***
После последних событий Антона и Рома игнорировали друг друга до самого вечера. Сперва Катя пыталась их как-то разболтать, но вскоре успокоилась и занялась своими делами. Ей ещё предстояло сварганить ужин, а для этого необходимо было сгонять на рынок. — С тобой сходить? — спросил Ромка, когда Смирнова уже собралась и выперлась на улицу. — Как-нибудь дойду, — ответила Катя. Она нервничала больше, чем несколько часов назад, когда только доложила о плане отправиться на вылазку. Походы на рынок для неё теперь — огромное испытание, так что Катя старалась не ходить туда чаще, чем раз в неделю. — Я быстро. Можешь выйти мне навстречу через полчаса. — Забились. Рома проводил Катю взглядом до тех пор, пока та не отдалилась настолько, что её фигура растворилась среди листвы и деревьев. Оставшись в одиночестве, Пятифан вновь взялся за топор и несколько раз ударил им по воздуху. Его рука будто бы подогнана под любое оружие. Металл сливался с ладонью. Ну, разумеется. Только плечо было слабовато, чтобы рассекать пополам стоячие сосны, и лезвие недостаточно острое, разумеется. Он разрубил ещё несколько брёвен, прежде чем ему это наскучило. Пятифан бросил топор и прихватил две здоровые сухие палки, разломав те пополам по пути. Уже дома он швырнул четыре палки в пышущую печь. Сегодня они разогрели её заранее. На их село опускалась необычная для этого времени мерзлота. — Слышь, додик, выходи, побазарим, — тявкнул Пятифан, гипнотизируя приоткрытую дверь спальни. Ему не очень нравилось мириться первым, но он чувствовал лёгкий пинок совести за то, что сделал со своим приятелем. Логика Пятифану подсказывала, что Антоха мог в любой момент вырваться и ёбнуть ему в морду, но он почему-то этого не сделал. Следовательно, Рома не должен был корить себя душевными терзаниями. С другой стороны, существуют вещи, которых лучше было бы не делать, даже если у чувака есть все шансы снести тебе кабину. Короче, Пятифан долго стоял в общей комнате и томился в ожидании чужого решения. Не вытерпел. Сам пошёл к Антону с повинной, но в излюбленной манере, будто это не он, а Петров накосячил: — Ты хули меня динамишь, пёс? — с этими словами Пятифан ворвался в спальню, застав Антона в весьма... странном состоянии. Тот сидел на полу, забившись в самый дальний угол комнаты. Он зажал уши руками и прятал лицо в собственных коленях. — Тоха?.. — позвал кореша Ромчик, но уже спокойнее. — Ты чё там, Тох... Пятифан шагнул внутрь комнаты. Он быстро преодолел расстояние, которое их разделяло, и опустился на корты перед товарищем. Антон был охвачен страхом. Он пытался совладать с собой, а всё равно трясся. — Чё случилось, братан? — шепнул Рома и коснулся кисти Антона. Тот мгновенно отдёрнул руку и одарил Пятифана безумным взглядом. В светлых глаза застывшие слёзы, которым не позволяли выйти за пределы век. — Мне надо исключить себя из мира людей, — процедил Петров. — Я переступил черту. Я хуже всех. — Блядь, чё за ёбанные загоны? — гаркнул Пятифан и схватил Антоху за запястье. В этот раз руки он вырвать даже не пытался. — Я проложил бездну между собой и остальным миром... — охрипший голос отразился от стен и вернулся в горло Петрова, обратившись в всхлип. — Меня нужно изолировать. — Ебать, философ недоделанный, — едва ли не рычал Пятифан. — Рядом со мной мать Тереза, что ли? — Он стащил с Петрова очки. Возможно, отчасти они сдерживали те слёзы, которые тут же хлынули из его глаз. — От людей одно говно — ну как им добро делать? Безвольно цепляются за жизнь, хнычут, строят из себя хуй пойми кого, и вечно ищут виноватых. Срать на них, на людей, на общество. Чё там хорошего? Ничё, вот и всё тут, — Рома протёр Антохины окуляры и осторожно надел их на ровную переносицу друга. — Надо сходить в сральню, проблеваться, потрахаться с Катюхой, а потом снова нажраться пирога… и всё пройдёт. Всё будет ништяк. — Я хочу потрахаться с тобой, — Антон говорит быстро, но спокойно, вытирая слёзы. — Чё? — из Ромы вырвался нервный смешок. Они оба затыкаются, как по щелчку. Комната, погружённая во тьму, сжимается до размера зрачков напротив. Непривычное ощущение укола в сердце — для Ромы. Вкус желанных обветренных губ — для Антона. Петров делает всё за секунду — дёргается вперёд — касается пасти Пятифана и жарко выдыхает в его рот запах клубничного орбита. Роме знаком этот вкус. Такой постоянно жуёт Катька. Но её губы упругие и нежные. Хотя это короткое соприкосновение ртами, инициированное Антоном, даже бета-версией поцелуя не назовёшь. Тем не менее, Пятифан реагирует мгновенно. Он наносит прямой удар в нос товарищу и вскакивает, вспыхивает, не сдерживая поток гнева: — Фу, бля, ты, — орёт, будто резанный, — какого хера, блядь, ты делаешь? — Я же говорил, меня надо изолировать от общества... — хрипло отозвался Антон, зажав кровоточащий нос. — Тебя надо отпиздить, блядь... блядь! Я не знаю, сука, идти подрочи, блядь! Чё ты до меня доебался! Вот нахуя оно надо было? Фу, сука, — Пятифан демонстративно сплюнул на пол и протёр рот рукавом. — Еблан... сука! — Ром, у меня шизофрения. — У тебя рак мозга, блядь, — рявкнул Пятифан, не переставая протирать рот, и нервно двинул на выход. — Проветрись, чудик. — Куда ты? — Тебя это ебать не должно! — Куда... — За Катькой, блядь, — выкрикнул Рома уже на пороге. — От тебя подальше, — и свалил, лишь бы больше не видеть Антона. Теперь Рома понял смысл выражения «сердце выскакивает из груди». И ему это не понравилось. Послевкусие отвратительное. Пятифану хотелось лишь одного — чтобы какой-нибудь долбаёб преградил путь, чтоб он выбил ему зубы или разбил бутылку о голову, а потом с чистой совестью сам уебашился о стену башкой, и ебашился, ебашился, ебашился, пока эта штука под рёбрами не заглохнет.Часть 6
17 июня 2024 г. в 19:36
У Ромы зазвонил телефон. Телефон всегда казался ему опасным врагом. Пятифан никогда не знал, кто звонил и зачем. Один и тот же звук звонка, какими бы ни были новости. Его отец сделал всё, чтобы его страх перед телефоном стал законным.
Тоскливое настроение и подспудный страх мгновенно овладели разумом шестнадцатилетнего шалопая. Словно ему дали отсрочку, которая вот-вот обещала подойти к концу. Привычные вещи стали бессмысленными — Пятифан почти забыл, как сильно у бати пасёт изо рта, когда тот рыгает смесью пива и водки; и почти забыл вес его гранитных кулаков, вминающий уши в череп.
Рома сделал то, что требовалось, чтобы реальность его жизни совпала с реальностью жизни всех остальных — засадил топор в полено и сбросил вызов, на всякий случай выключил звук.
— Мудила, — процедил Пятифан и выдернул топор из деревяшки. Ему предстояло нарубить ещё дохуя дров, прежде чем Катька будет удовлетворена проделанной работой.
На прошлой неделе погода резко ухудшилась. Очень кстати в их деревянном логове находилась здоровая белокаменная печь. Топили как умели, на брёвна не скупились. Уж лучше так, чем продрогнуть ночью. Не спасало даже то, что подростки переплетались конечностями и засыпали в обнимку, как какие-то щенки. Впрочем, никто из них не спешил домой, не искал уюта среди кровной родни — вынужденно, или ради прикола, никто не рассказывал, и друг у друга не спрашивал.
Пятифан возвращаться домой не планировал даже после каникул. В прошлый раз отец чётко дал ему понять, что следующая их встреча закончится поножовщиной.
В последнее время он пил чаще обычного, хотя даже когда не пил, всё равно поднимал на него руку. Соседи, эти равнодушные уёбки, были в курсе беспредела, царившего в прокуренном старом доме. Каждую ночь, блядь, слушали Ромины визги, ор его отца и грохот летающей мебели. Однажды отец даже пробил окно Ромкиной башкой без какого-либо повода. Так и стояла та рама с растрескавшимся стеклом по сей день. Шрам на виске Пятифана не давал забыть о том случае, точно рабское клеймо. Он должен был жить и помнить, какое его воспитало уёбище. Годы шли, а страх всё мерк на фоне разрастающейся ненависти. Ещё пару годиков и, кто знает, может уже Пятифан наставит на отца самопал, высадит разжиженные спиртом мозги и не дрогнет.
— Рома! — крикнула Катька с крыльца. — Кончай бревно мутузить, пошли пирог есть!
Пятифан с силой замахнулся и разрубил пополам сухой брусок, засадив лезвие по самую рукоятку в рыхлую землю.
— Вот стерва, — цокнул Пятифан, вытирая потные ладони о грязную майку-алкоголичку. — Сама ж сказала — херачь брёвна, пока мозоли не появятся! — рявкнул парень, но Смирновой уже и след простыл.
Пятифан двинул за ней, недовольно пыхтя. По пути растрепал отросшие патлы и умыл лицо водой, которую ребята притащили из колодца неподалёку. Пить эту воду никто не осмеливался, кроме Пятифана. Он сбрызнул шею и подмышки холодной водицей, после чего зачерпнул ещё горсть и забросил себе в рот. Часть воды растекалась по его роже. Чище от этого Пятифан не стал, но уже хотя бы не так сильно вонял, и ощущение липкости от пота пропало.
Он вошёл в дом с недовольным ебальником.
— Садись, — Катька встала из-за стола, за которым уже сидел Антон и уплетал пирог. Рома потеплел, когда перед ним поставили тарелку с горячей едой. Пирога со шпинатом и стакана чёрного кофе, разбавленного обезжиренным молоком — достаточно, чтобы завоевать его сердце хотя бы минут на пять, пока он будет жрать.
— О, это же сезонное комбо «обдристбастер», — ляпнул Пятифан и принялся жевать, даже не обратив внимание на ворчание Катьки и её слабенькую затрещину.
Комната была залита солнцем. Рома поглощал пирог, как голодный дикий зверь, пока Антон с наслаждением смаковал испечённую Катькой сдобу. Сама Смирнова не прикоснулась к еде ни разу, по крайней мере с целью её отведать.
— Хули не ешь? — спросил Пятифан, крошки сыпались у него изо рта.
— Худею, — ответила Катя и шлёпнула его по подбородку. — Не плюйся... а тебе как, кстати? — она сменила гнев на милость, когда обратилась к Антону. Тот молча кивнул в знак признательности и сказал:
— Вкусно.
— Я рада, — улыбнулась Катька. — А ты чё скажешь? — и снова хмуро взглянула на Ромку.
— Пойдёт, — буркнул тот.
Смирнова громко фыркнула.
— Ах так, ну, раз «пойдёт», значит ходи голодным.
Катя обогнула стол и потянула Антона за рукав, вынуждая встать.
— Ты о чём ваще? — спросил Пятифан, наблюдая за перемещением ребят и не переставая жадно закидывать в себя еду. Как только Петров покинул стол, Пятифан подрезал его кусок пирога. Антону это не понравилось. Рома паскудно ухмыльнулся, уловив молчаливое негодование кореша.
— Я о голоде, — отозвалась Катя и толкнула Антона на диван в дальнем углу комнаты.
— Та я уже похавал, вроде, — продолжал улыбаться Пятифан. Он развернул стул в сторону голодных лохов и развалился на нём с до противного довольным видом. Но ещё через пару секунд Рома вдруг перестал жевать, как и перестал улыбаться, зависнув с коркой от пирога в руке.
Катька гладила Антона по спине через маечку, водила ноготком вдоль его позвоночника, медленно снимая с Петрова олимпийку. Красная спортивная накидка быстро оказалась на полу.
В ярком свете дня Рома впервые обратил внимание на неплохо накачанные мышцы Антона. Выступающие вены перекатывались под бледной кожей его кистей, что с уверенностью обвили Катькину талию. У Петрова острые, как перо ножа, ключицы, которые так и хотелось погладить... полизать. Пятифан вздрогнул от собственных мыслей и быстро скрестил.
Антон улыбнулся, когда Смирнова начала лепетать ему на ухо какие-то небылицы. Он выглядел милым и не злился, позволяя ей тискать себя. Смирнова для разогрева чиркнула губами по его шее. Затем поцеловала в губы и, не отрываясь от чужого рта, достала член Петрова из-под резинки трусов и спортивок.
Рома сидел не месте как приколоченный на четыре круглых гвоздя. Сцена эта в ярких цветах дня выглядела непривычно, хотя ему уже давно пора было бы смириться с тем, что Катька ебанутая, и может инициировать порнуху буквально на ровном месте.
Как только Смирнова прервала поцелуй, Антон тут же запустил руку ей под юбку и отодвинул в сторону трусики, после чего вставил в неё по самые яйца, даже не направляя член рукой. Смирнова задохнулась от внезапного погружения и мелко задрожала. Антон прижал девушку к дивану и раздвинул ей ноги.
Он обрабатывал Катьку медленно, входил глубоко, тяжело дышал, пока подминал под себя как нетерпеливый зверь. Хлюпанье, ритмичные движения туда-сюда, общение чресел друг с другом. Смирнова, схватив себя за ляжки, старалась пошире раздвинуть их, чтобы Антон проник поглубже. Она уже освоилась, поймала ритм и двигалась в унисон с ним. Через несколько толчков она обняла его ногами, и Антон начал двигаться резко, рвано, будто сорвался с цепи. Смирнова сжала влагалище — Петров тут же кончил. Но не вышел сразу. Смирнова начала медленно двигать тазом вверх и вниз, ловя волну наслаждения. Ещё одно движение, и внутри у нее всё обрушилось, ей стало легко, и восхитительная судорога сотрясала всё её тело от ступней до головы. Она прижала Антона к себе пяткой и проскулила:
— Не вынимай.
Петров послушался. Его член слегка обмяк, но как только кто-то провёл пальцами по спине — снова начал твердеть. Приятные судороги пробрали его до самых лодыжек.
Он опознал по низкой вибрации дыхания за спиной Рому:
— Девочки, — Пятифан надавил кулаком на гибкую поясницу Антона, загоняя его член в пульсирующую дырку Кати до самого упора. — А теперь неплохо бы поменяться и устроить шестьдесят девять.
— Придурок, — жалобно простонала Смирнова.
Петров тоже хотел ответить ему что-то нелестное, но не успел. Пятифан схватил его за челюсть и развернул на себя. Морда Петрова застыла в миллиметре от паха Пятифана. Ещё через секунду Пятифан прижал его рожу к своим запакованным причиндалам.
— Какого хера?! — шикнул Антон. Рома шикнул в ответ и оскалился, паркуя подошву на его плече. Тем самым он загнал Петрова в ловушку. С одной стороны ненасытная глубь Кати Смирновой, а с другой стороны он, Ромка Пятифан, достаёт из-под резинки свой торчащий член и светит им перед лицом Петрова, едва ли не хлопая его по раскрытому от гнева рту.
— Сами ж затирали — сосать — не пидорство, — напомнил Пятифан, подбадривая себя кулаком.
— Я не буду тебе сосать, — ощерился Петров, которого очередной пинок Ромы заставил резко толкнуться в Катьку. Та вскрикнула, но с удовольствием.
— Так чё, не будешь? — спросил Пятифан, беззаботно ковыряясь в собственном ухе. Его взгляд встретился с глазами Антона. Два огромных внимательных глаза, которые опустились ниже. У Ромы был каменный стояк. Розовая головка маячила в миллиметре от пасти. Рома всего немного двинул бёдрами, и та упёрлась в мягкие губы Антона. — Или будешь? — Рома положил свободную руку на шею Антона, пригладил его затылок. Сквозь пальцы он чувствовал дрожь, пробегающую по телу Петрова. Рома вёл себя с ним как с девчонкой, но от этого стояк Антона не становился меньше, напротив, возбуждение усиливалось с каждым прикосновением этого грубого, грязного ушлёпка, по которому Антон бессовестно сох.
— Ещё, — прошептала Катька, заставляя Антона двигать бёдрами при помощи своих ног.
«Вот ведь ублюдки», подумал Антон, стоя на коленях перед Ромой и вылизывая его обрезанную залупу. Если он постарается и повторит губами и языком то, что ему самому нравится, то услышит его стоны. Петров ритмично двигал задом, вколачивая поскуливающую Смирнову в твёрдую обивку дивана, и башкой, обслуживая обоих. Он вскинул глаза, чтобы посмотреть на Пятифана — всегдашний обмен взглядами между тем, кто сосет, и тем, у кого сосут. У Ромки длинный и толстый член, Антон мог заглотнуть его лишь наполовину и обработать языком, не задыхаясь. Но у Пятифана были свои планы. Он сжал светлые волосы на чужом затылке и запихнул в пасть Антона член так, что почувствовал головкой его гланды и горло изнутри. Петров хлюпал носом, пытался расслабить горло и примириться со спазмами, чтобы на глазах не наворачивались предательские слёзы, но нихуя не работало. Рома с садистским наслаждением водил головкой по чужой гортани и крепко удерживал Антона за патлы, не позволяя отодвинуться. Петрову огромных усилий стоило сдержать первый позыв, и первый рефлекс сомкнуть зубы. Но всё закончилось довольно скоро. Прежде чем отстраниться, Рома напрягся, словно Антон сделал что-то очень важное, а потом расслабился и шумно задышал, перед тем как залил Антону рот своим семенем. Это было впервые, когда Петров попробовал сперму. Он выдохнул весь воздух носом в мокрый лобок Пятифана и спустил в Катьку следом, не вынимая.