Не сойти с ума

Само по себе заклинание невидимости хоть и требует некоторого мастерства, но не слишком затратно. Однако магесса поддерживает его в одиночку на троих, притом довольно долго, и заметно, как из нее постепенно выкачивается жизнь. Холод этому только способствует. В отсутствие других ярких запахов, Хан мгновенно улавливает начавший выветриваться запах крови. Мы следуем за ним в глубь леса. Наконец железные пары различает магесса и кривится, прикрывая рот рукавом; в последнюю очередь доходит до меня, что это уже не мое воображение. Местный запах пробивается сквозь собственный. Он немного другой: горче, соленее и без паленого привкуса. От плаща Хана же по-прежнему пахнет солнцем, кожей и гарью. Это по-своему приятно — я утыкаюсь носом в воротник — и тепло. Хорошо. Лучше остального как минимум. Лес незнакомый. Не могу сказать, что бывал во многих лесах и вообще бывал за пределами Роана. Но от этого конкретно все же потягивает ощущением неправильности. Может быть, потому что я не могу узнать ни одного растения. Те, что могли быть знакомыми, стоят голые и практически одинаковые. Те, что пушатся, — Роану нехарактерны. А я с аграрным искусством не связан и, если не считать недавней «прогулки» по северо-западному герцогству, видел из северного только деревья и только в виде дорогой мебели. Или, может быть, потому что мы до сих пор не встретили ни одного животного. Нет ни их следов, ни звуков. Лес мертв. А может, все дело в вечных полусумерках. Ни темнеет, ни светлеет. Белая ночь, я слышал о ней. Кто ж знал, что испытаю ее не на экскурсионной прогулке и даже не на фронте. А просто… так. Так странно. Если так подумать, я никогда не путешествовал. Я обязан пребыванием во многих частях Роана войне, но за границей не бывал никогда. Наверное, это может быть интересно. Если не мне, то Хану. Он ведь видел-то только свою деревеньку, Вестерн да Хьюс. И, может быть, никогда не увидит такими темпами, если я не возьму себя и его за шкирку и не устрою какую-нибудь глобальную поездку. А он и не скажет ничего, конечно; не скажет, даже если захочет. Только вот глаза у него блестят совсем по-настоящему. Он их скрывать не умеет и, соответственно, скрываться тоже. По нему, как по человеку самому простому, видно, когда счастлив. Под ногами хрустят ветки и морозная корка. Это, впрочем, не слишком страшно, пока мы не подобрались близко. Только тогда придется быть осторожнее. Только это — дыхание — и тишина. Мы молчим. Так сложилось, что все ушли в себя и говорят с собой и никто — друг с другом. Дует ветер, и с колючих веток, шурша, осыпается снежная шапка. Непривычный звук будто приводит в чувство. Хан оглядывается, чтобы проверить, что мы тащимся следом. Магесса, мотнув головой, осматривается и спрашивает, сколько осталось пути — еще, вероятно, около получаса. Неприятное время: и долгое, и снять невидимость и отдохнуть нельзя. Эти двое то ладно. Хан пусть и не со снегом, но с голыми деревьями сливается. Магесса додумалась на время странствий, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, найти артефакт, окрасивший ярко-алые волосы в пепельные. Свой натуральный цвет она демонстрировала только мне в качестве наглого аргумента, что ее послушают, когда передавала волчонка на мое попечение. И на войне, когда до этого уже не было дела. А вот я со своей огненной шевелюрой никуда не гожусь. Как флажок — «эй, мы здесь, нападайте!» — Дьявол меня раздери. Я натягиваю капюшон практически до носа, но этого, наверное, все равно будет недостаточно. В вероятной потасовке спадет, магесса отвлечется на телепортацию, сняв невидимость, — и вычислить меня потом не составит труда. Нельзя. Времени и так в обрез, так что не это важно. Что важно, так это то, что, если найдут меня, найдут и их. Лили, Басена, мачеху, графа. …Я ведь совсем не видел Лили. Может быть, оно и к лучшему. Ну вот. Зря вспомнил об этом. Теперь хочется. …Хотя бы просто увидеть, хотя бы издалека. Она совсем маленькая, счастливая, светлая. У нее полные жизни глаза, и она сама живая. У нее вся жизнь впереди… могла бы быть… и будет, но не тогда. Ха-ха. У меня дрожат руки. Должно быть, от холода. Определенно от холода. Они белые, по ним ползут тысячи голубых и розовых нитей. Мелкие иголочки втыкаются в кожу и шьют узоры этими нитями. На них нанизан мелкий красный полупрозрачный бисер. И больно, и интересно, и кажется, будто вносишь свой вклад во что-то большее, в какое-то красивое творение на века. На ладонях кровь. Родная кровь. Не моя собственная, но почти такая же своя. Я знаю, чья она. Просто знаю. И не знаю откуда. Здесь ее не должно быть… Просто я все тот же, и все такое же. Так же, как мои волосы до сих пор красные. Она уже не горячая, давно — холодная, как и все вокруг. Потому что я опоздал. Как бы быстро я ни бежал, она, Смерть, всегда была быстрее, в последний момент перегоняла, даже когда казалось, что уже победил. И только когда я сделал шаг назад, когда упал в ее объятия… Нет. Даже тогда. Все так тщетно. Все попросту бесполезно. Смерть всегда будет быстрее. Ей плевать на мои жалкие потуги. Она всегда стояла за моей спиной. Это я всегда нес Смерть. Я бежал, чтобы спасти всех от нее, и волок ее на своей спине. Потому-то бежать было всегда тяжело. Потому-то дышать всегда было тяжело. Потому-то она всегда приходила быстрее, чем я. Какой я был… какой я дурак. Безнадежный идиот. Тихий шелест пряно пахнущих лепестков — Она обнимает меня, нежно гладит по спине. Но я знаю. Она не утешает и не пытается. Она пытается затормозить, не дать сделать шаг. Все это время… это всегда была Она. Она придерживала — легко и невесомо — в последний момент, и мне казалось, что это я отступаю сам. Если бы я смог пойти против Нее, то это было бы просто, потому что руки у Нее слабые, как у призрака. Но Смерть всегда знала, что я не смогу, и я каждый раз доказывал это. Самому себе тоже. Я аккуратно разжимаю Ее пальцы. Она стоит передо мной, совсем живая, совсем настоящая. Я держу Ее руки в своих. Теплые. По-человечески теплые. В сосудах бьется сердце. Но здесь-то она не права, потому что даже я не настолько живой. Вокруг холодно. Внутри холодно. У меня руки холодные. У Нее — теплые. Она переборщила. Она прокололась. Она — не Она. Она не мама. Мама умерла. Остальные Живые тоже умерли. Но их еще можно спасти, их дыхание все еще можно забрать. Мама же умерла давно, и ее уже нельзя забрать с того света, даже здесь. Потому что «того света» нет. Все просто умирают. Умирает тело — защитная оболочка — и душу поглощает, съедает тьма. Ее больше не вернуть. Мама больше не придет, извини. Извини! Прости, мой наивный маленький мальчик. Ты даже не остался один, ты тоже не остался, ты тоже умер. И тоже давно. Вместе с мамой, потому что не смог этого вынести, не смог принять, что ее нет — потому что ты дурак, потому что ты наивный маленький мальчик. Я делаю шаг вперед — Она выскальзывает из моих рук и отплывает назад. Еще шаг. Еще, еще, еще. Я хватаю ее за руку, Она дергается: понимает, что я делаю, и Ей дьявольски страшно, потому что Дьявол дышит над Ее ухом, как она дышала над моим. Смерть пришла и за Ней. Настало время поменяться ролями. Я прохожу Ее насквозь. Холодно. Что-то всего на секунду мелькает перед глазами, высыпают коротко искры и тухнут. Оборачиваюсь — да — Ее призрак рассеялся. Ее больше нет. Так просто. Ха-ха. Ха-ха-ха-ха-ха! Дьявол. Теперь Ее нет. Совсем недавно я думал о том, что мы давно не виделись, что стоило бы вздремнуть ради этого, что я… Я скучал. А теперь Ее нет. Нет ликорисов. Ничто больше не защищает от запаха гнили и крови. За это время он стал только сильнее. Это — мой запах. Ликорисы принадлежали Ей, подражающей маме, и заслоняли от себя самого, подражая ее же заботе, но на самом деле я всегда оставался таким. Меня от него воротит. Он резкий, он неприятный… и неприятно ассоциировать его с собой. Но именно это я. Так пахну я, а не вся эта бесполезная ложь, укачивающая разум на колыбели мнимого спокойствия. Спокойно никогда не было. Я врал самому себе, и теперь, зная и то, что скрывал, и то, что все это время скрывал это… Больно. Хрупко, холодно и больно. Это разбитая бутылка вина. Это разбитое зеркало. …И осколки черного и прозрачного стекла с серебром смешались и блестят, как хрустальные острова, в красной луже. Как красиво. Завораживает. Да? Да. Кого-то вроде меня всегда больше привлекало разрушение, чем созидание. В отношении себя, в отношении остальных — даже когда старался сделать как лучше. Ничего хорошего из меня не получалось никогда и никогда и не получится. Может быть, будь у меня в запасе еще с десяток лет жизни со знанием, что со всеми все хорошо и будет хорошо. Может быть, тогда бы из меня вышло бы что-то дельное. Но мечтать о таком глупо… В любом случае не мне это делать. Мне нельзя. Я закутываюсь в чужой плащ сильнее. И своего то ничего у меня нет. Парадоксально: весь этот мир — мой — да и только! Нужен он мне? Холодно. Снова холодно. Как у Басена. У Басена в комнате было жарко и душно, как в могиле, и холодно. Плащ Хана теплый и пахнет теплом, а мне все равно холодно. Неблагодарная мразь. Ханова рука ложится мне на плечо. Он смотрит в глаза, что-то ищет. Нечего там искать. Они пустые. Глаза — отражение души, ты знал? Знал; кому, как не ему, знать, должно быть… — Холодно? — говорит Хан, и это так глупо. Его губы едва шевелятся. Он сам замерз. И я замерз, и он видит, и он и не спрашивает даже, а утверждает. Но если спрашивает Хан — Хан не Рон, чтобы спрашивать просто так — значит, хочет знать. Хочет знать что-то, что не видно. — Кейл. Я утыкаюсь носом в его грудь. Да. Да, мне, блять, холодно. Я осознаю, что делаю, но это делаю не я. Вернее, я — и не я вовсе. Все как за стеклом, как постановка в театре, где ты в главной роли. Это нельзя объяснить. Это нельзя контролировать. Хан осторожно прижимает голову к себе, гладит поверх капюшона, касается губами затылка. Он что-то шепчет, но совсем неразборчиво, будто на другом языке. Меня трясет. Скорее всего, если Хан отпустит, то у меня тут же подогнутся колени, и я рухну в снег. Прикосновения ощущаются совсем реальными. И все в то же время кажется таким нереальным. Никто в реальности так не делает. — Молодой мастер, — голос магессы раздается как сквозь толщу воды. Какое банальное сравнение. Но все и правда настолько же мутное, как со дна грязной реки, — мы на месте. Правда. Пора собраться. Рывок — и все закончится. Нет, не закончится, конечно, — отойдет на задний план ненадолго, но в это «ненадолго» можно будет отдохнуть. Будущий я, этот дурак снова загрузит тебя работой, ты не против? Конечно не против, ты же не скажешь ничего. Может быть, тебя, будущий я, и не существует вовсе. Вдох — выдох. Выдох — вдох. Собрав себя в кулак, я отлипаю от Хана, запахиваю крепче плащ и киваю магессе. Идем. Ей, понятное дело, весьма неловко — мне бы тоже было — но она держится стойко, сосредоточенно кивая. Теперь большая часть ответственности на ней. Нельзя расслабляться. Магессе придется в любой момент использовать телепортацию и, возможно, щит. Хан сводит брови к переносице. На него ляжет весь бой, если потребуется оттянуть время. А я? Я здесь просто так. Едва ли как звено связи между этими двумя, потому что они между собой поладили бы отлично, как раз-таки если бы меня не было. И все же что-то не дало не пойти. Может быть, это маленькое, жалкое «что-то» боится, что Хан уйдет и не вернется. Без него. Подойдя вплотную и стараясь быть как можно тише, мы выглядываем на поляну. Отсюда несет кровью, но дальше след обрывается. Все пусто. Я смотрю на магессу — «невидимость?» — и та кивает. Такой же грубый трюк, какой использовали мы. Забавно. Хан первым делает шаг в зону действия и пропадает. Через несколько секунд за ним заходит магесса, затем и я. Граница чем-то похожа на прозрачную пленку из желе. Она долго натягивается на коже и вдруг рвется, пуская внутрь. Я открываю глаза, и в тот же момент кто-то дергает меня за руку и закрывает рот. Как глупо было бы умереть сейчас. Но это просто-напросто магесса. В ее взгляде ясно читается — не просьба — приказ ценою в жизнь молчать. Я замечаю сразу же: от нее на землю падает едва заметная в сумерках тень. Хах. Чудесно-то как. И как ожидаемо, впрочем. Они окружили лагерь невидимостью, а сразу за барьером установили артефакты подавления магии. Я ищу взглядом Хана, и, заметив это, магесса наконец убирает руку с моего рта и бесцеремонно поворачивает голову в его сторону. Он стоит неподалеку и оглядывается из-за палатки, за которой мы расположились. Подобравшись на корточках ближе, я поправляю капюшон и следую его примеру. Вражеская группа здесь расположилась явно большая, чем ожидалось. Несколько десятков палаток, и пару костров, заметных по поднимающейся в небо тонкой струйке дыма, скапливающейся под непроницаемым барьером. Береговую линию видно плохо, но даже так ясно, что корабли скрыты под другим куполом. Предусмотрительно, однако. Чего другого ожидать от организации мощностью в армию половины Западного континента? Все, что можно достать полезного из информации в этом куполе, я уже достал. Этого достаточно. Один только вид этих решительно уверенных в победе наглецов показывает расположение дел. Удовлетворенные отсутствием существенного сопротивления и неожиданностей, щенки мудака решили атаковать раньше. Никакая противная ветка не мешает нам своим резким хрустом, когда мы аккуратно выходим, и магесса моментально накладывает невидимость на нашу скромную — по сравнению с тем подразделением, что мы видели — группу. Естественно, это не все. Только «небольшой» отряд. Они явно недовооружены: полагаются на пушки флотилии и то, что им не придется даже сходить на землю. Все это так жалко; все эти недоговорки, недоделки, недоподготовленность, вся эта самоуверенность. И даже так — они победили. Оправдали свое безалаберное отношение. Роан недостоин зваться противником. Это просто детская игра, не более. Да. Ха-ха. Само собой. Я и не думал ни о чем таком. Я уже проиграл, даже до начала действий. Но если я смогу оттянуть смерть остальных до того, как умру сам… Это уже маленькая, но победа. А победа против большого противника ради больших людей и цели маленькой не бывает. Магесса смотрит на меня с некоторым сомнением. Она, очевидно, спрашивает, точно ли нам нужно туда. Нет, не нужно: мы же пришли «просто посмотреть». Ага. Технически — да, но мы посмотрели еще не все. Не посмотрели главного. Хорошо, что группа у нас небольшая, и нас не заметят сразу. Хотя проблема в том, что это не я так четко подобрал количество членов команды для этой операции. Просто, по сути-то, это практически все, что у меня есть. И это уже далеко не хорошо. Это капля в море… Одна ничтожная капля в огромном, бесконечно глубоком болоте отчаяния. Бабочка, залетевшая не туда, не в свои идеальные условия мысленного эксперимента, а в пучину. Она барахтается, но ее белые полупрозрачные крылья, такие чистые, сотканные из нитей света, покрываются черной грязью. Привыкшая пить один воображаемый, невесомый нектар, она захлебывается затхлым воздухом. Магесса чуть не захлебывается слюной при виде сотен кораблей, возвышающихся над ледяной гладью. Я закрываю ей рот ладонью. Это не месть, это необходимость. Длинные мачты, даже со сложенными парусами, зловеще закрывает небо. Корабли огромные, и их огромное количество. Две или три сотни. Но это, в общем-то, не так важно. Великолепно. Просто великолепно. То, что они собраны все в одном месте, подготовленные к грядущей атаке. То, что они закрыты щитом невидимости, не пропускающим даже дым. То, как они будут гореть. Пре-вос-ход-но. Отпустив окаменевшую магессу, я выкладываю из сумки горку артефактов в кустах, неподалеку от того, где мы вошли. Из алхимических устройств распространятся горючие газы — они наполнят пространство под куполом — и малейший огонь от бомбы на таймере разлетится по воздуху быстрее, чем в знойный день по сухой траве. Как хорошо, что несгораемый лак изобрели куда позже, чем то, от чего он защищал. Самые дальние корабли, вероятно, едва заденет. Но это не помешает избавиться от некоторой части. В любом случае хуже быть уже не может. Я уже это сделал, а дальше система, поставленная на таймер, сработает сама. Даже если мудак взбеленится и пошлет куда больший отряд. Мы все равно были обречены умирать, разве нет? Какая разница? Этот мудак… Может быть, я не смогу вцепиться ему в волосы. Но как минимум я могу заставить его самого рвать их, порушив часть самых удачных и самых показушных планов. Я буду знать наверняка, что его лицо перекосится от злости. Оно будет таким же красным, как если хорошенько придушить. Так что это, наверное, в какой-то степени сработает как компенсация при должном воображении. Мы выходим из-под купола. Магесса, оценив риски и свои силы, накидывает поверх невидимости глушитель звука на ноги. Теперь она выдохнется быстрее, но если мы благодаря этому безопасно уйдем на достаточное расстояние, то восстанавливаться можно будет сколько угодно. Идем мы в полной тишине. Все это небольшое путешествие проходит в относительной тишине. Воспользовавшись тем, что перечить у Хана не получится, я подзываю его жестом к себе и наполовину перекидываю плащ на него. Он достаточно большой, чтобы кое-как, но прикрыть нас обоих, если будем идти бок о бок. Хан теплый. Его тепло передается куда-то внутрь, приглушая действия льда, коркой покрывшего все органы. И даже если физически стало поддувать, в общей сложности так теплее. Видеть геройствование Хана в любом случае. Это напоминает о старых временах, когда он был еще даже не панком, а последним ублюдком. Не хочу портить хотя бы его. Только не Хана.