Аватара. снисхождение

Друзья, поймите, что я вам — снюсь. © М. Цветаева

      Мы встречаемся снова, в том же кафе, куда непонятная инстинктивная привычка приводит меня по воскресениям. Девочка, которой я снюсь. Узнать тебя не сложно — все тот же голос, та же осторожная походка. И то же ревнивое отношение к своему городу, про который я иногда любил говорить, теперь-то некому.       — Джейн, меня зовут Джейн, — говоришь ты впервые минуты того времени, что мы сидим за одним столом странным робким голосом. В этот раз ты помнишь, откуда пришла, это хорошо. А потом меня настигает вопрос, утыкаясь куда-то в сердце:       — А где та женщина? Ну, помнишь, у которой руки в браслетах и смеется красиво, как колокольчик. Я думала, найду ее с ва…тобой.       — Я тоже так думал, — усмехаюсь, хотя, в общем-то, нужно было плакать, но не перед девочкой же, — Уехала.       — О, — думаю, что лицо у Джейн сейчас самое виноватое из тех, что видел мир.       — Ничего. Вообще, показал бы тебе город, но, как можно заметить, экскурсовод из меня не очень.       — Пустяки, — моей новой знакомой все еще неловко, — Зато я тоже могу сочинять. В основном про цвета, почему-то всегда выходит про цвета, хотя я даже не художник. Наверное, стоило бы научиться.       Я принимаю подарок:       — Расскажи (напомни, как это).       Джейн смеется и говорит:       Персиковый, как ощущение тепла на плечах, когда, поздней осенью, ранней весной сидишь на подоконнике, неловко подобрав под себя ноги, чтобы не свалиться на пол, и сама ты — спрятанная под кудряшками — вот дела — этого же цвета. И в руках что-нибудь горячее, что медленно, постепенно отогревает собственное холодное сердце, хотя за окном синее-синее царство королевы снега, подсвеченное желтыми огнями фонарей. Персиковый — это оттепель.       Желтый — свет маяка капитану торгового судна в шторм, когда ревнивый злой океан не хочет отдавать корабли берегам. Желтый — солнце, солнечное сплетение в каждом, болевая точка — оно и понятно — свет не обеспечивает анестезии.       Синий — конечно небо. И вода, хотя ее цвет лишь отражение. А все моря просто позаимствовали тот цвет. Синего цвета чаячья душа, осколки зеркала из сказки про снежную королеву, гжель на белом фарфоре — очень легко разбивается.       Белый — цвет закрашенного поверх рисунка холста для новой картины. Белый — ангелы, которым раз в год завязывают глаза, чтобы мертвые спокойно могли прогуляться по улицам Нового Орлеана. Цвет начала, одежд, в которых снятся лучшие сны. Это туманы, это — колкий снег на коже, сорванный ядовитый лепесток лилии, бумажные журавлики; луна, уместившееся холодным серебряным долларом в руке. Белый — то, что создавалось, как отсутствие черного, и что не может без него существовать. Звезды для неба.       Черный — горький шоколад, кофе и маслины, что любим мы только став взрослыми. Черный — элегантность джентльмена в костюме-двойке, зубы колдуньи французкого квартала, свечи по острым краям пентаграммы. Это — небо для белых звезд, бесконечно дырявое полотно, — Джейн заканчивает свой рассказ, переводит дух, это нелегко — когда столько слов циркулирует по венам вместо обычной, нормальной человеческой крови, я знаю.       — Так кто кому снится?       Я пожимаю плечами.