Аватара. снисхождение

      Я бы сказал, что ты разбиваешь мне сердце, но это не совсем так.       Просто в мою жизнь ты приходишь ясным белым светом звезды из далекой галактики черных волос Вероники. Коснуться тебя — все равно что опустить ладонь в первородное пламя, которое есть дар Прометея людям, символ воли от приказов богов.       У тебя хорошее настроение, ты улыбаешься, как улыбаются лесные духи, собирающие первые капли росы в ночь после пятого полнолуния.       Но я не вижу этого, только белый свет, помнишь?       Ты спрашиваешь, а я знаю, что прямо сейчас ты смеешься, прикрывая улыбку ладонью:       — Откуда ты это берешь?              — У меня очень хорошее воображение, — отвечаю я. Этот диалог для нас почти что ритуал.       Глаза у тебя сегодня будут цвета граненого изумруда, как небо в мире, где светят восемь солнц. Знаешь, как там жарко? Мне-то с этим вечным умеренным климатом в плюс пятнадцать и не представить.       Ты любишь мои истории, а я совсем чуточку — тебя.       Ты приходишь к калитке моего позаброшенного садика каждое воскресенье, как приходят проведать могилу близких родственников или друзей. У меня для тебя есть восемьдесят новеньких миров, буквально только что из моей головы. А это на тридцать больше, чем на прошлой неделе, и в два раза интереснее, согласись.       Каждый раз я могу создать тебя заново.       Рыжей черноокой смертью ли, пряным южным Сирокко, закутанным в весну, как в шаль, или молодой глупой русалочкой, которая только учится ходить.       Я узнаю тебя по стуку сандаловой трости по камням мостовой. И договариваюсь сам с собой, что для меня сегодня ты будешь птицей с подбитым крылом.       Каждое воскресенье мы идем в одно и то же кафе, заказываем один и тот же кофе, а навстречу нам дует неизменный в любой из времен года норд-ост.       Мне кажется, что старое сварливое время, отчего-то любящее этот город, залило отрезок в несколько часов в смолу, увековечивая янтарем.       И я искренне ему за это благодарен.       Представлять тебя птицей, которой вздумалось вдруг примерить на себя человеческое тело, забавно и совсем чуточку больно.       Я знаю, как ты склоняешь голову набок в каком-то непередаваемом ожидании, которое могут испытывать только дети, еще не научившиеся справляться с эмоциями и заключать их в клетку так называемого приличия.       Вот ты звенишь своими браслетами на запястьях, устраиваясь поудобнее в мягком кресле, и на мои плечи ложится тяжесть изумрудных небес другой планеты.       Я вздыхаю и говорю:       — Я расскажу тебе про город, из которого обычно наведываются к нам заскучавшие среди бесконечного волшебства птицы, очень похожие на тебя.       Ты забываешь про свой отвратительно сладкий кофе, про смску с работы и про то, что ты вообще что-то должна этому миру.       Ты готова слушать меня вечность или даже немного больше.       Я улыбаюсь, наслаждаясь выдержанной паузой, говорю:       — Этот город не возник, как остальные скучные и серые города. Он появился с грозой, что у них зовется первородной…