно пытался понять, кто здесь спятил, а охранник рявкнул что-то по-своему, и прислужники взялись за бочонок. Филипп замолчал, одарил мориска напоследок влюбленным взглядом, и красиво поклонился, отставив голый зад. Когда прислужники вернулись с полным бочонком, Аларкон уже сидел на своей лежанке и уминал кашу. Дождавшись, пока лекарь обработает и смажет раны, напившись и умывшись, талигойцы разошлись по лежанкам. Бреве так и не вернулся. Утром их разделили. Вальдеса оставили отлеживаться, а за Хулио пришел священник в алом покрывале. Повинуясь приказу адмирала не лезть на рожон, он последовал за священником по каменным галереям в другое помещение, и замер, едва войдя. Крюки, прикрученные к стенам кольца, жаровня… Больше всего комната напоминала пыточную. Хулио рванулся назад, попытался ударить охранника, но ожидавшие сопротивление мориски скрутили его без особого труда. Пока он пытался снова начать дышать после сильного удара в живот, они привязали его в центре комнаты с поднятыми вверх и в стороны руками. — Страх — полезное чувство, оно помогает рабу остаться в живых дольше, — священник подошел ближе, и Хулио сумел разглядеть лицо под алым покрывалом. Благородное, с высоким лбом, орлиным носом, изящной линией губ, оно чем-то напомнило ему Алваро Алва, если бы не светлый цвет бровей и ресниц. Рокэ Алва не походил на своего отца, но заботился о своих людях не меньше. Как же хотелось знать, что он получил послание, услышать его ехидные комментарии о том, как его адмирал и вице-адмиралы загнали себя в ловушку, ответить подколкой на обязательную выволочку… — Ты боишься, но здесь тебя не услышат и не увидят твои товарищи. Все, что с тобой произойдет, останется тайной для остальных. Хулио вздрогнул, и собрался плюнуть в лицо угрожавшему ему мерзавцу — но тот разгадал его намерение и больно сжал пальцами челюсти. Гнев, возмущение, беспомощность, страх, боль слились вместе, и Хулио дернулся, натянув веревки, но священник отошел в сторону раньше, чем получилось его лягнуть. За его спиной он обменялся словами с кем-то из морисков, и Хулио изогнулся, пытаясь разглядеть, кто еще находится с ними. Угроза лишения мужественности заставляла сжимать ноги вместе. «Как девственница в первую брачную ночь», — обругал он себя, и заставил стоять спокойно, расставив ноги для устойчивости и смотря вперед, на стену. Ненависть горячила кровь и вырывалась тяжелым дыханием. «Не лезь на рожон», — напомнил он себе слова Альмейды, и начал дышать на счет. — Я вижу, что ты был хорошим воином, — одобрительно сказал священник за его спиной, — и умеешь совладать с собственным страхом. Чем его ударили, он не понял, но на позавчерашний кнут ощущения не походили. Хулио стиснул зубы и уставился в стену, ожидая окончания пытки. Удары падали на плечи, спину и бока, потом спустились на ягодицы. К бессильной ярости добавился стыд — что он не в силах себя защитить, что из-за него подвергаются пыткам его друзья, что он молча терпит унижение, как пойманный интендантом вороватый торговец, вздумавший поставить на корабли подгнившую пеньку или прогорклое масло… Внезапный удар по внутренней стороне бедра, почти у мошонки, заставил его подпрыгнуть со стоном, и проклятое тело снова отозвалось жаром на боль, стыд и бессильную ярость. — Прекрасная отзывчивость, — похвалил его священник, и ударил в то же место. Боль ослепила, заставила сжать ноги, подняться на носки, держась за веревки, выгнуться, уходя от ударов. Несильный удар по привставшему члену спереди, и Хулио заорал. — Кричи, — скомандовал священник, — я хочу слышать твой голос. Хулио кусал губы, пытался подставить под удар ягодицы или бедра, но прут (теперь он видел, чем его бьют) каждый раз находил свою цель и заставлял кричать от боли. Промежность горела огнем, более темную кожу члена пересекали красные и фиолетовые полосы, из него сочилась жидкость, говоря о том, что еще немного, и проклятый мориск заставит Хулио содрогаться и орать от самого мерзкого и извращенного наслаждения в его жизни. — На сегодня хватит, я очень тобой доволен, — священник отошел, оставив Хулио задыхаться от боли и жара. Сколько он так простоял-провисел на веревках, Хулио не знал. В пыточной не было окон, а лампы на стенах горели ровно. Постепенно возбуждение ушло, оставив стыд и ненависть к собственному телу, и презрение к собственной слабости. Когда его отвели обратно в комнату пленников, он молча устроился на лежанке, отвернувшись к стене. Касание жесткой ткани, прикосновение кожи бедер к мошонке было мучительно, но Хулио терпел, и больше всего боялся, что эта боль снова вызовет возбуждение. — Хулио, как ты? Хулио? — Вальдес звал его, но Хулио не ответил. Когда вернулись остальные, и Альмейда коснулся его плеча, спрашивая, что с ним случилось, он неожиданно для себя сорвался на хриплый крик сорванным горлом и сбросил руку резким ударом. — Не трогай! — Хулио, это же я, — Рамон бережно провел пальцем по его подбородку, и на его пальцах алела свежая кровь из прокушенной губы. — Убери от меня руки, проклятье! — Хулио казалось, что забота и нежность в голосе сурового адмирала грозят ему больше, чем пытки мориска, что еще мгновение — и все увидят его слезы. Он рывком развернулся обратно к стене и обнял себя, замерев и сосредоточившись на дыхании, чтобы успокоиться. Через пару минут Альмейда отошел в сторону. Хулио сознательно не вслушивался в тихие голоса за спиной, повторяя про себя моряцкие песни, которые его команда горланила на праздниках и в увольнительных. — Это я, дядя, — знакомый голос Берто вырвал его из замкнутого круга мыслей. — Я принес воду. Хулио развернулся и взял чашу, осушив ее в три глотка. Пить хотелось страшно, и Берто понятливо набрал еще воды, а потом принес небольшую плошку. — Лекарь оставил мазь, вы позволите вам помочь? Все еще не глядя ни на кого, Хулио развернулся спиной и позволил племяннику втереть мазь во вспухшие рубцы. — Еду? Сегодня принесли лепешки. Проталкивая прожеванные куски в ободранное криком горло и не чувствуя вкуса, Хулио понимал, что подумают — что уже подумали — о нем его товарищи. И что ему нужно поднять глаза, посмотреть на друзей, которым наверняка тоже пришлось пережить сегодня пытки, пошутить с Вальдесом и Берлингой, сравнить шрамы. Но он не мог. Неслучившееся наслаждение под ударами священника запятнало его сильнее насилия. Заснуть удалось только под утро, когда боль отступила перед усталостью. Проснувшись от грохота, Хулио подскочил на своей лежанке. В комнате был проклятый священник и несколько морисков охраны. Альмейда стоял, сжав кулаки, и с ненавистью смотрел на вошедших. Двое воинов стояли с арканами наготове, остальные были вооружены саблями. — На колени, раб, — священник смотрел на Альмейду так же оценивающе, как вчера на него самого, и Хулио вздрогнул и невольно отодвинулся к стене. Филипп вышел вперед, встал на одно колено и попытался отвлечь морисков, повторив свое признание, но по сигналу двое воинов подняли его, заломили руки и связали их за спиной. — Мне нужно твое повиновение, и я его добьюсь. Аларкона оттащили к бочонку и поставили перед ним на колени. Хулио видел, как он успел глубоко вдохнуть, прежде чем его макнули в воду. Он невольно и сам задержал дыхание вместе с Филиппом. Альмейда смотрел на священника с вызовом. Полминуты. Хулио переводил взгляд со своего адмирала на священника. Берто дернулся встать с лежанки, и ближайший охранник приставил лезвие сабли ему к горлу. Берлинга и Вальдес сидели, сжав зубы, и Хулио догадался, что они тоже не дышат. Минута, и Аларкон забился в руках охраны, расплескивая воду и пытаясь поднять голову, но ухватившая его за волосы рука окунула его еще глубже. Потемнело, перед глазами замелькали черные точки, словно взлетевшие с пролежавшего несколько дней на солнце трупа мухи, и Хулио наконец вдохнул такой желанный воздух. Аларкон бился изо всех сил, и охранники буквально легли на него сверху, едва удерживая его своим весом. Альмейда с ненавистью смотрел на священника. Борьба утихла, и охранник выпрямился, недовольно рассматривая свой мокрый халат, а потом за волосы достал из воды безжизненное тело Филиппа и отпустил. Тело с хлюпающим звуком упало на спину, и было видно, что грудь не вздымается, а сердце не бьется. Светлая кожа, за которую Аларкона дразнили на Марикьяре, исчерченная белыми старыми шрамами и красными свежими рубцами, обтягивала ребра. Хулио глянул на голубоватые просвечивающие жилы — ни одного движения. Аларкон был мертв. Капитан-командор, с которым они столько лет вместе воевали, праздновали победы, провожали погибших, кутили в кабаках, смеялись и пили… Филипп, не тронувший проклятого осьминога, чья вина была лишь в том, что он попытался отвлечь внимание на себя… — На колени, раб, — священник говорил все так же спокойно, как будто не на его глазах только что утопили одного из пленников, как если бы ни жизнь талигойца, ни шок, горе, ярость и ненависть на лицах оставшихся в живых ничего не значили. — У твоего друга не больше минуты, потом его никто не вернет к жизни. Хулио дернулся, и замер, когда сабля прижалась к горлу Берто сильнее. — Да будьте вы прокляты, — Альмейда тяжело опустился на колени, но не склонил голову. Один из охранников перевернул Филиппа, положил грудью себе на колено и несколько раз ритмично ударил по спине. Изо рта полилась вода. Еще несколько ударов, и Филипп дернулся, кашляя и отплевывая воду. — Через несколько дней состоится малый праздник Астрапа. Мне нужны четверо рабов, развлекать гостей. Выбирай, кого ты отправишь на праздник, — священник держал взгляд Альмейды. Хулио вздрогнул. Без Бреве их осталось шестеро, без Берто пятеро… — Я пойду, — спокойно сообщил Вальдес. — И я, — Берлинга с волнением смотрел, как Филипп кашляет, почти складываясь пополам, лежа на боку. Связанные за спиной руки дергались, не в силах разорвать мокрые кожаные ремни. — И я, — прохрипел Хулио, понимая, что на празднике ему не скрыть позора. — Трое, — отметил священник, глядя на Альмейду с усмешкой, и посмотрел на Аларкона, а после на Берто. Даже стоя на коленях, адмирал не казался побежденным. Несмотря на слипшиеся, спутанные грязные волосы, следы от кнута и веревок на коже, наготу. Его гордое лицо не скрывало ни гнева, ни презрения, но если мориск думал испугать его, то зря. Хулио видел в темных запавших глазах Альмейды расчет, а в том, как он стоял, поджав пальцы ног — готовность мгновенно распрямиться и броситься вперед. — Я, — прохрипел Аларкон, и снова закашлялся. — Ах да, последний ваш товарищ уже вызвался, — священник пожал плечами и снова обвел взглядом талигойцев. — Еще мне нужен прислужник. Он не будет развлекать гостей, но в его задачу войдет приносить напитки и еду, держать опахала, выполнять другие мелкие поручения. — Берто, — велел Альмейда непререкаемым тоном, — это приказ. — Да, мой адмирал, — побледневший мальчишка все еще с ужасом косился на Аларкона, избегая смотреть на стоящего на коленях Альмейду. — За мной, — кивнул Берто священник и повернулся к выходу из комнаты, уводя мальчишку и охрану, прежде чем обернуться и отдать последнее распоряжение. — Оставайся на коленях, пока я не вернусь. Берлинга успел к Филиппу первым. Развязав ремни, он помог ему подняться и сесть. — Как ты? — Мне кажется, я видел Лабиринт, — прохрипел Филипп. — Странно, вместо воды мне чудилось, что я попал в грозу и меня сжигают молнии. — Он потряс головой, убрал прилипшие волосы с лица. — Бреве жив, — с облегчением выдохнул Себастьян, — я волновался. — Интересно, почему они его держат отдельно? — Вальдес осторожно встал и потянулся. — Я слышал, что мориски лучшие лекари, но предпочел бы не иметь повода для близкого знакомства с этим искусством. Хулио тоже встал, чтобы дойти до ведра. Ему пришлось закусить щеку изнутри, чтобы сдержать стон — опухший член и мошонка, не смазанные лечебной мазью, болели гораздо сильнее спины и бедер. Когда он вышел из угла, то вздрогнул — адмирал все еще стоял на коленях. — Рамон? — Слишком много мест, откуда могут смотреть, — Альмейда кивнул на пропускавшую рассеянный свет щель между стенами и крышей, — а местный начальник не склонен шутить. — Полагаешь, они вернулись бы к Филиппу? — К Филиппу или любому другому. Им нужны четверо, а нас семеро… Мне не нравится, что нас выставляют друг против друга. — Мы не можем им помешать использовать заложников. Нужно выжить и дождаться помощи, — Берлинга сел на пол так, чтобы Альмейде удобно было на него смотреть. — Пока Берто не тронули. — Зато мы вызвались развлекать гостей на празднике, — Вальдес снова осторожно потянулся, и начал разминаться. — Я предпочел бы развлекать их с саблей или шпагой в руке. — Как и все мы. Филипп тоже начал разминаться, периодически останавливаясь, чтобы откашляться. К ним присоединился Себастьян. Рамон стоял на коленях и комментировал. Хулио позволил себе окунуться в почти нормальное взаимодействие и забыть о том, что их ждет. Вальдес остановился первым, подошел к бочонку с водой, ступая по расплескавшейся воде, и умылся, смывая пот. После к нему подошел Себастьян, а Филипп смотрел на бочонок и место своей смерти, но подходить не спешил. — Тебе полить воды на руки? — предложил Вальдес, и Филипп вздрогнул, а потом подошел и быстро окунул лицо в воду. — Плох тот моряк, что боится воды, — усмехнулся он, откидывая назад мокрые волосы. — Теперь нам пить воду с твоими грязными волосами, пока не принесут новый бочонок, — возмутился Альмейда, но Хулио видел, что он смотрел на Филиппа с гордостью. Хулио быстро пожал плечо Филиппа и аккуратно устроился на своей лежанке. Священник вернулся в комнату на закате, когда Рамон уже едва мог стоять на коленях. Моряки несколько раз давали ему напиться и даже подносили ведро, но адмирал сжимал зубы и не двигался с места. — Даже если вы будете смотреть, когда подойдет священник, ему хватит опыта понять, обманывают его или нет. Сейчас это не стоит риска. Хулио ненавидел мориска в алом покрывале всей душой, но был согласен, что он заметит обман. — Я вижу, что ты усвоил урок, можешь встать, — сказал священник и махнул прислужникам с едой. Альмейда медленно поднялся на ноги и отошел к своей лежанке, не показывая боли. Хулио невольно подумал, что адмирала не пронять ни кнутом, ни прутом. И что именно поэтому священник подстроил так, что для издевательств выбрали не вожака, а тех, кого проще сломать. Оставалось лишь сжать зубы и терпеть, что бы с ними не делали. Терпеть, дожидаясь помощи или удачного момента. Берто ночевать не пришел. Себастьян предположил, что раз он, как и Бреве, согласился выполнять поручения, его отделили от «непослушных» рабов. Теория была не хуже прочих, и давала надежду, что Бреве присмотрит за парнем. Да и самому Антонио компания была необходима. Следующим утро троих, выбранных для праздника, отвели в купальни. Талигойцы были счастливы смыть с себя грязь и пот, промыть как следует волосы. Бреве был там же, но не смотрел на друзей и не ответил на приветствие. Его спину и плечи покрывали такие же рубцы, как у Вальдеса, только более свежие. Охранник жестом велел молчать, положив руку на заткнутый за пояс кнут, и Хулио приготовился выжидать. Многое можно было сказать без слов — взглядом, жестами, кивком головы… Антонио смотрел вниз и повиновался указаниям охранника и священника. Черное покрывало на голове того открывало молодое лицо, и едва ли он знал талиг. Впрочем, поэтому им и велели молчать… После мытья прислужники разложили их на лавках и начали удалять волосы с тела медовой смесью. Хулио с отвращением позволил прикасаться к своим ногам, рукам и груди, но когда прислужник потянулся к лобку, отбросил его руку в сторону. Избитые член и мошонка распухли и потемнели, и если боль от удаления волос с бедер была терпима, то боль в гениталиях и так не отпускала Хулио ни днем, ни ночью. Не желая привлекать внимание к своей проблеме, Хулио сопротивлялся молча, и прислужник сам позвал священника. Тот подошел вместе с охранником, который клинком отодвинул руку, прикрывающую пах. Хулио упрямо поднял подбородок, глядя в глаза рассматривающим его член морискам, и подумал, что лучше бы пленникам дали цирюльника. Отращивать бороду и усы, как Люди Чести, он точно не собирался. Охранник ухмыльнулся, и Хулио дорого бы дал за клинок в своей руке — срезать ухмылку с костей. Но даже если он сейчас сумеет отобрать саблю и выжить, остальные охранники поднимут тревогу. Из храма не уйти незаметно, а темные волосы не спрячешь. Брови, ресницы, отросшая щетина… Проклятые зегинцы все белобрысы, как Аларкон. Священник велел Хулио перевернуться на живот, и тот выполнил приказ. Подставлять спину и зад не хотелось, но ухмылка охранника и покачивающаяся над членом сабля не располагали к спорам. Он лег на живот, держась за лавку, и прислужник взялся за его ягодицы, и ложбинку между ними. Стоило вздрогнуть, и сталь ласково коснулась шеи. Повторяя все известные проклятия и ругательства, Хулио терпел, пока его зад, бедра и спина не были обработаны. После этого охранник убрал саблю, а священник снова отправил его в воду, смывать воск. Вальдес и Бреве уже заново натирали себя мыльным корнем. Бросив взгляд, Хулио заметил, что им тоже удалили все волосы с тела, включая пах. Отведенная им на празднике роль больше не вызывала сомнений. Вальдес поднял бровь, кивнув на бросающиеся в глаза на фоне безволосого тела завитки. Хулио лишь пожал плечами, смывая с себя чужие прикосновения. Сколько до праздника? День? Два? Три? Сколько еще ему доведется чувствовать себя собой? Впрочем, кто сказал, что их оставят в покое… Берлинга зашел в воду, недовольно потирая голые подмышки. Вальдес и Хулио сочувственно кивнули. Антонио продолжал избегать взглядов и прикосновений, и это тревожило Хулио не меньше, чем отсутствие Берто. Он предполагал, что алый священник не упустит возможности унизить их перед будущим соберано. Альмейда и Аларкон приветствовали их возвращение откровенным изумлением. — Я читал, что котов некоторые выстригают под львов, оставляя гриву, — начал Аларкон. — А я слышал, что дамам торчащие сквозь шелк чулок светлые волосы напоминают лапки пауков, — ответил Берлинга, кивая на светлую густую поросль на ногах Аларкона. — Салине даже кисточку на хвосте оставили! — продолжил Филипп, пропустив подколку мимо ушей, и Хулио не мог не рассмеяться вместе со всеми. — Я уверен, что если ты захочешь кого-то из нас заменить, то тебе тоже выстригут кисточку, — Вальдес посерьезнел, — мы видели Бреве, но он ни разу не взглянул нам в глаза. Говорить было нельзя, но Антонио и не пытался. Его били кнутом, позже чем меня, но отметин меньше. Берто не было. Боюсь, как бы за него не принялись всерьез… — Ему двадцать лет, и он наследник Марикьяры и Кэналлоа. Он выдержит все, что потребуется, — Альмейда покачал головой, — А вот за Антонио мне неспокойно. Но до праздника лучше вести себя тихо, а вот после… — И у котиков есть когти, — подытожил Вальдес. На ужин им дали тушеные овощи, приправленные незнакомыми специями. Что-то из этих трав явно было родственником известного им нарианского листа — то один, то другой талигоец ночью просыпался и с руганью бежал к ведру. Щели, пропускавшие свет, пыль и чистый воздух едва справлялись с задачей. Утром троих предназначенных для праздника моряков снова отвели в купальни и велели лечь на лавки на бок. Прислужники достали что-то громоздкое, и только по трубке, оканчивающейся смазанным маслом наконечником Хулио догадался, что их ждет клистир. Он резко сел, сам не зная, что собирается делать, и замер. В купальни вошел священник в алом покрывале, ведя за собой Бреве и Берто. Охранников было достаточно, чтобы сделать сопротивление безнадежным. — У вас будет возможность сопротивляться… Позже. Сейчас за непослушание расплатятся ваши друзья, — священник махнул в сторону открытого дворика, где, привязанные к столбам, стояли Аларкон с Альмейдой. Пока Хулио переглядывался с Вальдесом и Берлингой, Бреве улегся на свободную лавку и руками раздвинул свои ягодицы. Прислужник легко вставил смазанный наконечник трубки внутрь. Повинуясь тихо отданному указанию, Берто поднес ему ведро, поставил рядом и вернулся к священнику. Хулио с тревогой осмотрел племянника и не нашел новых отметин. Впрочем, изобретательность морисков была легендарна, как и лекарские умения. Что они сделали с Антонио? Чем пригрозили? Священник взглянул прямо на него из-под покрывала, сверкнули внимательные темные глаза, словно видящие его насквозь, рука коснулась кнута за поясом. Хулио затопило бессилием, злостью и ненавистью, их разыгрывали друг против друга, как младенцев. Но хладнокровное убийство Филиппа стояло перед глазами. Рядом в выложенном роскошной мозаикой бассейне плескалась горячая вода. Представить, что точно так же, как беспомощного котенка топят Берто, или опять убивают Аларкона, все еще придумывающего новые шутки про стриженных львов, чтобы хоть немного поддержать друзей… Друзей, которым вместо честного боя, пусть и с превосходящим противником, предстоит кошки знает какое унижение… О священнике можно было сказать одно — пока он не обманывал. Хулио обменял свое послушание на честь Берто. И ему только что обещали возможность подраться. Оскалившись, он повернулся спиной и лег на лавку, вцепившись в нее для надежности, чтобы не сорваться раньше времени. Кому нужна его задница, справятся и без его помощи. Прислужник развел его ягодицы уверенным жестом, вставил холодную скользкую трубку, и отошел. Эту отстраненность и равнодушие было перенести проще, чем расчетливые действия священника, знающего, как вызвать злость, страх или стыд. Берто стоял рядом и старательно смотрел в другую сторону, когда Хулио согнулся пополам над ведром после клистира. После ночного слабительного это было мучительно, но не слишком грязно. Предусмотрительностью морисков можно было бы восхититься, если бы не знание, что они так обходились с сотнями пленных. Если бы не понимание, что ждет сегодня их четверых. От мыслей о предстоящем унижении тошнило и трясло, но показывать страх было нельзя, и Хулио выпрямил спину. Талигойцам снова дали вымыться, но так и не предложили цирюльника. Глядя на Вальдеса и Берлингу, пользующихся возможностью размяться перед дракой, Хулио снова вспомнил Филиппово сравнение с дикими котами. Заросшие, с чистыми, но неопрятными волосами, рассыпанными по плечам, с обломанными ногтями и видимыми старыми и свежими шрамами, обнаженные среди одетых в многослойные халаты морисков талигойцы выглядели дикарями. Странными, опасными, темноволосыми, чужими. Достаточно чужими, чтобы быть вне закона, запрещающего морискам мужеложество. Когда каждого из четверых моряков схватили за руки по двое охранников, а прислужники надели им на шею кожаные ошейники, сходство с дикими зверями стало полным. Себастьян, Хулио и Ротгер рванулись, но их держали крепко. Священник запретил поднимать руки к ошейнику, и Хулио постарался запомнить лица именно этих охранников, чтобы знать, кого после не оставлять в живых. Ошейник не мешал дышать, но ощущался, когда глотаешь. Их и вели на площадь, как диких зверей, каждого на двух натянутых цепях, идущих от ошейника. Выйдя из храма впервые за неделю, Хулио осматривался в поисках способа избежать предстоящее унижение, насколько позволяли цепи и охранники. Солнце слепило глаза после полумрака их комнаты. Он искал в толпе знакомые лица, надеясь увидеть кого-то из Агирнэ или Кэналлоа, но видел лишь море разноцветных халатов и покрывал, а на чужих лицах любопытство, азарт и похоть, от которых его передергивало. Женщин в толпе не было. Вспомнилось, как Рокэ рассказывал про охоту на черных львов. В тот вечер Хулио собрался когда-нибудь, после окончания войн, выбраться в Агирнэ. Но организованная Вальдесом экспедиция была более заманчива — когда еще ослабевшие от изломных потрясений страны Золотого Договора заключат пятилетний мир? Когда еще выпадет шанс первым ступить на чужие земли? Что ж, он устроит охоту на льва зегинцам. Марикьярские рэи — не игрушки и не невольники. Широкая, вымощенная гладкими, скругленными тысячами прошедших по ним босых ног камнями улица привела их на площадь. Высокий помост с навесом, под которым стояли резные каменные столы, а низкие ложа с алыми шелковыми подушками ждали шадов и нар-шада. Четыре загородки, или скорее клетки, так как верх тоже закрывала решетка из досок, стояли квадратом в центре площади, на расстоянии пятнадцати бье от клетки до клетки. Хулио повели к дальней, и он обернулся, ловя взгляды товарищей по предстоящему испытанию. Обычное пожелание удачи в бою, «Энобрэдастрапэ», казалось больной насмешкой. Видел бы Астрап, до чего опустились его последователи… — Эномбрэдособерано! — боя не избежать, но их запомнят. Вальдес был собран и спокоен, а в его глазах играли опасные синие отблески, обещавшие врагам неприятности. Он кивнул Хулио и начал изучать собственную клетку. Берлинга напрягал и расслаблял плечи и мышцы ног, чуть подпрыгивая на каждом втором шаге, и готовился к бою. Бреве шел на цепях, но его лицо не выражало ничего, а в походке не было упругости. Сам Хулио чувствовал, как скалится в ответ на смешки и оценивающие взгляды, и знал, что его движения стремительны и экономичны. Давно привыкнув к своему невысокому росту, он ошеломлял врагов скоростью, яростью и расчетливой жестокостью. Не надеясь, что им дадут оружие, он готовился бить в горло, глаза, пах, колени. Рыжеватая пыль стелилась по камням, забивалась в щели между ними. Возможно, удастся набрать ее в горсть и бросить сопернику в глаза — если ветер будет на его стороне. Долгие годы службы на флоте приучили его чувствовать ветер, ловить момент. Сегодня это умение ему пригодится. Их развели по клеткам и закрепили цепи на столбах. Себастьян попробовал нащупать застежку ошейника, и получил от охранника кнутом под резкий оклик. А дальше началось ожидание. Людей на площади становилось все больше, они окружали центральную часть с клетками, где стояли священники в разноцветных покрывалах, прислужники и охранники. Задержка раздражала. Хотелось уже выплеснуть ярость, смыть страх кровью, своей и чужой. Чтобы сдержаться, Хулио начал считать охранников, сбился, начал заново. Толпа разогревала себя криками. От солнца слезились глаза, и Хулио прищурился, пытаясь разглядеть, что творится на возвышении. Яркие пышные халаты сидящих указывали на высокий статус, но центральное ложе пустовало. Наконец нар-шад и его приближенные заняли свои места, и главный жрец в алом с золотом покрывале ударил в медный гонг, висящий между клетками. Низкий звук пронесся по площади, заставляя стоящих близко зажимать уши и морщиться. Священники вытерпели стоически, марикьяре как один закрыли уши руками. После гама и шума разлившаяся тишина оглушала не хуже гонга, и только камни, казалось, все еще чуть дрожали под ногами. Священники разошлись по четырем проходам между клетками, оставив в центре, у гонга, главного жреца и жаровню. Жрец достал из глубин халата полотняный мешок, а из него — какого-то зверька. Подняв его к небу, он прочувствованно что-то произнес, и отпустил животное на камни. Тот встал на задние лапки, принюхался, выбрал направление и побежал. Неожиданный птичий крик заставил Хулио вздрогнуть и повернуть голову. Нар-шад стоял перед навесом, а над ним кружил в воздухе сокол. Зверька было не видно, но вот с одной стороны площади толпа начала топать ногами и хлопать в ладоши, потом с другой, заставляя выбранную жертву вернуться на открытое пространство. Еще один крик, и сокол камнем упал с небес, чтобы снова подняться, держа добычу в когтях. Снова торжественная речь, и жрец высек огонь и поджег жаровню. По площади поплыл запах благовоний. Нар-шад выставил руку в сторону, дождался возвращения сокола, и вернулся на свое место под навесом. Царившая тишина сменилась разговорами, а священники вернулись к клеткам. Первым показали на беднягу Антонио, стоявшего с опущенной головой. Что-то говорил священник в алом покрывале, что-то выкрикивали в ответ из толпы. Наконец, священник кивнул, и Хулио с ужасом понял, что это были торги. Бреве продали — вернее, продали право сделать с ним… Что? Им обещали возможность оказать сопротивление! Натянув цепи, Хулио дернулся вперед, поднял руки к ошейнику, и кнут больно хлестнул его по руке. Сжав зубы и заставив себя наблюдать, он смотрел, как ошейник Антонио отстегивают от цепей, ведущих к стенам, и взамен привязывают к перекинутой сквозь центральное отверстие в обрешетке крыши веревке. А затем в клетку к Антонио зашел разряженный в расшитый халат мориск. Сняв свое верхнее одеяние и скинув его на руки слугам, он остался в белой рубашке и алых широких штанах, и желтом головном покрывале. Расправив плечи, он пошел на талигойца. Бреве попятился, обходя противника по кругу, и Хулио закусил губу. Мориск был не молод и с заметным брюхом, но и Антонио несколько лет как отпраздновал свое сорокалетие, а за неделю плена они все похудели и ослабли. Вице-адмирал Талига едва ли участвовал в кулачных боях, а в абордаж Бреве сам не ходил уже давно. Он снова отошел, и стоящий снаружи охранник резко натянул веревку, заставляя Бреве вернуться в центр клетки. Загоняют, как зверька для сокола, скривился Хулио. Антонио тоже понял, что выжидать ему не дадут, и бросился вперед. Он успел ударить мориска кулаком, сбросив ему покрывало и разбив губу, но тот сумел проскользнуть талигойцу за спину и зажать локтем горло. Хулио видел, как дергается, пытаясь пнуть или достать прижавшегося к его спине противника руками Бреве, и как постепенно слабеет, задыхаясь, а обнявший его со спины мориск опускает его навзничь на камни, навалившись сверху. Охранник вытравливал веревку, пока Антонио не оказался распростертым на камнях, с бессильно раскинутыми руками. Мориск отпустил его горло, но остался лежать сверху. Понимание прошило Хулио, когда победитель потянулся к своим штанам, и он отвернулся, не желая смотреть на надругательство над беспомощным проигравшим. Желчь подступила к горлу, заставив сплюнуть в сторону. Если бы не пустой желудок, его бы сейчас вывернуло от отвращения. Он пропустил торги Вальдеса — тот уже стоял в центре клетки и зло улыбался, ожидая своего противника. Охотника на дикого зверя, если Хулио правильно понял символизм церемонии. Молодой поджарый мориск рванулся навстречу «дикарю», и Бешеный заплясал, легко уворачиваясь от ударов, и награждая противника то пинком, то оплеухой. «Он же играет с ним!» — понял Хулио, восхищаясь другом и прикидывая, какой из приемов он сможет повторить. Видимо, священникам не понравился расклад боя. Вальдес легко избежал очередного выпада, когда натянувшаяся веревка резко дернула его к противнику. Вальдес споткнулся, но успел подставить под удар плечо. А затем рассмеялся и сорвал ошейник. Мориск замер в изумлении, и Вальдес прикончил его сильным ударом снизу в челюсть. Наверняка он сумел ослабить застежку, пока Хулио пялился на сокола, как и все мориски. — Есть ли среди вас не трусы? — Вальдес развернулся к священнику в алом, понимавшему талиг, — Или честный бой не по вам? И заберите проигравшего, он не в моем вкусе. Толпа зароптала. Священник в алом кивнул и обратился к толпе. Победитель новых торгов вышел вперед, на этот раз это был крепкий воин с саблей на боку. Отстегнув оружие, заплатив за право «охоты» и сняв халат, он шагнул в клетку. Хулио хотел бы видеть, как Ротгер с ним расправится, но священник снова обратился к зрителям, на этот раз указав на него самого. Веря, что Вальдес в состоянии о себе позаботиться, Хулио впился глазами в выкрикавших, удивившись тому, что желающие «охотники» все в летах. Он оскорбился тем, что его считают легкой добычей, но тут раздался свист с возвышения, и священник склонился в поклоне. К клетке вышел один из шадов. Старше Хулио и, наверное, даже старше Рамона, он был грузен, но не тучен. Отдав священнику кошель целиком, он что-то потребовал — и прислужник принес ему гибкий прут. Хулио вздрогнул. Отек мошонки спал, но желтые, уходящие в зелень следы на его теле заставляли дергаться от воспоминаний о знакомстве. Оставшись в своем богатом халате, шад зашел внутрь. Злость оконченного ожидания разлилась по жилам. Предвкушение боя, пусть и нечестного, вытеснило страх проиграть. Хулио бросился вперед, рассчитывая проскочить за спину, но мориск хлестнул прутом по ребрам, под поднятыми для защиты лица и шеи руками, и легко развернулся на носках, уходя с линии атаки. Сжав зубы, чтобы отрешиться от боли, Хулио попробовал определить границы его скорости и реакции. Мориск позволил ему плясать вокруг, разворачиваясь и добавляя свежую полосу от удара то на бедре, то на спине. Попытка захватить прут рукой тоже не удалась. Устав, Хулио отошел к центру клетки, зная, что ему не дадут убегать. Нужно было придумать стратегию… Шад кивнул сам себе и шагнул вперед. Теперь Хулио приходилось отступать и уворачиваться, насколько позволяли скорость и длина веревки. Отмеренные удары обжигали руки, плечи, бока, ноги. Внезапно удар пришелся по внутренней стороне бедра, и он не сдержал стона. Шад улыбнулся, напомнив Хулио о том, как священник велел ему кричать — и как заставил его не только орать от боли, но и испытывать возбуждение. Горячка боя схлынула, вытесненная мукой и невозможностью добраться до проклятого шада хотя бы раз. Удары стали более точными, словно шад прощупывал, какие места более чувствительны. Он еще ни разу не прорвал кожу, и Хулио решил этим воспользоваться. Продолжая отступать по кругу, пока не оказался выше по ветру, он внезапно бросился на колени перед шадом, набирая пыль двумя руками, а затем выпрямился и бросил пыль тому в глаза. Ослепнув, шад отшатнулся и не глядя хлестнул прутом, оставив рубец на щеке. Хулио успел со всей силы пнуть шада в живот, когда ошейник дернул его назад и вверх, лишая заслуженной победы. Сразу несколько охранников навалилось на него, заламывая руки за спину. Он смотрел, как священник в алом покрывале лично помогает шаду подняться, как тот отмахивается от чего-то сказанного. Несколько фраз, и священник низко поклонился и вышел из клетки, а охрана накинула Хулио на руки ремни, привязав его к верхней обрешетке, прежде чем выйти за ее пределы. Двое остались стоять рядом, готовые вмешаться. Тяжело дыша, Хулио глядел на шада, гадая, что будет дальше. Шад замер, рассматривая его, и слегка наклонил голову - то ли в знак уважения, то ли решая, как лучше отомстить. Хулио язвительно оскалился и сплюнул. Шад осмотрел прут, подошел ближе и ударил по ноге, сильнее, чем раньше. Хулио закусил губу и постарался не дергаться, не желая показывать свою слабость. Он взглянул в соседнюю клетку, в надежде, что хоть у Вальдеса получилось выстоять, но того держали на камнях сразу двое морисков, а третий… Хулио отвернулся. Горечь и сочувствие, возмущение нечестной игрой, стыд от того, что на происходящее смотрят сотни, если не тысячи морисков, что все будут знать о том, что с ними сделали… Что они опозорили Талиг, Марикьяру и Кэналлоа, что им стоило дать бой или умереть в той бухте — мысли метались по замкнутому кругу и не находили выхода. Что случилось с Себастьяном, ему было не видно за спинами священников. Шад разглядывал старые побледневшие отметины и бил по ним, иногда добавляя что-нибудь от себя. От удара в подмышку Хулио прокусил губу, и проглотил с кровью смесь бессилия и ненависти. Член шевельнулся, добавив болезненных ощущений, а шад, заметив, что пленник перестал реагировать на удары, с оттягом ударил его почти по мошонке. Жуткая боль перекрыла поток мыслей, и Хулио задохнулся, не в состоянии даже кричать. Несколько хлестких ударов по ягодицам, один за другим, и воздух в легких кончился, а перед глазами потемнело настолько, что он обвис в веревках. Стоило мучительно вдохнуть — и еще один удар, на этот раз прямо по мошонке, вырвал воздух из легких в крике боли, удивившем его самого запредельной мукой. Жар от удара заставил член подняться, и шад снова ударил его по мошонке, заставив забиться. Ягодицы, бедра, гениталии — ослепнув от боли, Хулио бессильно висел на веревках и полурыдал, полустонал, пока очередной удар не выплеснулся из него наслаждением, от которого в глазах потемнело окончательно. Открыв глаза, Хулио какое-то время смотрел в потолок, восстанавливая в памяти произошедшее. А вспомнив, закрыл глаза от стыда. Вместо честного боя его избили до потери сознания, а потом… Воспользовался ли шад его беспомощностью, как тот мориск, что победил Антонио? Тело болело от прута так сильно, особенно пах, что Хулио не мог понять, где эта боль начинается и кончается. От мысли, что на нем — или в нем — могли остаться следы чужого удовольствия, его подбросило. Он потянулся рукой, сдерживая стон от прикосновения к мошонке, но ни на бедрах, ни вокруг срамного отверстия не было ничего липкого. Или крови. Ничего не было? Или прислужники очистили его, прежде чем вернуть в их комнату? Он с трудом сел и осмотрелся. Голова кружилась, как после хорошей попойки. Судя по едва проникавшему в щель под потолком свету, стояла ночь. В комнате сильно пахло лекарственными мазями, и Хулио поднес руку, по которой прошелся кнут, к носу. Да, кто-то смазал его рубцы. Во рту пересохло, а мочевой пузырь требовал его опустошить, и он заставил себя подняться и, шатаясь, дойти сначала до ведра, где ему пришлось встать на колени и упереться рукой в стену, чтобы не лишиться сознания от боли в паху, а потом до бочонка с водой. Там его встретил Аларкон, разбуженный журчаньем. Филипп поддержал его под руку и помог напиться, а потом проводил обратно к лежанке. В темноте нельзя было разглядеть выражение его лица — ужас, жалость, презрение? Но он помог улечься и не ушел к себе, и Хулио решился заговорить. — Как остальные? — Бреве не здесь, Берто тоже, — Филипп помолчал, — Берлинга оправится через несколько дней. Ушибы, трещина в ребре или двух… Вальдесу досталось хуже всего. — Переломы? Внутреннее кровотечение? — Хулио надеялся, что мориски не дадут ему умереть или остаться калекой. — Да, его сильно избили. Кровотечение, и внутреннее, но священник сказал, что это не смертельно, просто наказание за плохое поведение, — в голосе Филиппа звучала горечь, и Хулио вдруг догадался, о каком кровотечении речь. — Мерзавцы и трусы! Вальдес победил, а они выставили против него троих, — возмущение несправедливостью заставило Хулио привстать. — Победил и в первом, и во втором поединке, — поправил его Филипп. — Как и ты. — Я мог бы победить, — след от врезавшегося ошейника наверняка остался на горле. — Постой, ты знаешь? — Мы видели все бои. Нас с адмиралом поставили на колени у стола шадов, чтобы мы знали, чем платят наши товарищи за нашу трусость. Берто держал опахало нар-шаду. Боюсь представить, каково ему сейчас… — Что? — не понял Хулио, — какая трусость? — Ни я, ни Альмейда не вызвались «развлекать» гостей, спрятавшись за вашими спинами. Прости, — Филипп осторожно коснулся рукой его локтя, — мы не знали. И за шутки про котов… — Кончай нести чепуху! — от прилива злости Хулио сам не понял, как схватил Аларкона за плечи и начал трясти в такт словам, — во-первых, ты даже мертвый пытался пролезть на этот праздник, просто Бреве успел раньше. Во-вторых, вы все здесь из-за нас с Берто. А в-третьих, Альмейда — первый адмирал Талига, и якорь в глотку этим морискам, а не издеваться над адмиралом! — Поддерживаю, — прохрипел Вальдес со своего места, — если бы бои были честными, я бы поставил на альмиранте. А играть с профессиональными шулерами… Не думаю, что Астрап одобрил бы такую «охоту». — Мне показалось, что в воздухе во время боев запахло грозой, — Филипп помог Хулио лечь и задумчиво продолжил, — помните ту скалу в Алвасете? — С огнеплясками? — уточнил Вальдес. — Рокэ водил меня, но Хексбергские девочки мне больше по душе. — Девочки бы нам помогли, жаль, они не любят оставлять Хексберг, — вздохнул Филипп, — но что-то такое знакомое было в воздухе. А может, это мне от злости почудилось… — Давайте спать, — предложил Вальдес, — завтра обсудим со всеми. Только разбуди Рамона, пожалуйста. — Я не сплю, — Альмейда встал со своего места, поднял Вальдеса на руки и отнес к ведру, где держал его на весу, как младенца. Аларкон спокойно смыл водой из кувшина грязь и кровь, прежде чем Рамон отнес Вальдеса обратно в постель. Хулио стало легче при мысли, что проигравших не презирают. Ему самому было жалко Ротгера до кошек, и он с удовольствием убил бы всех, кто надругался над ним. И всех, кто смотрел и радовался. Утром Хулио самому стало хуже. То ли воспалились раны, то ли сказался голод, но помимо слабости ему то становилось жарко и душно, то бил озноб. — У тебя жар, — с тревогой заметил Рамон, коснувшись его плеча. — Холодно, — простонал Хулио. — Ни одежды, ни пледа… — Филипп оглянулся, и спросил Себастьяна с Ротгером, не знобит ли их. — Нет, хотя от маковой настойки я бы не отказался, — Вальдес поморщился от боли. — Ложитесь с ним рядом. — Только чтобы ты не мешал Себастьяну спать стуком своих зубов, — не мог не пошутить Филипп, ухитряясь балансировать на самом краю лежанки и прижимая Хулио к своей груди. — Вот теперь я жалею, что тебе не удалили волосы, — простонал Хулио, игнорируя соприкосновение животов друг к другу, и отодвигая бедра, чтобы не касаться пахом. Рамон тяжело лег сзади и обнял его за талию, обдав жаром своего тела. Измученный горячкой, Хулио решил не думать о том, что все трое обнажены. Ему наконец-то стало тепло, и он подумал, что сможет уснуть. Тем более, что густой запах пота, болезни и лекарств едва ли вызвал бы у кого-нибудь мысли о непотребном… Не после случившегося на площади. Не рядом с Вальдесом и Берлингой. Выспавшись днем, Хулио проснулся ночью от тихих стонов с соседней лежанки. Пошатываясь, но не желая будить остальных, он встал и принес Вальдесу воды, и придержал его голову, помогая напиться. — Как ты? — неловко спросил он. То, что тот не может заснуть от боли было очевидно. Но помимо ранения и телесной боли была и душевная. — Никогда не думал, насколько любовь по согласию приятней насилия, — прошептал тот сквозь зубы. — Ладно, девочки, но и с живыми людьми. — О? — удивился Хулио. — В молодости мне доводилось спать на обеих сторонах постели, — если бы не сломанные ребра, Ротгер наверняка пожал бы плечами, — да и потом мне нравились разные люди, сам знаешь. — Да уж не напоминай про своего дрикса, — усмехнулся Хулио, радуясь, что случившееся не сломало его друга. Если бы он сам мог так же спокойно отнестись к тому, что делали с его телом… Но в отличие от Вальдеса и Берлинги он будто бы одобрял то, что делал шад, раз испытывал болезненное, но яркое наслаждение. Себастьян встал уже на второй день, и помогал поить и обтирать Вальдеса. Хулио видел, как тот закусывал губу каждый раз, когда кто-то был вынужден смазывать внутренние разрывы. Он попытался поговорить с ним о случившемся, но Берлинга ушел от разговора и предпочел делать вид, что ничего не случилось. Хулио как никто понимал это желание, и сам избегал упоминаний. Берто посылали выносить ведро, и Хулио тошнило от жалости, вины и стыда, которые он видел в глазах племянника, как бы тот ни старался их прятать. Ему поручали все наиболее грязные работы храма, и руки и ноги Берто были покрыты ссадинами, порезами и ожогами. Бреве случайно заметил Аларкон, регулярно выглядывавший в щель под крышей. Зачем Филипп пытался понять, как часто сменяются охранники и какими путями обходят территорию храма, он не знал, но догадывался, что бездействие мучительно. — Антонио подметает двор, — обрадованно сообщил Филипп. — Он подчиняется, даже после случившегося? — удивился Альмейда. — Праздник прошел, и заложников у них снова шестеро, — пожал плечами Себастьян. — По крайней мере, Антонио был без сознания и не слишком пострадал, — добавил Вальдес, — никак не могу понять, как мориски дошли от священной охоты до гайифской любви с бесчувственными или сопротивляющимися пленниками. В Кэналлоа выходят на бой с быками, в Агирнэ охотятся на львов, на Марикьяре танцуют с саблями в грозу… — Как обычно бывает, — Альмейда вздохнул, — к власти пришел трус, и священники решили обеспечить ему победу. Потом кто-то догадался, что за помощь можно брать деньги, и желающих рисковать жизнью, когда можно просто заплатить, не стало. — Львы дороги, а чужаки — вот они, — добавил Берлинга. — И их куда проще опоить, чем льва. А может, когда-то это был священный поединок, в котором победитель считался благословленным Астрапом. — Но гайифская любовь? — Вальдес привстал и поморщился. — Любовники договариваются, а не берут друг друга силой. — Когда-то астэры приходили и к морискам, а ты сам знаешь, что они принимают любой облик, лишь бы он отражался в человеке. — Себастьян вздохнул. — И кто-то привык к любовнику, а когда астэра ушла, решил заменить пленником, возражавшим против такой замены? Девочки прекрасны, но их ни с кем не спутаешь. — Боюсь, мы никогда не узнаем правду, — Альмейда положил руку Вальдесу на плечо, возвращая на место. — Лежи. Если выберемся, можно спросить Алву. — Если? — возмутился Аларкон. — Мы обязаны выбраться. Хулио опять знобило, и он ворочался, пытаясь найти положение, при котором тело болело меньше, и ждал, когда пройдет приступ. Рамон вздохнул и лег рядом, притянув его к себе на плечо. Хулио прижался к нему, греясь. — Сложно сказать, кто из вас больше похож на кота, — пошутил Филипп. — У Хулио грива, а Рамон покрыт шерстью целиком. На беззлобную ругань от обоих отозвались смехом все остальные. Священник пришел за ним еще через день. Осмотрел пятерых пленников, не испугавшись грозного вида Альмейды, стоящего над Вальдесом, и позвал Хулио. — Вставай. Шад оказал тебе честь, у нас мало времени, чтобы привести тебя в порядок. С неожиданным удовольствием Хулио рассказал, куда следует идти и шаду, и самому священнику. — Тебе не жаль твоих товарищей? — темные глаза расширились в неподдельном изумлении, и Хулио широко улыбнулся. Альмейда, Аларкон и Берлинга улыбнулись, поддерживая игру, и даже Вальдес приподнял голову. — Шад пришел за мной. Ни один из моих друзей не сможет меня заменить. — Тебя могут вымыть и силой, — священник подозвал охрану, и Хулио жестом остановил Рамона, готового вступить в бой. — Вы исказили служение Астрапу за тысячи лет с его ухода, но даже сейчас одно из требований к жертвам — добровольное согласие. По лицу священника Хулио увидел, что угадал. Талигойцы переглянулись. У них появился шанс. — Если бы мы знали, что именно вы подразумеваете под служением, мы бы не пришли в храм, — спокойно резюмировал Альмейда. — Но нашего согласия вы больше не получите. Священник задумался, потом усмехнулся. — Что ж, в этом вы правы. Тем не менее, ставшие рабами, пусть и по незнанию, рабами и останутся. Из храма вас не выпустят, но условия вашего пребывания могут быть ухудшены или улучшены. Подумай, нет ли у тебя просьбы, стоящей недолгой боли. Хулио сжал кулаки. «Недолгая» боль измерялась днями, а вызванное нежеланное возбуждение снилось ему в кошмарах ночь за ночью, хотя, если отстраниться от чувства, что он назначает себе цену, как куртизанка, одно условие у него было. — Если я соглашусь на боль, и только боль, без насилия, ты вернешь Берто и Бреве в нашу комнату. Аларкон и Берлинга, не ожидавшие согласия, посмотрели на него с удивлением, а вот Альмейда кивнул, соглашаясь. — Я дам им выбор, и разрешу ночевать здесь, если они захотят, — согласился священник. — Без угроз и попыток их отговорить, и без дополнительных условий, — уточнил Берлинга. Священник кивнул, и Хулио медленно поднялся. Горячка спала, но он был слаб, как котенок. «С кисточкой на хвосте», — усмехнулся он. По крайней мере, ему позволят помыться. — Ты уверен, что я не могу пойти вместо тебя? — Филипп смотрел с тревогой, зная, что Хулио едва держится на ногах. — Это не тебе шад хочет мстить, — солгал он и вышел. Вода в бассейне освежила его, а долгожданное ощущение чистоты придало сил. Жаль, цирюльник дикарям не полагался. Отрастающая борода и усы мешались. Берто изменился меньше всех, а вот заросший Рамон выглядел страшно. В очередную комнату храма он шел, намереваясь чем-нибудь уязвить шада. Жаль, Хулио не говорил по-морисски. Шад, ждавший за низким столом с фруктами и напитками, внимательно осмотрел Хулио, удивленно посмотрев на священника. Тот что-то сказал, извиняясь, и поклонился. Помрачнев, шад снова вернулся к осмотру пленника, а потом, будто что-то решив для себя, улыбнулся. — Ты сильный и достойный противник, — неожиданно сказал он на талиг с сильным акцентом, — ты сам попросишь меня о любви. — Никогда! — возмутился Хулио, с гневом глядя того, кто собирался воспользоваться его незнанием. — Из строптивых коней выходят самые верные спутники, — усмехнулся шад, и добавил что-то по-морисски, передавая очередной кошель. Священник поклонился и вышел, оставив троих охранников, и Хулио криво улыбнулся. По крайней мере, его уважали достаточно, чтобы опасаться. Ожидая то ли возвращения, то ли пока шад насытится, он разглядывал комнату. Более светлая и нарядная, с разноцветной каменной плиткой на полу и ажурной резьбой на деревянных панелях, с большим окном, она явно не относилась к хозяйственной половине храма, которую он видел до сих пор. Но и здесь на потолке виднелись вбитые в балки крюки, и кольца на стенах. Устав стоять неподвижно перед шадом, Хулио отошел к ближайшей панели и стал разглядывать резьбу. Охрана дернулась было к нему, но шад остановил их коротким словом. Неожиданно ему стало интересно — на панелях была Астрапова свита. Жеребцы, сокола, астэры… Их почему-то изображали в виде крылатых кошек, и Хулио хмыкнул. — Тебе не нравится искусство мастера? — спросил шад, подойдя ближе, но не настолько близко, чтобы достать ударом. — Фульги выглядят как женщины с кошачьими головами, а чаячьи крылья у эвро. Но все астэры могут принимать любой человеческий облик. — Ты так уверен? — скептически спросил шад. — Видел собственными глазами, — нагло взглянул прямо в глаза Хулио. — Астрап и его слуги сожгли бы этот храм за ту пародию на священную охоту, что вы устроили. — Ты не шутишь, — шад даже отошел на шаг, — воистину, Астрап милостив ко мне! Прислужники внесли стол и установили его в центре, и шад кивнул: — Ложись на спину. — Только боль, — предупредил Хулио. — Пока ты сам не попросишь о большем, — подвердил шад. Его привязали за руки и за ноги, заставив пожалеть о собственной самонадеянности. Шад задумчиво обошел его, рассматривая синяки, рубцы, шрамы, а потом неожиданно вцепился пальцами чуть выше локтя. Руку пронзило огнем, и Хулио порадовался, что лежит и не может упасть. На лице шада был виден лишь интерес, ни сочувствия, ни наслаждения причиняемой болью. Когда-то давно с таким же интересом мальчишки отрывали крылья стрекозам и хвосты ящерицам, и заставший их старый адмирал отругал всех — и тех, кто мучил, и тех, кто не мешал. «Нет чести в том, чтобы издеваться над тем, кто слабее, и не может вызвать на дуэль». Когда шад начал методично нажимать на разные точки на его теле, заставляя его дрожать от боли, он пожалел, что его не бьют кнутом или прутом. «Не стрекоза, а ящерица», — утешал он себя, — «Дождись, пока удастся отбросить хвост и убежать». Он сжимал зубы, старался не стонать и думал о том, как ненавидит морисков, и как когда-нибудь доберется до оружия и перережет им всем горло. За себя, за Вальдеса, за Берлингу, за Бреве. За Берто, которому пришлось смотреть на пытки и унижение, и самому послушно делать черную работу. Слишком быстро боль затопила его, не позволяя думать ни о чем. Тело предательски отреагировало на бессилие, стыд и муку возбуждением, заставив шада удвоить усилия. Натягивая веревки и изгибаясь дугой, лишь бы отодвинуться от железных пальцев, так что лишь плечи и пятки касались поверхности, Хулио мечтал о том, чтобы пытка кончилась, чтобы боль прекратилась — и совсем немного о том, чтобы она стала еще острее, позволив ему перевести ее в наслаждение. Проклятый шад держал его на грани, пока Хулио не начал задыхаться. Воздуха не хватало, или легкие не раскрывались, сжатые судорогой. Хулио успел подумать, что сейчас потеряет сознание, и шад этим воспользуется, как тот словно вогнал под ребра горящий прут, и Хулио сорвался в ярчайший экстаз, с диким криком залив семенем грудь и живот. Когда он снова смог воспринимать себя, шада уже не было в комнате. Охранники отвязали его и подняли, связав руки за спиной. Ноги его не держали, и им пришлось почти нести его обратно в комнату. Освободив руки, они бросили его на лежанку и вышли. Аларкон и Берлинга бросились к нему и замерли. Видимых следов пытки на нем не было, лишь семя, застывшее на лишенной волос коже. Стыд обжег его, вырвав из счастливого безвременья, где сейчас не было боли, лишь отголоски экстаза. Он потянулся рукой, стереть следы страсти, но измученное плечо прострелило насквозь, и он только бессильно отвернул голову к стене и закрыл глаза. — Оставьте его, — мрачно сказал Рамон. — Предложите воды, — поправил Вальдес. Хулио почувствовал поднесенную к губам чашу и отпил, не открывая глаз. Сейчас он не мог придумать ни объяснения, ни оправдания, ни лжи, или просто связать два слова. И только ближе к ночи, когда вызванная пыткой странная эйфория схлынула, оставив только ноющее тело, холод и стыд, он сумел дойти до бочонка и смыть с себя видимые следы своего падения. Одиночество заставило его свернуться на лежанке, а друзья и товарищи казались совсем чужими и бесконечно далекими, хоть до тюфяка Вальдеса он мог дотронуться, не вставая. Тот спал, и Хулио старался не издавать ни звука, чтобы не потревожить так тяжело дающийся другу сон, хотя спокойного, не осуждающего принятия Вальдеса ему именно сейчас очень не доставало. Рамон держал дистанцию, не забывая, что распоряжается их жизнями как адмирал. Даже если он и осуждал Хулио, он не показал бы вида. Вальдес… Вальдес так часто танцевал с девочками на Хексбергской горе, что едва ли стал бы презирать его. Сейчас он был бы рад, если бы Рамон и Филипп согревали бы его, но в то же время мысль о любом прикосновении мужских рук казалась отвратительной. Как и в самый первый раз, его позвал Берто, предложивший ужин. Хулио медленно клал в рот ложку за ложкой, не чувствуя вкуса, когда сообразил, что Берто здесь, с ними, а значит, священник выполнил условие, и он терпел не напрасно. — Как ты? Почему тебя не пускали к нам? — спросил он племянника, с беспокойством следя за его подвижным лицом. Сомнение, стыд, вина, отчаяние… Плохое сочетание. Увы, Хулио не чувствовал себя в силах его подбодрить. — Выполняю приказ адмирала и занимаюсь любой черной работой, — независимо пожал плечами парень, отводя глаза, — со мной все в порядке. Хулио не поверил бы ему, даже если бы не видел это упрямое выражение на его лице сотни раз за его детство. Но Берто был жив и не сломан, и сейчас этого было достаточно. — А Бреве? — спросил он, подняв голову от миски. — Не захотел возвращаться, — мрачно ответил Рамон. — Еще воды? Специй они не пожалели. — А воды достаточно? — Берлинга встал и заглянул в бочонок. — Чтобы запить ужин, или чтобы утопить одного из нас? — Хулио вздрогнул под тяжелыми взглядами и с ужасом посмотрел на Филиппа. — Прости, я не подумал. — Ничего, — бледно усмехнулся тот, — все верно. Остаток вечера Хулио молчал, не желая портить своим настроением редкий момент спокойствия окружающим. Ночью его разбудил стон. Рамон держал на руках над ведром Вальдеса, и тот кусал губы, цеплялся за плечи Рамона, и выглядел так, словно его насаживали на вертел. — Что случилось? Кто приходил? — Хулио подхватился, опасаясь, что проспал визит священника, пришедшего отыграться. — Слишком острая еда, — простонал Вальдес, и Хулио понял, что мориск нашел способ отомстить. Он не мог ничем помочь Вальдесу, разве что лить, не жалея, воду, смывая остроту вместе с кровью. Промыв насколько получилось рану и смазав ее лекарством, Рамон сел и тяжело опустил лоб на сложенные кисти рук. — Как только Вальдес встанет на ноги, надо бежать, — Берлинга тоже сел, оглядываясь. — Охрана? — спросил Берто. — Я могу узнать, где прячут ключи. — Они ходят одним и тем же маршрутом, — зло сказал Аларкон. — Устроим засаду, отнимем оружие и пробьемся к выходу. — И нас поймают, не успеем мы дойти до ворот города, — Рамон вздохнул. — Бежать придется тебе, Филипп. Ты единственный похож на зегинца. Обратись к Тергэллаху, Берто и Хулио его кровная родня по матери. — А вы? — Филипп с тревогой смотрел на Вальдеса. — А мне еще месяц лежать, пока кости не срастутся, да и потом от меня долго не будет толку, — жестко сказал тот. — Осенний Излом меньше, чем через два месяца, — добавил Рамон. — Они обязательно устроят большое торжество в честь Астрапа, а значит, лучше бы бежать раньше. Следующим вечером им снова принесли щедро перемешанный с перцем ужин. Вальдес понюхал свою порцию и отдал ее Рамону. — Держи, а то ты совсем похудел. Талигойцы замерли над своими мисками. Есть, зная, что товарищ остается голодным? Берлинга отодвинул свою миску в сторону. За время плена они привыкли есть раз в сутки, и сейчас желудки уже сводило от голода. Вздохнув, Хулио тоже отодвинул свою порцию. Пахла еда как назло одуряюще хорошо. — Не дурите, вам всем нужны силы, — Вальдес фактически впихнул свою миску в руки Альмейды, — а то ты меня уронишь. Хулио не знал, как справиться со стыдом. Это же из-за него священник решил мучить Вальдеса. Вальдеса, которому и так досталось сильнее, чем всем остальным. Но соглашаться? Он не куртизанка! — Хулио, — даже не в силах подняться из-за сломанных ребер и ноги, Вальдес замечал все. — Ешь. Горечь лишила еду вкуса, оставив только жажду. Никто из моряков не винил Хулио, но сам он знал, что если бы не его мерзкая реакция на боль, шаду он был бы не нужен. Но тело отвечало постыдным возбуждением, и шаду нравилось играть с ним, добиваться отклика от того, кто его ненавидел всей душой. Ну почему не его утопили тогда? Если бы священник тогда избил Аларкона, Филипп бы разозлил его комментариями и шутками. Впрочем, мечтать о том, чтобы внимание и гнев тюремщиков пали на друга было бесчестно и недостойно. Хулио отвернулся к стене, пряча свое лицо от друзей, которые не должны были знать о его слабости. Утро началось как обычно. Берто ушел выполнять поручения. По выработанному распорядку, все умылись, насколько это было возможно, помогли с лекарством Вальдесу. Отметины Хулио зажили достаточно, чтобы он отказался тратить мазь, которой и так оставалось немного. После все, стоящие на ногах, разминались, тренировались друг с другом, сдвинув лежанки к стене. Ближе к полудню за ними всеми, включая Вальдеса, пришла охрана. Рамон оценил количество морисков, держащих арканы и сабли наготове, и подхватил раненого на руки. Их отвели в знакомый дворик с колодками, где сломанные Рамоном деревянные заменили на цельно металлические. Что-то случилось. Что-то плохое. Вынужденные повиноваться, талигойцы позволили заковать себя. Вальдес стоял на коленях, и Хулио мысленно выругался, увидев страшные багрово-черные пятна на его распухшей спине и боках, не настолько заметные в полумраке комнаты. Нога, сломанная в районе щиколотки, опухла и отекла, но стоять на коленях и не задыхаться в колодках он мог. Священник в алом покрывале вышел, когда прошло не менее получаса, в течение которых все гадали, что же случилось. Раньше их заковывали лицом к стенам, сегодня же все смотрели в центр дворика, где стоял свежевкопанный столб. Берто или Бреве? Только их не было с ними, делая ожидание мучительней. — Один из рабов был пойман на воровстве, — священник оглядел всех, и кивнул охраннику. Тот привел Берто, глядящего волком, и с помощью второго охранника привязал его лицом к столбу. Бреве привели и поставили на колени на камни плитки, не привязывая. Антонио выглядел худым, постаревшим, уставшим и сдавшимся, и смотрел под ноги. Хулио попытался поймать взгляд Альмейды. Что мог попытаться украсть Берто? Ключи для побега Филиппа? Не стоило позволять ему рисковать. — Ваша жизнь принадлежит храму. Не вы решаете, где вы спите, что едите, что пьете. Астрапу нет разницы, украдена ли простая лепешка с кухни или драгоценные камни из сокровищницы. Наказание за проступок одинаково. «Лепешка! Для Вальдеса!» — Хулио понимал племянника. Эх, была бы на нем одежда, могло бы получиться спрятать добычу. Сколько кусков пирога и сладостей тот стащил с кухни в детстве, пока не научился не попадаться поварам… Позже сладости сменило вино, сыры и виноград. Диего смеялся, узнавая о проделках наследника. — «Что они сделают с ним?» Один из морисков протянул священнику кнут, и Хулио вздрогнул. Невольно взглянул на Вальдеса, на котором остались шрамы от самого первого избиения. — Думаю, урок запомнится лучше, если наказание приведет в исполнение один из вас, — священник оглядел всех по очереди. — Но если вы станете жалеть вора, то выпорют обоих. Хулио замер, не веря. Никто из них не посмеет выпороть наследника соберано. Даже он. Талигойцы молчали. — Если легкое наказание вас не устроит, я могу содрать с вора кожу. Не всю, — уточнил в ответ на шокированные вздохи мориск, чье лицо под алым покрывалом выражало лишь недовольство задержкой и тем, что его отвлекли от чего-то ценного. — Позвольте мне, — Антонио поднял голову, но не встал с колен. Один из охранников дал ему свой кнут, и мориски отошли в сторону, освобождая место для размаха. Бреве тяжело поднялся на ноги, взвесил кнут в руке, махнул им в воздухе на пробу, потом еще раз, щелкнул в воздухе, примериваясь. Берто вздрогнул. А потом Антонио ударил, и Берто вскрикнул. На спине вспыхнула алая полоса, от которой вниз заскользили капли крови. Еще удар, чуть легче. Берто прижался к столбу, напрягая тело, и Хулио покачал головой. Расслабься, глупец! Следующий удар рассек кожу и заставил Берто застонать. Альмейда выругался, напрягся в колодках, но сталь держала прочно. Хулио видел, как напряглись от слов Альмейды плечи Бреве. Следующий удар лег неудачно, и капли крови потекли вниз, к пояснице, а оттуда по ягодице. Антонио взглянул на священника, но тот смотрел безучастно. Бреве потряс головой, будто сбрасывая наваждение, закусил губу. Еще удар, легкий, оставивший красный рубец. Снова легкий. Берто вздрагивал и старался расслабиться, и Бреве давал ему время прийти в себя после каждого удара. Хулио сбился со счета. Сколько? Больше двадцати, и парень проваляется в горячке неделю… — Сильнее, — священник с неудовольствием взглянул на Бреве. — Или я заменю наказание. — Я не даю согласия! — Берто простонал слова, и обвис на веревках от сильного удара, рассекшего кожу на лопатке. Хулио не выдержал. — Довольно! Чего мне будет стоить улучшение наших условий? Чтобы кормили едой, подходящей для раненых, снабжали водой и лекарствами, и не ухудшали эти условия? — Продолжай, — кивнул священник Бреве, и тот послушно ударил снова, до крови, — Шад желает видеть тебя своим личным рабом. У тебя не будет права отказаться. — Нет, — простонал Берто, — ты Салина. Никто из Салин никогда не станет рабом. Новый удар лег поперек предыдущих, и задел уже не кожу, а мышцы. Хулио знал, что все это подстроено, чтобы он согласился. Знал, что не выдержит, когда Берто начнут не уродовать шрамами, а калечить. Знал, что все равно не сможет смотреть в глаза своим друзьям. Знал, что вызовет Бреве на дуэль, как только ему представится возможность. Знал, что Диего не простит ему, если Берто вернется калекой. И все равно ему пришлось сглатывать дважды, чтобы суметь произнести слова, а Бреве успел ударить еще раз, и за это Хулио ненавидел и себя, и его. — Я согласен. Их освободили от колодок, и Хулио бросился к племяннику. Бреве, уже без кнута, потерянно стоял рядом, и Хулио от души ударил его в челюсть, сбив с ног, прежде чем развязал узлы на запястьях племянника. Рамон поднял Вальдеса на руки, и Хулио закинул руку Берто себе на плечо, а когда тот не устоял на ногах, просто забросил его себе на плечи, поврежденной спиной вверх. Тот вскрикнул и обмяк. Охрана сопровождала их до комнаты. В их отсутствие кто-то подмел пыль, опустошил ведро и принес новый бочонок с водой. Кажется, им даже заменили тюфяки на свежие, и разбрызгали благовония. Хулио скривился, пересчитывая это в таллы. Трактирные девки брали дороже за свою готовность согреть постель симпатичному моряку. Понимать, насколько дешево он продал себя было горько. Друзья молчали, даже Вальдес, даже Аларкон, не перестававший шутить. Альмейда, не поддавшийся ни в чем, наверняка презирал его… Хулио опустил племянника на лежанку и потянулся к плошке с мазью. — Надо сначала зашить, — остановил его Берлинга, проверяя самые глубокие раны. — У меня всего одна задница, и я ее уже только что продал, — Хулио глухо рассмеялся, а потом воздух словно исчез, и он рухнул на колени рядом с Берто, потерявшим сознание, упершись лбом в его постель. Слез не было, просто сухие спазмы от осознания непоправимости случившегося. — Филипп попросил охрану прислать лекаря, — на плечо опустилась рука Рамона, и Хулио вцепился в нее, в это сочувствие, не отнимая лица от тюфяка. Лекарь не только зашил и обработал спину Берто, но и наложил стягивающие повязки Вальдесу на спину и грудь, и лубки на ногу. Еду принесли без специй, но если вчера талигойцам было неловко есть из-за Вальдеса, то сегодня из-за Хулио, зная, чем оплачен ужин. — Ешьте, — прорычал он, устав ловить взгляды, — и придумаем, как помочь сбежать Филиппу. Берто, когда пришел в себя, смотрел на него с такими ужасом и виной, и порывался извиняться, что Хулио отдал его миску Берлинге и ушел к себе. — Тебя спровоцировали, но если бы не ты, то мориски продолжали бы мучать Вальдеса или Филиппа, или Себастьяна, — объяснил Рамон своему оруженосцу. — Мы в их власти, пока не сбежим, нас так и будут ловить по одному. — Дор Бреве? — парень приподнял голову. — Мне хочется верить, что у Антонио есть план, — медленно произнес Рамон, переглядываясь с Берлингой. — Но он отказался возвращаться в нашу комнату. И его не привязывали. За Хулио пришли на следующее утро, и он снова поймал жалость во взглядах друзей, вызвавшую в нем столько злости, что он был готов разорвать шада голыми руками. Увы, его привязали за руки к кольцам на потолке до того, как шад появился. — Ты ударил другого раба, но все рабы — собственность храма, — сказал шад, на этот раз облаченный в халат красивого синего цвета. — Сегодня тебя ждет наказание, и поэтому удовольствия ты не получишь. Хулио мысленно рассмеялся. Возможно, ему будет не стыдно возвращаться к друзьям. Избить могли всех, с этим они уже смирились. А если он будет валяться в горячке, то его оставят в покое еще на несколько дней. — Бреве поднял руку на моего племянника, — нагло сказал он, глядя в глаза мориска, купившего его у храма, — я доберусь и до него, и до тебя, и до священника. Шад лишь усмехнулся, а потом протянул руку и сжал в кулаке мошонку. Хулио взвыл. Внезапная боль нарастала, не смягченная предварительным разогревом. Ему казалось, что он или умрет от боли, или станет евнухом. Когда шад отпустил его, Хулио с трудом сфокусировал взгляд на своем мучителе. Шад покачал головой, и снова сжал кулак. Когда боль стала глуше, и Хулио сморгнул слезы, в комнате был еще и священник в алом покрывале, а также прислужник в кожаном фартуке поверх халата. Мысли текли медленно, а голова была как в тумане. Пока он пытался понять, что происходит, прислужник накинул что-то ему на шею и заклепал на небольшой переносной наковальне. Следом что-то коснулось запястья, и Хулио разглядел золотые, украшенные рубинами кандалы. Их тоже заклепали прямо на нем, и он бессильно дернулся. Он сумел встать на ноги и даже попытался лягнуть прислужника, но священник пнул его ногу, заставив потерять равновесие, и он задел распухшую мошонку. Сковывать руки вместе не стали, но на кандалах были петли для цепи. Когда его вернули в комнату, он мечтал только о том, чтобы лечь и переждать, пока тянущая боль утихнет. Впрочем, по расширившимся в изумлении глазам моряков он понял, что что-то упустил. Аларкон раскрыл было рот, потом посмотрел на его измученное лицо и не стал шутить. — Не сдерживайся, — выплюнул Хулио, — что ты хотел сказать? Про банты на шее в дополнение к кисточке на хвосте? Только подойди поближе, чтобы я мог дать тебе в морду. — Это не бант, это набор рубинов и золота, которых хватило бы на герцогскую цепь. — Рамон поднял бровь. — Из дешевой шлюхи в дорогие куртизанки, — сплюнул Хулио, и осторожно опустился на лежанку. — Мне очень жаль, это я во всем виноват, — Берто приподнялся, и сидевший рядом Берлинга подхватил его под плечо, помогая сесть. — Ты не виноват, Берто. Зегинцы вместе с дигадцами и агирнийцами сожгли Агарис, но проглядели скверну в сердце своих земель. Ничем другим я не могу объяснить эти обычаи. Мориски всегда отличались жестокостью, но даже кот не станет так играть с пойманной птицей, — Альмейда вздохнул и присоединился к Аларкону, продолжавшему следить за охранниками. — Не напоминай мне о котах и кисточках, — Хулио наконец лег, и вытянулся на спине, пользуясь тем, что ее не трогали. — Филиппу лучше бы бежать поскорее, — задумчиво сказал Вальдес. — Наш друг в алом покрывале давно не обращал своего внимание на него и Себастьяна. Ну и на Рамона, но боюсь, что ему он приготовил что-то специальное, уж больно пристально он смотрел на него, пока Хулио не вызвался… — С охранниками мы можем разобраться. Берто знает, как пройти к наружным дверям, но я могу подсадить Филиппа на стену, так будет проще, чем пытаться выкрасть ключи. Но нужны одежда и покрывало. И деньги, — Рамон вздохнул. — Дождемся, когда Берто вернется к работе. Должны же они стирать и сушить одежду. — Завтра попробую найти, — обрадовался Берто. — Тебе еще дня два лежать, — покачал головой Берлинга. — И не забывай об осторожности. Первые пару дней за тобой будут следить, так что не вздумай рисковать. И потом тоже. Твоя задача узнать, где стирают одежду, а не пытаться ее украсть. Следующие несколько дней распорядок не менялся. Берто вернулся к выполнению грязной работы, и Хулио сжимал зубы всякий раз, когда видел оставленные Бреве следы на его спине. Вальдесу было гораздо легче дышать со стягивающими ребра повязками, и все повеселели, видя, что ему лучше. Самого Хулио шад вызывал раз в два или три дня. Решив приручать его всерьез, он испытывал на нем все новые и новые способы причинять боль, и неизменно добивался возбуждения и экстаза. Талигойцы привыкли видеть, как Хулио приносят обратно, пахнущего потом, болью и страстью. Берто избегал смотреть на него такого, Берлинга и Аларкон кривились. Только Вальдес продолжал напоминать остальным, чтобы измученному пыткой сокамернику дали напиться и помогли умыться, когда он был не в состоянии подняться сам. Рамон смотрел внимательно и молчал — но клал свою мощную руку на плечо и сжимал в поддержке, когда Хулио не отворачивался к стене. Время утекало сквозь пальцы. Берто пока так и не нашел возможности украсть одежду — похоже, в храме не было прачек, как и любых других женщин. Талигойцы уже обсуждали, как напасть на охранников и раздеть их, пусть это и поднимет тревогу, когда в дверь вошел священник в алом покрывале. Один. Берлинга переглянулся с Аларконом, и скользнул к двери за его спиной, загораживая выход. Хулио поднялся, ожидая новой напасти. Филипп и Рамон замерли, готовясь прыгнуть, и тут священник откинул низко свисающее на лицо покрывало. — Бреве! — выдохнул Хулио. — Что это значит? — прорычал Рамон. — Берто слишком молод, чтобы сохранить свои действия в секрете, — Бреве начал раздеваться, сбрасывая на ближайшую лежанку покрывало, пояс, халат. — Кто из вас бежит — Филипп? — Одевайся, я объясню, где ворота. — Где ты достал одежду? — Берлинга смотрел в щель над дверью, чтобы их не застали врасплох. Хулио с сожалением отвернулся от Бреве, которому мечтал отплатить за шрамы Берто, и занял свой пост у противоположной щели. — Меня посылали убираться в покоях священников, — пожал плечами Антонио, скидывая сандалии, штаны и рубашку. — Увы, кошельки от жертвователей они сразу убирают в сокровищницу. Филиппу придется украсть коня. И оружие. — Или нет, — Хулио внезапно рассмеялся. — Господин адмирал, вас не затруднит разорвать эту герцогскую цепь? Рамон хмыкнул, но начал ощупывать ошейник в поисках застежки или слабого места. Стоя перед ним настолько близко, что он почти уткнулся носом в волосы на его груди, Хулио не мог не вдыхать запах пота и кожи, чувствовать жар его огромного мощного тела, вздрагивать от прикосновения сильных рук к телу. Когда Рамон просунул пальцы между ошейником и его шеей, чтобы взяться как следует, и невольно пережал горло, Хулио с ужасом понял, что реагирует на близость Рамона так, как реагировал на шада после избиения. Ощущение чужой силы, чужой власти, пережатое горло и безопасность, бережность прикосновений, которую он не испытывал несколько месяцев, с Хексберга, оказались слишком сильны. В ужасе от себя и своего желания, от того, что его возбуждение заметят остальные или почувствует Рамон, он с силой ущипнул себя за бедро. Возбуждение только усилилось, и Хулио отскочил, насколько позволяла хватка Рамона. — Не лапай, не девица! Рамон напрягся и рванул. Полетело на камень пола разорванное звено, обожгло горло дернувшимся ошейником. Филипп, уже переодетый в халат и укрытый покрывалом, присвистнул, глядя на усыпанную рубинами золотую полосу. — Разломай еще на несколько кусков? Хулио вернулся к наблюдению за подходом к комнате, пытаясь успокоиться. Бреве закончил повторять указания, как пройти к выходу, и пожелал Филиппу удачи, а потом подхватил ведро из угла и вышел, привычно согнувшись и склонив голову. — Удачи, — серьезно пожелал Вальдес. — Я вернусь за вами, клянусь! — Филипп неуверенно осмотрелся, спрятал обломки ошейника за пазуху и пошел к двери, пытаясь повторить уверенную плавную походку священника. — Дождитесь меня. Живыми. — Приложим все усилия, — заверил его Рамон. Следующий час талигойцы сидели как на иголках, ожидая услышать тревогу и звуки погони. Когда Берто вернулся вечером, принеся опустошенное ведро обратно, они наконец поверили, что побег удался. — Лишь бы Филипп добрался до Тергэллаха, — Берлинга вздохнул. — Этот плут нигде не пропадет, — рассмеялся Вальдес. — Я бы больше беспокоился за оставшихся. — Нас всех накажут? — спросил Берто. — Разумеется, — подтвердил Хулио, которого радовала перспектива показаться шаду без ошейника, несмотря на неотвратимость наказания. Жаль, кандалы прилегали слишком плотно, чтобы Рамон мог ухватиться как следует. — Не вздумай поддаваться на шантаж, даже если с нас будут снимать кожу у тебя на глазах. Ты — наследник Кэналлоа и Марикьяры, и не имеешь права ломаться. Слышишь, Берто? Не говоря уже о том, что ты не знаешь, как и когда сбежал Филипп. Тебя здесь не было. — Хорошо, дядя, — Берто вздохнул. Хулио праздновал успешный побег с Рамоном, Себастьяном, Берто и Вальдесом. Порцию Филиппа они отдали Рамону, но впервые за несколько недель он засыпал с надеждой, а не с презрением к собственной слабости. Даже странная реакция на Альмейду не могла испортить ему настроения. Осталось дождаться возвращения Филиппа — и отряда Тергэллаха или Рокэ Алвы. Осталось выжить…