Очертания крестов на фоне неба

Тем тёплым днём Джисок принял тяжёлое решение оставить Джесси у Гониля. Они съездили к Джисоку домой забрать собачьи вещи, а затем он снова остался один. Боль от потери почти прошла, затмеваемая лёгким шоком от всего происходящего; но одиночество также продолжало его преследовать. Было странно засыпать без тёплого комка в ногах и не выходить на вечернюю прогулку с собакой. Он прожил так полмесяца, всё больше и больше закапываясь в свои мысли, а потом не выдержал и начал приходить по вечерам к Гонилю. И иногда даже оставаться с ночёвкой. Родители были удивлены, но не противились, в глубине души радуясь, что сын наконец-то нашёл друга. Джисок стоял на пороге чужого дома насквозь промокший от холодного дождя. Разбитая губа ныла и выпускала кровь, что с дождевыми каплями стекала вниз по подбородку. Он позвонил в дверной звонок, натягивая капюшон как можно ниже на лицо. — Джисок, это ты? — Гониль открыл дверь. Знакомая теплота его дома манила зайти вовнутрь. Парень лишь кивнул и прошёл в прихожую, тут же укрываясь в аромате сандала и лаванды. С его одежды на коврик капала вода. — Что с тобой? Почему лицо прячешь? — взволнованно произнёс Гониль. — Не хочу показывать. Я урод, — он схватился за край капюшона, сильнее оттягивая ткань вниз. — Что за глупости, что-то случилось? Застучали об пол собачьи когти. Джесси медленно вышла поприветствовать своего хозяина, вертя хвостом. Он не видел её уже неделю из-за загруженности в школе и чувствовал свою вину. — Привет, Джесс, — Джисок присел на корточки, оставляя след мокрых ладоней на чёрной шерсти. Её неизменный запах земли сейчас даже успокаивал. Гониль опустился напротив, также проведя рукой по собачьей спине. Он поднимался выше к холке, ероша густую шерсть, пока не наткнулся на чужие ледяные пальцы. Те дёрнулись, но остались на месте. Гониль сжал холодную ладонь. — Что с тобой случилось? Джисок откинул капюшон, открывая своё лицо, полное кровоточащих ссадин и синяков на правой скуле. Кожа на ней была содрана, а глаз на этой стороне налился красной опухолью с лопнувшими капиллярами. — Ты красивый, — мистицист поднялся, не выпуская чужой руки. — Раздевайся и пойдём. Он повиновался. Оставил обувь и мокрую толстовку в коридоре и прошёл в главную гостиную. Это была самая большая комната в доме, которая, однако, таковой совсем не казалась из-за обилия нагромождённых в ней вещей. Несколько стеллажей с толстыми книгами, старые горшки с цветами на полу и, в завершение, куча этнических сувениров повсюду делали её приземистой и пёстрой норой хорька-барахольщика. Джесси тут же улеглась на широком диване, застеленным льняным покрывалом. Джисок опустился рядом. — Как она? — он намеренно избегал взгляда чужих глаз, обратив всё своё внимание на собаку. — Кажется, скучала по тебе, — произнёс Гониль, уходя в дальнюю комнату за аптечкой. — Ещё у нас кончился корм! Но ты не переживай, я купил всё, что нужно! — прокричал он, роясь в комоде. — Хорошо, — прошептал Джисок себе под нос и слабо улыбнулся, тут же почувствовав металлический привкус во рту. Гониль вернулся, кинул на кровать кожаную медицинскую сумку и развернул Джисока к себе за плечи. Тот поморщился от давящей боли в грудной клетке. — И кто тебя так разукрасил? — руки мистициста запорхали над чужим лицом. Его запястья украшали пышные оборки шёлковой блузки, из-под которой болтались верёвочки от вязаных фенечек. Джисок их узнал. Одна девочка из его школы надарила такие безделушки всем своим знакомым подружкам. — В школе, — процедил парень сквозь зубы, не желая открываться перед Гонилем. Тот смочил кусочек ваты в болючем спирте и принялся вытирать засохшие пятна крови на красивом лице. — За что? — мистицист намеренно посмотрел в раскрасневшиеся глаза. Джисок о его взгляд чуть не порезался. — Да ни за что, — он отвернулся, шумно выдохнул. Гониль прижигал его раны. — Кто-то пустил слух, что я целовался с парнем. — А это правда? — спокойно уточнил Гониль после некоторой паузы. — Ну, правда, — Джисок сдался. — Пару лет назад я сильно сдружился с ним, его звали Джуён, мы ходили вместе в музыкальный кружок. Часто зависали вместе, а потом… ну, он меня поцеловал в школе. Это было после занятий, никого уже не должно было там быть. Мы тогда репетировали музыку к рождественскому спектаклю. Джисок замолчал, вовлечённый в старое воспоминание, которое он всеми силами тогда старался забыть и уничтожить. В тот момент ему это было неприятно. Но не потому, что его поцеловал парень, нет. А потому что тогда он потерял единственного друга и осознал вопросы к своей ориентации. Ему не показалось это неправильным, просто было до ужаса обидно, что он всё испортил. Джисок сидел на твёрдом табурете и перебирал струны гитары, подбирая подходящий аккорд. Учительница хоть и наказала музыкантам не менять исходную композицию, но до мажор в этом акте Джисоку ну никак не нравился. Он сосредоточенно переигрывал один кусок раз за разом. — Джисок, ты готов? — за спиной послышался голос Джуёна. Он уже убрал свою бас-гитару и собирался уходить. — Иди без меня, я тут ещё посижу, — кинул он, не отрывая взгляда от нотного листа, что и так знал наизусть. Джуён приблизился, и он ощутил чужое присутствие совсем рядом. Казалось, если он выпрямит спину, уткнётся затылком в живот друга. — Чего ты так паришься над этим? Это же просто школьный спектакль, — длинные волосы упали Джисоку на плечо. От них пахло жасмином и цитрусом. — Я так не могу. Оно не гармонирует… — он не успел договорить, обернувшись и встречаясь с профилем Джуёна совсем рядом. Тот сосредоточенно изучал страницу нотной тетради. Сердце подпрыгнуло в рёберной клетке. Он никогда не видел его так близко. Неосторожно близко. Казалось, сделай Джисок хоть один вздох, случится непоправимое. Он сглотнул выделившуюся слюну, не в силах отстраниться. Джуён тоже повернулся, смотря ему в глаза. Время остановилось, и Джисок, не управляя своими желаниями, подался вперёд. Он испугался, когда теплота чужого дыхания обожгла верхнюю губу. В следующее мгновение Джуён прижался к нему. Прошло каких-то пару жалких секунд, но Джисок провалился в вечность, запомнив этот момент во всех красках. Джуён отстранился, не открывая зажмуренных глаз. Из-под ресниц проступили слёзы. — Прости, — сдавленно выдохнул он и выбежал из кабинета. Джисок убедил себя, что собственноручно испортил отношения с Джуёном, поддавшись временному наваждению. Может, он и нравился ему по-настоящему, но после такого парень перевёлся из их школы. Он оставил ему лишь конверт в почтовом ящике с какой-то глупой выдумкой о вынужденном переезде. Но в письме не было ни слова о том, что произошло между ними. Джуён бросил лучшего друга самого разгребать ворох внутренних противоречий и неозвученных чувств. Ядовитая обида сидела в Джисоке после этого ещё очень долго. Но со временем он пришёл к выводу, что был виноват во всём сам. Он первый предал их дружбу. — Видимо, тогда кто-то это видел, и сейчас решил мне поднасрать в последние месяцы выпускного года. — Он тебе нравился? — осторожно спросил Гониль, отделяя липкий слой от очередного маленького пластыря. — Не знаю, — парень задумался, — думаю, немного. Мистицист осторожно приклеил пластырь к рваной ранке на брови. Его пальцы пробежались выше ко лбу, погружаясь в тёмные волосы. — У тебя рана на голове, — констатировал он. — Я упал на землю, — виновато промямлил Джисок. Он устал. — Тебе нужно в больницу, вдруг у тебя сотрясение. Голова не болит? — Болит. Но всё нормально, правда, — он отстранил от себя чужие руки. — Мне просто нужно немного отдохнуть, вот и всё. Гониль тяжело вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. — Приляг тут, я сейчас принесу тебе сухую одежду, — Гониль встал, забрав аптечку. — Постой, от тебя можно позвонить? После разговора с матерью стало лучше. Последнее, что он сейчас хотел — это появляться дома в таком виде и пытаться это как-то объяснять. Потом, конечно, всё же придётся это сделать, но сейчас у него не было на это сил. Мать без проблем разрешила ему остаться ночевать у друга. Хотя с недавних пор странный дом Гониля, где теперь жила Джесси, ощущался уютнее, чем его собственный — пустой и невзрачный. Мистицист вручил ему огромную длинную тунику в разноцветных слонах и красные пижамные штаны. После чего куда-то ушёл из дома. Рукава этой кофты с трудом дотягивали до двух третей предплечья, так что Джисоку пришлось растянуть вырез вширь и почти открыть одно плечо, чтобы прихватить рукав левой руки изнутри. Он не хотел просить Гониля о другой одежде, чтобы не вызывать подозрений. — А тебе идёт непальский стиль, — улыбнулся тот, вернувшись спустя пятнадцать минут. От него пахло дымной лавандой, а в руках покоился пакет с куском замороженного мяса. — Держи, приложи к глазу. — Спасибо. Джисок накрыл ноющую скулу холодной мёртвой плотью. Затем опустился на расстеленный диван, погружая голову в подушку и кривясь от пульсации в висках. Он сжал челюсти до боли, проклиная собственную невезучесть, а в голове всё крутились бессмысленные сцены из прошлого. И раз за разом он всё больше ощущал себя в тотальном вакууме одиночества. Джесси будто услышала его мысли и пристроилась в ногах. На диван она неуклюже запрыгивала и спрыгивала, не всегда способная сохранить равновесие после прыжка. Из-за этого она большую часть времени проводила в лежанке и неплохо набрала вес, превратившись в чёрно-белый шерстяной комочек. Джисок почувствовал мохнатое тепло, погладил её ногой и неожиданно для самого себя расплакался. Он старался быть тихим, старался успокоить бешеное сердце и дрожащие руки, но всё больше и больше заливался беззвучными рыданиями, не в состоянии нормально дышать. Гониль звенел посудой и шуршал продуктами на кухне, слушая джазовую пластинку на дребезжащем проигрывателе, который был точно старше его лет на десять. И парень молился, чтобы ему ничего не понадобилось взять в комнате. Хуже избиений могут быть лишь отвратительные пустые слёзы обиды после. Они проходились по лицу ударами тока, горяча не остывшие раны. Из-за напряжения перед глазами всё плыло и растягивалось, а в голове нарастал противный высокий писк, заглушающий остальной мир. — Джисок? Расслышав треснувший голос Гониля, он хотел провалиться сквозь землю и исчезнуть навсегда. Так было бы лучше всем. Хотя, по ощущениям, он как раз это и делал — исчезал. Умирал. Ведь ты даже не можешь оставаться тем человеком, которому на всё плевать. — Всё нормально! — сдавленно вскрикнул он и отложил мясо на табурет около дивана. Онемевшие пальцы принялись вытирать глаза. Джисок сел, закрываясь руками. Слёзы продолжали стекать по подбородку и падать вниз, образуя потемневшую лужицу на покрывале. Всё лицо пылало огнём боли. — Ты можешь мне довериться, слышишь? — Гониль присел на край дивана, в смятении глядя на чужие вздымающиеся плечи. — Не нужно прятаться от меня. Он осторожно положил руку на сгорбленную спину, невесомо поглаживая. — Можно попросить глупое? — тяжело дыша, произнёс Джисок и, понизив голос, добавил, — обними меня, пожалуйста. Два или три раза в жизни он переступал через свою гордость и здравый смысл, поддаваясь эмоциям и ежесекундным желаниям. Все разы после он жалел, с каждым последующим убеждаясь в необходимости запихивать сердечные радения подальше вглубь себя и никогда больше их не доставать. И почему-то именно рядом с Гонилем таких случаев начало происходить всё больше и больше. Началось это ещё с их похода в кино, который Джисок проиграл по пути на микмакский могильник. Тогда он не знал, что ожидать от Гониля, как тот будет себя с ним вести, и о чём теперь будет говорить. После того, как Джисок узнал истинную природу кладбища, он ощущал тонкую нить таинственной связи с мистицистом. Но думал, что тот может обратить эту связь против него самого. Однако ничего такого не случилось, и поход в кино так и остался обычным походом в кино. Они посмотрели «Кошмар на улице Вязов», и Джисок был доволен, как минимум, из-за того, что бесплатно сходил на новый фильм. Хотя ему показалось, что Гониль не особо любит ужасы. Странный выбор с его стороны. Но, видимо, он посчитал, что этот жанр Джисоку подходит, однако он тоже не был их ярым фанатом. Но в компании Гониля всякие совершенно обыкновенные вещи, вроде простенького сюжета ужастика, обретали неосознанный серебристый налёт таинственной мифичности. Словно служили старой индийской притчей или одной из библейских историй (которые Гониль тоже любил и знал наизусть, чем очень удивлял Джисока). А ещё с недавних пор его очень волновала тема сновидений, потому что он частенько начал проваливаться в смерть. Не в свою, и не своих близких, а всего лишь в чувство ночной сгорбленной безысходности. Ему всё чаще снились «КЛАТБИЩЕ ДОМАШНИХ ЖЫВОТНЫХ» и манящий на ту сторону валежник, что с каждым сном увеличивался в размерах и оживал всё больше и больше. Он хотел рассказать об этом Гонилю, накапливая в сердце желание ещё раз отправиться туда. Но не говорил, оттого, что боялся, вспоминая его слова после возвращения Джесси. «Не ходи туда больше. Как бы тебе не хотелось…» Мысли об этом его здорово беспокоили и тревожили. Казалось, смерть каждую секунду следует за Джисоком по пятам и дышит в спину острым лезвием ножа. Будто в его голове поселилось старое проклятие. И сейчас, когда руки Гониля в белоснежной рубашке обернулись вокруг его изломанной фигуры, он впервые за долгое время почувствовал покой. Это не было глупой радостью, не было трепетным волнением, это было просто спокойствием, которого ему так давно не хватало. Гониль обнимал всецело, осторожно гладил влажноватые спутанные волосы, немного раскачиваясь, и отдавал своё тепло безвозмездно. Это приятное чувство затмевало собой даже стыд от глупой просьбы, стыд от собственной уязвимости и влечения к смерти. Слёзы успокоились, головокружение попустило, и он выпутался из кокона чужих рук, чтобы отправиться в ванную. Но, как только он поднялся, Гониль мягко удержал его за запястье левой руки. Сердце от страха пропустило удар. — Что это? Словно в замедленной съёмке Джисок глядел, как мистицист медленно развернул его руку внутренней стороной наверх. Как только он увидел размазанное красное пятно под рукавом, резко дёрнулся и убежал в ванную. Джисок захлопнул дверь и закрыл все замки, коих тут зачем-то имелось целых три. Хватая ртом душный воздух, он осторожно, чтобы не запачкать рукав, снял чужую вещь и открыл кран холодной воды. Ледяные потоки уносили красные разводы в водосток. Он проклинал собственную беспечность и не понимал, как вчерашние раны могли открыться так сильно, если всё уже давно стянулось и покрылось свежими струпами. И хотя вчера кровь достаточно долго не останавливалась, на утро порезы немного стянулись. Как назло дома не оказалось пластырей, поэтому Джисоку было нечем скрыть следы ночной слабости. Он планировал зайти после школы в аптеку, но неожиданная потасовка по завершении уроков нарушила все его планы. И теперь кровь снова не останавливалась. Он высморкал полный соплей нос и вытер руку, прикладывая к коже несколько слоёв туалетной бумаги. Выходить не хотелось, потому что он не знал, что говорить. Да и должен ли он что-то говорить и оправдываться? Гониль сам не святой и далеко не самый нормальный. Здравые мысли пытались держаться под напором страха отчуждения. Если его бросит Гониль, у него совсем никого не останется. Джисок медленно оделся и принялся открывать замки. Тихонько перебираясь от одного к другому, стараясь производить как можно меньше шума. Он вышел из ванной, сжимая бумажный комок на руке, и вернулся в гостиную. Гониль тут же поднялся ему навстречу. — Извини, — он подошёл ближе, в зрачках плескалась неуверенность, — мне не нужно было так реагировать. — Всё нормально, — скованно ответил Джисок, переминаясь с ноги на ногу. Не бросай меня. Не бросай меня. Не бросай. — Дашь взглянуть? — почти испуганно попросил Гониль, возвращаясь на диван. Джесси всё ещё лежала на покрывале, наблюдая за ними с опущенными ушами. Парень только кивнул и постарался расслабиться. Гониль снова принёс аптечку, закатал рукав на чужой руке до сгиба локтя и тупо уставился на тонкую белую кожу, почти вплотную покрытую широкими красноватыми шрамами вперемешку со множеством белых заживших полос. Между ними ближе к запястью кровоточил длинный кривой порез, что пересёк несколько старых рубцов. Внутри у него что-то оборвалось. — И давно ты хочешь умереть? — Гониль вылил на раны немного перекиси водорода из флакона. Джисок вздрогнул, понимая, что этот вопрос был глубже, чем могло показаться. Конечно, мистицист не расценивал его раны как попытку самоубийства. Он задал хороший вопрос. Но ответа на него Джисок не знал. Наверное, с детства. Когда весь мир был холоден, враждебен и жесток. Джисок рано понял, что жизнь — это не то место, где исполняются желания. Но тогда он ещё не был одержим смертью. Она лишь завораживала его. Когда в десять лет у него умерла бабушка, он впервые побывал на кладбище и узнал, что есть смерть. Но лишь с уходом Джесси он по-настоящему понял, что это такое. — Я не знаю. Гониль обработал порезы и наклеил огромный белый пластырь на руку. — Это временно, пока не пройдёт кровотечение. Раны должны дышать. — Спасибо. Он безмолвно вернулся на кухню и продолжил готовку. Дом снова заполнила труба Майлса Дэвиса со старой пластинки. Джисок выпил оставленные ему таблетки обезболивающего. Вскоре они поужинали, хотя время для еды было ещё слишком раннее. Мексиканское жаркое приятной вкусовой волной пробежало по языку и легло в пустой желудок. Джисок расспрашивал мистициста и внимательно слушал его неторопливые рассказы об очередных странных обрядах с другого конца света. Он казался справочником по подобной информации. После они накормили Джесси, и Гониль отправился с ней на прогулку. Джисок остаток вечера просидел с заморозкой на лице и в девять часов уснул. В полночь он проснулся от острого приступа тошноты. Возможно, и правда, стоило сходить в больницу. Умирая от жажды, он в забытьи прошёл на кухню и залпом выпил стакан холодной воды. Из приоткрытой двери дальней комнаты выглядывал луч света. Джисок постучал два раза и вошёл, не дожидаясь ответа. Гониль стоял к нему спиной перед раздвинутыми шторами. Укутанный в свой длинный красный халат с огурцами он наблюдал за тёмными макушками деревьев парка. В одной руке — сигарета, в другой — стакан с виски. Видимо, день у него тоже был паршивый. — Ты чего проснулся? — он обернулся на звук, выглядя рассеянно. Джисок прошёл в задымленную комнату. На комоде горела пара свечей и благовония, судя по всему, с ароматом лаванды. Сочетание этого запаха с химозной лавандой из чужих сигарет создавало концентрированный букет этого аромата, который парень уже начинал тихо ненавидеть в таких огромных количествах. Горел лишь один напольный тусклый светильник. Дышать было тяжело. — И зачем ты травишься этой дрянью? — Джисок отгонял лоснящийся дым от своего лица, приближаясь к Гонилю. — Попробовал в школе по глупости, так и не могу бросить с тех пор, — он пожал плечами и отвернулся. — А зачем попробовал? — Чтобы голоса не донимали, — он отпил из стакана. — Голоса? Ты ж не шизофреник, — парень тупо уставился на чужой профиль, хмуря брови. — Попробуй иметь дело с призраками или духами, я на тебя посмотрю, — он чуть раздражённо приподнял голову, наблюдая за тем, как дым от его сигареты поднимается к потолку. — Или остаться с чистой головой после того, как копался в жизни кучи людей за день. — Ну, так, не копайся, — Джисок зевнул. — А денег мне ты дашь? Это единственное, что я умею, — съязвил Гониль, но парень не обиделся. Он задумался над сказанными словами. — Ты хорошо играешь на барабанах, — выдал он после некоторого молчания. — Что? — Гониль обернулся. Его глаза в темноте влажно блеснули. — Ты так думаешь? — Ну да, — развёл руками Джисок, — классно играешь. — Ну, спасибо, — мистицист затянулся подрагивающей рукой. — Но это же не те вопросы, что сидят у тебя в голове? — Да. Я хотел кое-что узнать, — Джисок напрягся и тоже уставился на невыразительную черноту в окне. — Хоронили ли там когда-нибудь людей? Гониль тяжело вздохнул, выпустив дым через нос, точно старый дракон. — Да, — он осушил остатки стакана и отставил его на стол. — И ничего хорошего из этого не вышло. — Что это значит? — То и значит. Как из плохого места может выйти что-то дельное? — он вскинул руки, и Джисок заметил, что он был немного пьян. — Я скажу только, что долго эти «зомби» потом не жили. Джисок хотел было ещё что-то сказать, но Гониль перебил его, махая пальцами около недоумённого лица. На его руках нетипично не было ни одного золотого кольца. — Всё, ничего больше не спрашивай про это. О некоторых вещах лучше вообще не думать и не говорить. Хотелось бы ему не думать, да вот только забыть тайну кладбища не получалось, и мысли каждый день часами вертелись около этого места. И единственным выходом ему виделось возвращение. Будто, приди он туда снова, и вся запутанность бы вмиг прояснились. Но было ясно, что Гониль сторонился этих разговоров. Придётся разбираться со всем этим самому. Язык противно вязало желудочной желчью, по всему телу бродили мурашки, хотя в комнате было душно. — Ты завтра работаешь? — в ответ кивок. — Ладно, тогда я спать пойду. — Постой, Джисок, — его имя странно прошелестело на чужих губах. — Я что-то могу для тебя сделать? Ну, в этой ситуации? — он запахнул халат сильнее, выкинул окурок в пепельницу. — То есть? — Хочешь что-нибудь с ними сделать? — Гониль повернулся и посмотрел серьёзно и жёстко. В его чертах лица проступила тёмная энергия. Настолько осязаемая и тяжёлая, что Джисока передёрнуло. Он отстранился, упал в кресло, растирая сухость в глазах. — Н-нет, не надо, — выдавил он, желая сказать противоположное. «Конечно, давай отомстим этим уродам» и «Конечно, давай, ведь я так соскучился по твоей тени». — Точно? — Гониль присел на корточки перед креслом, заглядывая Джисоку в глаза и дотрагиваясь до его руки. Она у него была немного липкой и холодной. — Точно. Тебе разве от этого не становится плохо? — Ну, немного. Но ради тебя.. — он осёкся на половине фразы, потёр переносицу и поднялся. — Я бы хотел тебе помочь. Гониль снова взглянул в сторону окна и осторожно погладил Джисока по голове, стараясь не задевать раны. Он делал это долго и медленно, не как тогда на кладбище — по-отцовски и поощрительно, — а как-то плавно и даже интимно. Джисок вновь почувствовал теплоту от нежного прикосновения, что успокаивало мысли. — Ты мне уже помог, — расплываясь в невольной улыбке, ответил он. Между тем, чтобы сказать безнадёжную правду или забыться на один-единственный краткий миг, он выбрал, конечно, второе. Так по-детски, по-глупому было не смотреть в будущее, а жить разукрашенным настоящим. — Хочешь, я погадаю тебе на рунах? — Гониль хлопнул в ладоши, возвращая беззаботное веселье в голос. Завтра он уйдёт на работу, и когда они встретятся в следующий раз? Подготовка к экзаменам вытягивала из Джисока все силы, делая его всё более опустошённым с каждым днём. Эти экзамены, потом колледж… Он не хотел думать об этом, неопределённое будущее его пугало. Одинокое будущее — отпугивало. Жизнь представлялась неровной глиняной чашкой, из которой — сколько не пытайся, — было не выбраться. И, силясь перелезть через её стенки, он раз за разом скатывался на скользкое донышко, даже не имея возможности заглянуть за свой глиняный горизонт. А поход на кладбище домашних животных лихо затянул и закрутил его в водовороте цикличных мыслей. Он обнажил тайную плоть самого времени и самой смерти, так что его борьба более не могла иметь смысла. — Давай.

My empire of dirt