***
Как только солнце зашло за горизонт, в их уютной лесной хижине загорелась первая свеча. Резервное электричество здесь не работало, хотя дизельный генератор был установлен в погребе и обещал, судя по словам Ромы, исправную работу после переключения на магистральную линию. Пока Пятифан разбирался с «ёбаной калымагой», Антон и Катя занимались привычным делом — девушка расставляла свечи, а Петров их поджигал. Чтобы осветить всё помещение, им понадобилось десять штук толстых церковных свечей. — Откуда у тебя столько? — поинтересовался Петров, преследуя Смирнову. — Моя мать ходит на службу каждую субботу. Чтит почившего папашу и бабку. Я начала ходить с ней с позапрошлой субботы. — Она купила тебе свечи? — Только пять из них. Остальные достались мне бесплатно. — Это как? Смирнова остановилась и с громким недовольным вздохом взглянула на Петрова. — А ты как думаешь? — Нет. — Ага. — Ты не могла... — Не переживай, я как следует помолилась, — хмыкнула Смирнова и поместила последнюю свечу в блюдце у кровати. — Мой отец... когда мне было семь, он запил. Он относился к тем мужчинам, которых нужно забирать из баров и подобных заведений. Мог пить один. Моя мать звонила в его компанию и не заставала отца на месте. Затем он поздно возвращался домой, и от него пахло алкоголем. Она сказала ему, что это становится проблемой. Он обещал прекратить пить, но не прекратил. Моя мать не любит поднимать эту тему, но однажды она проболталась, что отец даже лежал в клинике какое-то время. Хотел бросить пить ради меня. Но ни я, судя по всему, ни моя мать не были тем самым «смыслом», способным удержать его от медленного самоубийства, — Катя сама подожгла свечу. — Смерть отца сильно изменила мою мать. Она стала часто приводить в наш дом незнакомых мужчин, стала заложником работы и церкви. Она грешила и молилась, молилась и грешила, как закоренелый грешник. — Зачем ты мне всё это рассказываешь? — спросил Антон. — Жду взаимности, — заявила Катя. Затем она улыбнулась. Из коридора раздались тяжёлые шаги и раздражённый поток мата. На этом потоке в спальню заявился Пятифан. Он резко распахнул дверь и продолжил ругаться: — Ебучая железка, ля, я пизданулся башкой об эту хуету. Ебаный дед, блядь, хуйни наделал, установлено неправильно, там все эти провода, хуй проссыт чё куда впихуёвывать, в общем, пиздец короче. Света не ждите, ясно? И проблема не во мне, а в этой залупне древнейшей, — пропыхтевшись, Рома провёл ладонью по своему лицу и смахнул капли пота. Его работа заняла много сил и времени, и всем было очевидно, что эта неудача ещё долго будет влиять на его настроение. А когда у Пятифана дерьмовое настроение, с ним лучше не связываться. Рома открывал рот и говорил, говорил, а внимание всех концентрировалось или где-то в коридоре, или за окном. Антон и Катя обменивались взглядами, ведя какой-то тайный разговор глазами, а Рома продолжал рассуждать, не осознавая, что у этих двоих своя атмосфера. И это не так уж важно. В какой-то момент Смирнова просто шагнула в сторону Пятифана, под бесконечный недовольный поток его захламлённых мыслей, и схватила Рома за челюсть. Тот сразу заглох и вылупился на Катю как на сумасшедшую. — Ты фо бессмертная? — спросил Рома. — Хочешь трахнуть меня в жопу? — сказала Катя. На самом деле она ни с кем не встречалась и, как говорится, не тусовалась. Ей требовалось прочитать слишком много книг, прослушать слишком много песен, заполнить слишком много тетрадей. Вначале Петров задумывался, почему она хочет проводить время с ними. Она была близка с Ромой. Антону он тоже был близок, и Пятифан стал связующим звеном в том, что случилось. Вообще-то Антон только предполагал, что Катя в курсе его небольшого секрета... по крайней мере, в курсе об одном из них. Но прямо сейчас, пока он улавливал её взгляды, пока перекидывался мыслями без слов, его уверенность в Катиной осведомлённости лишь множилась. — Конефно хочу, — ответил Рома. — Тогда, — Катин обычный голос превратился в соблазнительный шепот. Она отпустила челюсть Ромы и повела ладонь вниз, задерживая на его груди. — Я позволю тебе это сделать, если ты подрочишь Антону. — Чё, бля?! — взревел Пятифан, тогда Катя толкнула его и припечатал к стене всем своим телом. — Остынь, — Катя опустила руку ещё ниже, подцепив пальцами каёмку чужих спортивок. — Если хочешь, чтобы тебе было приятно, делай так, как я тебе говорю. — Это с хуя ли я должен? — Потому что я так сказала, — она оттянула резинку и резко отпустила её. Та звонко хлестнула Рому по животу. Пятифан выругался, оказавшись в одиночестве. Смирнова тем временем переместилась на кровать, на ходу стащив с себя футболку. Уже сидя на матрасе она избавилась и от юбки, оставаясь в одном белье. Слабый огонёк двух церковных свечей оттенял её рельефное худое тело, мягко очерченные мышцы плоского живота и симпатичную ямочку на груди, перетекающую в острые ключицы. Пятифан глазел на неё ошалевши, когда та взяла и призывно раздвинула ноги. — Я хочу, чтобы вы подрочили друг другу, мальчики. А потом один займёт мой рот, а другой — задницу. Я подготовила себя, — последнюю фразу она произнесла немного смущённо, растекаясь по мягкому хлопковому покрывалу с нелепым и радостным рисунком. Там было что-то типа облаков с разными мордочками, нелепо, по-детски, и отвратительно несексуально. Но это не умоляло того, что у Смирновой было восхитительно тело — так считал Пятифан, пока смотрел на неё не моргая. Ему выпал настоящий, блядь, куш — полуголая тёлка, секс-символ школы, нераспечатанная сзади Катя Смирнова, готовая принять в себя все его немалые сантиметры. Пятифан стоял, едва дыша, и испытывал себя этими мыслями, пока Катя плавно стелилась по кровати, глядя то в его глаза, то отводя этот блядский взгляд. Один из них Пятифан сопроводил собственным, натыкаясь на Антона. Петров медленно приближался к нему сбоку, и выглядел как обычно, как будто ничего, нахрен, не происходило. Он не казался смущённым, не казался сконфуженным. Ещё бы, бля. Это Антон Петров, у которого нет ни эмоций, ни радости, ни злости, нихуя. Так думал Рома, и он был уверен, что этот ебучий очкастый утырок соглашается на подобный процесс, преследуя свою цель. Ему наверняка тоже хотелось отжарить Катьку в зад, и Рома прекрасно понимал почему. — Слышь, гнида, куда руки тянешь, — процедил Пятифан, хватая Петрова за воротник. Тот уже успел зацепить пальцами край его спортивок, так ещё и ебальник скорчил такой, что только сильнее разозлил. — Ты её слышал, — сухо отчитался Антон. — Рот достанется мне. Чтобы его получить, придётся немного потерпеть тебя. — Потерпеть? — цокнул языком Пятифан, и использовал вторую руку, чтобы схватить Петрова за запястье. Тот уже успел запустить пальцы Ромке под каёмку белья. Холодная ладонь коснулась его лобка. Прикосновение подействовало на Рому, как удар электрического тока. — А я, думаешь, буду терпеть эту хуйню? — Будешь, — шепнул Антон и шагнул ближе. Его ладонь опустилась, не отлипая от чужой кожи. Фалангами он обхватил вялую плоть. Пятифан скрипнул зубами. — Это же задница Кати Смирновой, — напомнил Антон, зажимая член Ромы в кулаке. Он глядел Пятифану в глаза не моргая. Пятифана это чутка смутило. Он опустил взгляд. — Я только потрогаю, — обещание Антона закатилось Роме прямо в ухо, за ним последовал судорожный короткий вдох. Ромка слышал, как на заднем плане стрекочут насекомые и шуршит покрывало. Ладонь очкастого дёргалась у него под одеждой, подбадривая хуй. Движения были рваные, неумелые, на грани между осторожными и отчаянными. Пятифан хотел не чувствовать возбуждения, но мысли о том, что совсем скоро он засадит Катьке пробуждали в нём похоть, и член начинал вставать. Роме хотелось верить, что всё это только из-за мыслей, а не из-за того, что Петров наглаживал большим пальцем его головку. Там Роме было особенно приятно. Свободной рукой Петров вынудил Пятифана отвернуться в сторону Кати. Та как раз снимала с себя лифчик и трусики. Последние элементы её одежды оказались под подушкой, и она легла, смочила пальцы и начала ласкать себя самостоятельно. Она видела, что Рома хотел кинуться к ней, и сказала почти ласково: — Сначала потрогай его. Пятифан снова стиснул зубы до скрипа. Ему не хотелось трогать чужой член. — Чёрт... — Забей, — выдохнул Антон куда-то Роме в шею, из-за чего тот передёрнулся. Мурашки пронеслись по его позвоночнику. — В этом ничего такого. — Бля, думаешь? — Я не гей, — прошептал Антон, и мурашки снова навестили спину Ромы, концентрируясь у затылка. — И я не пидор, — почти выругался Пятифан. Тогда Петров неуверенно коснулся свободной рукой запястья Пятифана. Антон взял его за руку и притянул к своему паху, запуская ладонь под резинку спортивок. Пятифан буквально весь воздух из себя выдохнул, пока ладонью искал член приятеля под одеждой. А когда нашёл — сжал и застыл, потому что Петров рвано выдохнул и вцепился в его затылок. Рома стал разминать его слегка окрепший член, едва вмещая в своей ладони. Антон прикрыл глаза, не смотрел, но всё чувствовал, не переставая двигать своей же рукой. Петров считал Рому настоящим уродом. У него было слишком много изъянов во внешности: чувственные губы, больше подходящие девчонке, испещрённое шрамами и царапинами лицо, разбитые костяшки на длинных пальцах неудавшегося пианиста, жилистые руки с неаккуратным загаром, сутулая спина, угловатые плечи недозревшего пацана, острые локти и колени, странная неаккуратная причёска. Петров считал Рому настоящим уродом, и каждое его уродство хотел целовать, пока не сотрутся губы. Антон опустил подбородок на плечо Ромы и прижался щекой к его шее. Пока парни надрачивали друг другу под тонкие стоны Кати Смирновой, догорел кусок украденной церковной свечи. В комнате воцарился полумрак, и в этом полумраке трое десятиклассников оказались нагишом в одной кровати с дурацкими детскими простынями.***
— Чума, — повторял Пятифан, прикуривая сигарету. — Воняет, — жаловалась Катька, лёжа у него под боком. Она стряхнула с ноги простынь и слабо пихнула Пятифана в бедро. — Вали курить на улицу, гад. — Да чё ты взъелась, а, лежи не возникай, — ответил Рома и нежно шлёпнул девушку по плечу. — Нет, — настаивала Смирнова, продолжая толкать его в бедро. — Иди курить на улицу. — Во достала, — простонал Пятифан. — Тебе тоже воняет, додик? — Да, — откликнулся Антон, лежавший с другого края от Смирновой. Одна её нога лежала поверх его, пальцами ноги девушка щупала его ступню. — Дебилы, — фыркнул Ромка и резко сел, а затем встал и голышом поплёлся на улицу, чтобы докурить. В кромешной тьме остались только Катька и Антон. Как только шаги Ромы рассеялись, Смирнова взяла Антона за руку и притянула его ладонь к своему рту. Её губы отпечатались на его костяшках. Этими губами пару минут назад она обнимала его член. А сейчас она что-то шепчет в темноте и гладит его ногу пяткой. Женщины странные, думает Антон, и тоже начинает поглаживать её кисть большим пальцем своей руки. — Мои родители самые обычные, — сказал вдруг Антон. — После рождения Оли они начали уделять ей много внимания, но я не чувствую ревности или чего-то такого, потому что в любом случае сейчас они зациклены только на самих себе. Дело идёт к разводу. Однажды им придётся рассказать нам об этом. Они уже полгода не живут вместе. Я смирился с этой мыслью, но для моей сестры это будет настоящей трагедией. — Ясно, — ответила Катя, крепче сжимая ладонь Антона. — Ты справишься. — Почему ты так думаешь? — Ты сильный. Петров тихо усмехнулся, но Смирнова точно его слышала, а потому добавила: — Некоторые люди никогда не будут принадлежать нам, хотим мы того или нет. Они будут приходить, будут уходить, нам остаётся только наблюдать за их приходом и уходом. — В точку, — сказал Антон, и снова провёл большим пальцем по ребру чужой ладони. — Но я не сильный. Это Рома сильный, а я так, лишь притворяюсь. — Ты по-другому сильный. Рома дурак, им легко управлять. Тобой управлять не получится, в твоей голове есть что-то кроме опилок, и это здорово. — А мне нравятся опилки. — Я знаю, — эта фраза от Катьки прозвучала как-то особенно печально. Но затем послышался лёгкий беззаботный смешок. Она стиснула ладонь Антона так, будто боялась, что он выдернет руку. — Мне, кажется, тоже совсем чуть-чуть неравнодушны опилки. Из коридора вновь начали раздаваться шаги и неизменный поток жуткого мата. Кажется, Рома Пятифан опять обо что-то пизданулся.