Аватара. снисхождение

      И она прорастает под дном небес, Там, где чувства имеют чуть больший вес. К черту лесом уходит одна, и Лес Прорастает в ней. © Костеника

       Кукла видит, как за след за коляской Чайки выстилают зеленые листья. В наружности ноябрь, а птица достает у нее на глазах из волос лепестки цветов.       На стенах ей с завидной регулярностью попадаются выведенные черной тушью перья.       Иногда та пропадает на несколько дней, иногда смотрит на все невидящим взглядом.       Чайка говорит кобальтом и небесно-голубым, Кукла невнятно что-то хрипит в ответ — сорвала голос, пока орала на своих.       Кукле смотреть на нее все равно, что на солнце в зените. Глаза болят.       Они сидят в кофейнике, вокруг — ругань, крики, кто-то перебирает гитарные струны. Кто-то подпевает фальцетом. От всего этого жутко болит голова. У Чайки глаза неестественно красные, а привычный свитер стал, кажется, на два размера больше.       Кукла хочет спросить, когда она последний раз ела, спала и какого хрена, но она       затыкается, так и не открыв рот, потому что может то же самое сказать о себе.       Кукла не спит третьи сутки, потому что, честное слово, лучше так, чем видеть эти чертовы сны, после которых стареешь на десять лет. Она знает, что видит, положив на подушку голову, но молчит. Тут не принято говорить о том, из-за чего вскрывают вены и исчезают навсегда.       А прыгунов и ходоков не-су-ще-ству-ет.       Чайка исчезает куда-то минут на пять, а потом возвращается со стаканчиками в руках, содержимое которых очень отдаленно напоминает кофе. Кукла морщится и забирает протянутый стаканчик. В голове будто звенят колокола, руки еле заметно дрожат.       — Ну вот скажи, как мы до этого дошли, — говорит ей синяя птица, грея руки об свой кофе.       Кукла пожимает плечами, пьет кофе, обжигая гортань. Вкус у напитка отвратный, других тут не подают. На языке почему-то остается послевкусие каких-то трав. Колокола звенят с удвоенной силой, а силуэт чайки становится одним синим пятном.       — Какого, — скорее шепчет, чем говорит Кукла и, не заканчивая фразу, проваливается во тьму, ударяясь головой о поверхность стола.       Чайка закрывает глаза и откидывается на спинку кресла.       Если получится.       Обязательно получится. *** — .Хрена, — заканчивает Кукла, обнаруживая себя в знакомом пространстве бесконечной дороги. От злости она бьет кулаком больной руки и шипит. Она никогда не хотела быть такой, никогда не хотела оказываться здесь, принимать дары той стороны.       Кукла любила наружность, любила людей, которые когда-то там жили.       И никогда не понимала той искры в глазах, с которой говорят об этом месте.       Шерхан говорил, что каждый видит свое. Она никогда не желала видеть этого.       В этот раз она отказывается куда-либо идти, ей все равно что там, в конце дороги и есть ли он вообще.       Она сидит, не шевелясь, пока злое светило выжигает красные отпечатки на коже. Она сидит минут пять или пару столетий, сочиняя проклятья для Чайки.       С востока поднимается ветер, хотя она точно помнит, что тут никогда не бывает ветров.       Вместе с ветром прилетает птица. Маленькая, белая птица с желтым клювом.       Ну точно.       Птица складывает крылья и приземляется.       Когда птица обращается человеческой фигурой, Кукла нервно хихикает от облегчения. Оборотень щурится от солнца и закрывает пока-еще-крылом глаза.       — Ну и занесло тебя, — недовольно ворчит, поджимая под себя птичьи ноги, — еле нашла. Что за противное местечко такое?       Смотрит, встряхивает своей головой. (Вместо волос — перья одни)       Продолжает:       — Ну чего ты сидишь, как будто летать не умеешь?       И протягивает крыло, лишь на пару секунд ставшее рукой.       Смех Куклы отдается эхом, клекотом волшебной птицы.       А на той дороге остается лишь горстка пепла.