Круги на воде

Он вошел в его жизнь, как к себе в комнату, перевернул все вверх дном, переставил и заполнил собой. Своими словами, своим смехом, ласковыми руками и теплым голосом. Он принес с собой много такого, о чем Слепой не знал и мог бы никогда не узнать, потому что никого всерьез не волновало, что знает и чего не знает Слепой. Интермедия

Мне всегда сложно сказать, что я чувствую. Большую часть времени мне даже сложно это понять. Но с одним чувством я познакомился в раннем возрасте. И очень близко. Это ревность. Описания тоже даются мне с трудом, потому что инструментарий урезан. Для меня ревность — как шквал холодного огня. Ни при каких других обстоятельствах этого не испытаешь. Обжигающий холод где-то в груди и в животе. От мысли, что принадлежащее тебе могут оспорить. Впервые я пережил это, когда Лось привел меня в Дом. И я понял, что божество любимо еще десятками мальчишек, такими же, как я — а в чем-то гораздо более сильными. Например, в наличии зрения. В первый раз, когда я услышал их «Здравствуйте!», пронизанные восторгом… когда его кто-то обнял, оттеснив меня… обнял, как никогда бы не позволил себе я. В тот раз я чуть не умер. Сколько меня ни били и ни пытались унизить, мне никогда еще не было так больно. Потом я притерпелся. Понял, что придется жить с этим каждый день. Уколы ревности стали слабыми, как мгновенные вспышки. Я жил с этим, ходил на занятия, на завтраки, иногда на обеды и ужины, в душ, читал книги подушечками пальцев, слонялся по Дому и даже штукатурку ел с этими мыслями. Что мое божество окружают жадные руки и глаза. Но со временем я убедился, что никто не приходит в его кабинет по вечерам, чтобы рассказать, как прошел день, или просто помолчать, посидеть на балконе, нюхая упоительный летний воздух. У меня было кое-что такое, чего не могли позволить себе все они. Да, я никогда в жизни не обнял бы его, но мне это было и не нужно. Второй раз я испытал настоящую ревность прямо сейчас. — Привет, Слепой! Это я. И Волк. Нас выгнали сюда. А ты уже здесь! — Привет. — Привет. Не понимаю, как его не сдуло из комнаты от моего приветствия. Всегда удивляюсь тому, как нечувствительны люди к интонациям. Или к их отсутствию. Впрочем, себе я тоже постоянно удивляюсь. Почему я так остро возненавидел кого-то, с кем даже не знаком? Кого впервые слышу. С ненавистью и неприязнью у меня никогда не было проблем. При всем желании, я не мог выделить кого-то из обитателей Дома или своего бывшего приюта, для приложения такого сильного чувства. Когда тебя бьют, особенно в десятый раз, ты не чувствуешь вообще ничего, это обыденность. Для них — это ритуал самоутверждения. Для меня — ритуал устрашения. Не то, чтобы я стремился кого-то запугать, но нюх у меня достаточно развит, чтобы уловить запах страха. И я могу посмотреть на происходящее со стороны, чтобы понять, откуда он берется. Все таки бить несопротивляющегося человека — странно и неприятно. А бить человека, который вложит в ответный удар всю свою силу, как будто от этого зависит жизнь… В общем, меня уже давно не били всерьез. Даже когда мы вдвоем с Кузнечиком — ему достается куда как круче. Я не испытываю ненависти и за это. Они делают его сильнее. Будь эти доминанты дальновиднее, они бы не растили вожака себе на смену. Я не намерен их останавливать, пусть и дальше роют себе могилу. Итак, ненавидеть людей, которые тебя боятся — затруднительно. Но этот Волк появился на пороге так, как будто ничего не боится. По-хозяйски. Я услышал это по его уверенным шагам и спокойному голосу. -… Я же сказал, «мы» сотворим здесь райские кущи, — этот голос перемещается. Я слышу траекторию, по которой его обладатель осматривает свои владения, — Слепой, ты не против? Он делает вид, что интересуется моим мнением — и делает это чертовски убедительно. Хитрый. Кузнечик наверняка сияет и пружинит от энтузиазма. — Нет. Сотворяйте, что хотите. Их сразу уносит в болтовню и бурную деятельность. Я прислушиваюсь к себе, отмечая, что они сдирают постель Пузыря и вызывающе выносят ее к дверям Хламовника. Происходящее нравится мне — и угнетает одновременно. Я знаю, что разделение назревало давно. Оно естественно, как деление клеток в живом организме. Дом развивается и разрастается. Угнетает, что Волк дает Кузнечику то, в чем тот давно нуждался — активное действие. То, чего никогда не мог дать я. Потому что мне нравится наблюдать, как нечто прорастает в Доме, медленно, но верно. Так медленно, что порой и не замечаешь перемен. Так медленно, что тебя успеют сто раз поколотить, прежде чем что-то изменится. Этот не такой. Он не даст поколотить Кузнечика. Костьми за него ляжет. Меня это вымораживает. — Они обозвали нас дохляками. Сказали, что нам среди них не место… — Я слышал. Кузнечик вздыхает, пересекает комнату и приземляется рядом со мной. Прижимается плечом к моему плечу, и по моей руке медленно расползается его тепло. Мы одновременно втягиваем воздух, принюхиваясь друг к другу после долгого перерыва. Я чувствую его запах — что-то похожее на жареный арахис или топленое молоко. Интересно, чем пахну для него я? -… И вынужден с ними согласиться. Слишком большая концентрация интеллекта для Хламовника. Кузнечик фыркает и почти кладет подбородок мне на плечо. Даже волосы колышатся от его дыхания, так он близко. Мне нравится его близость. Нравится, что он не боится показать нашу дружбу своему новому другу. Это глупо и по-детски, но Кузнечик мне нужен. Я и сам не знаю, зачем, но без него все было как-то не так. — Я в Могильнике с такими ребятами познакомился… Рыжая и Смерть, слышал про них? Неопределенно мотаю головой. Я слышу очень много кличек, но до личного знакомства доходит редко. — А ты вообще никогда не бывал в Могильнике?.. Мотаю головой увереннее. У меня безупречное здоровье, за маленьким исключением, с которым не справятся все могильники на свете. — Ну тогда слушай. Палаты — ужасно скучные, ни единой надписи на стенах, никаких тайников под кроватями, кофе сварить негде… Но у Рыжей и Смерти — отдельная палата, на двоих. Сказочная. Это как островок свободы, окруженный Пауками со всех сторон. Но не сдающий обороны. Я просидел у них полночи, честное слово! И к нам даже никто не заглянул… Мы ели бутерброды и апельсины. Играли в карты и монополию. Честно говоря, в карты я играю лучше них… Еще они рассказывали истории о Могильных призраках. Я прямо поверил, Слепой! Жуть берет, когда человек не старается тебя запугать, а просто рассказывает, как к нему всякая чертовщина приходит… запросто, как сестра с утренним обходом… Сквозь захлебывающееся повествование слушаю Волка. Как он ползает по кроватям, выбирая себе самую удобную. Или с лучшим видом у окна, ха. Если бы я выбирал кровать себе по вкусу, то забрался бы в самый дальний угол, чтобы никто не ходил через меня, как через проходной двор. Но Кузнечик тоже любит видовые места. А мне удобнее всего держаться рядом с Кузнечиком. Благодаря ему я узнал, что легко иду на компромиссы. — Слепой… — Кузнечик прерывается и зовет меня почти шепотом. Я понимаю, что он хочет, чтобы я повернулся к нему. Иногда он ищет зрительного контакта, и это странно. Ведь я не могу посмотреть на него по-настоящему. Но я каждый раз поворачиваюсь и держу глаза открытыми. В ту сторону, где находится его лицо. — Тебе больше не скучно? Получил, значит, записку. Которую я корябал полчаса, под чутким руководством Лося. — Нет. Чувствую, как он улыбается. Это не образное выражение. И не сухие факты — вроде того, что я слышу его усмешку или ощущаю движение воздуха от нее. Когда человек — особенно Кузнечик — улыбается, меняется вся комната целиком. — Знаете, смотрю я на это унылое логово… И понимаю, что начать надо со стен! Барахла у нас никакого нет — пока что. Не спрячешь уныние гирляндами и коврами… А вот краски раздобыть можно. Волк скатывается с облюбованной кровати и принимается разгребать хлам у противоположной стены. Кузнечика как ветром сдувает в ту же сторону. Двигают кучу матрасов, пару цветочных горшков, какие-то стулья, маленькую тумбочку… все это я ощупал на десять раз, пока был один. В тумбочке, кстати, обнаружилась пепельница с горкой окурков. Стоило залезть в ее недра поглубже. Пока не курил, припрятал. Наблюдать за Волком оказывается интересно. Он раздает команды направо и налево, но делает это таким особым, тонким образом. Что команды хочется выполнять. По крайней мере, Кузнечик делает это вприпрыжку. Даже мне становится неудобно от волн энтузиазма, которые от них исходят — и я тащу в дальний угол матрасы и прочий хлам. Передумываю, и возвращаю один матрас к будущей разрисованной стене. Там точно будет кто-нибудь торчать, постоянно. Второй бросаю под окнами, у батареи. Кузнечик любит, когда тепло. И когда можно спокойно к чему-нибудь прислониться… Эти двое занимаются тем, что требует более пристального внимания. Волк оттирает подоконники, наспех проходится тряпкой по окнам. Кузнечик заливается — похоже, качество мытья оставляет желать лучшего. Но сквозь смех выдавливает, что в комнату стало проникать чуть больше света. Сам он осваивается с граблями. Добывает где-то швабру и примеряет ее к двери, в качестве засова. Грабли постукивают о швабру с пластиковым звуком, и мне хочется их потрогать. Узнать, какие они на ощупь и насколько пригодны для жизни. Удержат хотя бы сигарету? А кофейную чашку? — Да не мучайся ты, я притащу какую-нибудь деревяшку со двора. Швабра все равно слишком тонкая, если белобрысый навалится как следует — не удержит… Лучше использовать ее по назначению. Но не сегодня, конечно… — Смотри, аккуратнее с деревяшками. Подхватишь какой-нибудь осиновый кол… У нас много этого добра валяется, чтобы обороняться от таких вампиров, как ты… — Но-но! У меня врожденное чутье на осину, эволюционный механизм, который позволяет выживать тысячелетиями. — И на чеснок? — И на чеснок. Чую, что ты на обед его лопал, поэтому не приближаюсь. — Ну все, кровосос, берегись. Сейчас я на тебя дышать буду… Они гоняют друг друга между кроватей, пока я заправляю свою. Напротив кузнечиковой, но в том ряду, который дальше от окон. Потом заправляю и кузнечикову. Ясное дело, что этими клешнями он не справится с такой тонкой работой. Подтыкаю ему простынь, гораздо тщательнее, чем свою. Все таки Кузнечик на кровати спит, а не обтирает грязь, как некоторые. Мою кровать, сколько ни заправляй — она все равно выглядит непотребно в первую же ночь. Я сам не видел, люди говорят. — Надо пледы раздобыть. Из окон поддувает, — прагматично подмечает Волк и вихрем уносится из комнаты. Возвращается с тремя пледами, невесть откуда взявшимися. Может, у Лося выпросил, а может по дружественным стаям насобирал. Что-то мне подсказывает, что у Волка в Доме гораздо больше связей, чем у меня. По крайней мере, связей видимых. В конце концов, мы выдыхаемся, игнорируем ужин — и заваливаемся на свои новые кровати. Волк деловито составляет список Необходимых Вещей, без которых комнату стаи помыслить невозможно. Мы с Кузнечиком накидываем идеи. — Пункт первый: краски. — Где краски, там и кисточки. И тряпки… мы сегодня все угрохали… — Стремянка бы не помешала… — Газеты? Обязательно газеты. — Радио, а то в могильной тишине рисовать неохота… — Электроплитку. У нас есть связи, Лось точно сжалится! — Блок сигарет. — А у тебя ничего не слипнется? Мелкий еще курить. — Вообще-то мне две тысячи лет… А тебе-то самому сколько? Мы препираемся, пока не начинаем отчаянно зевать. Гасим свет, оставляя только одну настольную лампу между кроватей. Для меня ничего не меняется, но Кузнечик бормочет что-то об уюте. — Слепой, помоги? Я присаживаюсь на кровать Кузнечика и помогаю ему снять протезы. Не понимаю, почему он не попросил об этом зрячего Волка, но думать об этом уже лень. Изучаю пальцами сложное крепление, и стараюсь делать это не медленнее, чем нормальные люди - глазами. Как только я избавляю его от этого орудия инквизиции, Кузнечик зарывается глубже в одеяло и плед, начинает посапывать. Меня вроде бы должно стеснять присутствие третьего лица, но этого нет. Поглаживаю его волосы, бессмысленно пялясь в пустоту перед собой. — Эй. Голос у Волка хрипловатый. Приглушенный, как будто он собирается поведать мне тайну. — Чего? — У тебя глаза в темноте светятся. Как у собаки. Ты в курсе? — Ага. От меня еще воняет, как от псины. Не хочешь ознакомиться? Ржет. Но по-тихому, бережет сон друга. Это мне нравится. Я бы рассказал ему, что недавней ночью обнаружил у себя второй ряд зубов. И шесть лап. Совсем, совсем не как у собаки… Но думаю, пока это будет лишним. Я чувствую, что он не такой. Да, Волк сильный, смелый, активный, такой, который врывается в чужие жизни и переворачивает их вверх дном. Не надо быть знатоком человеческих душ, чтобы это понять. Не надо его даже видеть. Но тех, кто отмечен Домом, я тоже чую очень хорошо. И тут у Волка полный провал. Хотя казалось бы, кому, как ни волку, бегать по лесным чащам, утопая в росистой траве… охотясь и иногда останавливаясь, чтобы по зову луны поднять морду вверх… и поговорить с ней на своем языке, древнем, как мир… — Да погаси фары. Страшно с тобой в одной комнате засыпать. Отворачиваюсь. Мне все равно, в какую сторону направлено мое лицо. И да, я много раз слышал, что это пугает. Очень долгое время мне казалось, что я создан наводить страх, и это не прошло даже с появлением Лося. Я усомнился в своем предназначении, только когда Кузнечик попросил посидеть с ним, пока он не уснет. Сказал, что так ему спокойнее. Потом попросил перебраться ближе к нему в Хламовнике. Стал звать меня, чтобы я повернул к нему лицо во время разговора. Включил фары, как выразился бы Волк. Так я узнал, что кому-то нравится засыпать со мной в одной комнате. И одного такого человека мне более чем достаточно. Забираюсь в свою постель молча. Хотя подмывает ответить. Что-нибудь дурацкое, в духе «на новом месте приснись жених невесте». Но я не настолько конченый. В Доме такими вещами не шутят, мало ли, кто кому приснится… * А на следующий день мы расписываем стену. И к нам приходят новые Дохляки. На послеследуюший — приходят еще. И тут я понимаю про Волка все. Он очень умный. У нас будет новая стая. И Волк станет ее вожаком.