***
— Крепость человеческой веры лучше всего испытывает какой-нибудь кризис, — миролюбиво рассуждал Маргевиль, расправляя натянувшуюся на коленях рясу. — Например, исчезновение эмпирического объекта. Всё равно что если бы всё пламя мира вдруг стало не более чем дымом, разъедающим глаза, или вовсе исчезло бы навсегда, как гаснут в небе некоторые звезды. Или исчезновение иерарха, не приведи Вечный Огонь. Патриция Вегельбуд как-то совсем не по-дворянски скукожилась на диванчике, который по сравнению с ней казался слишком большим. — Вечный Огонь не допустит, — покачала она головой. — Но право же, гонения на чародеев… — Вынужденная мера, милостивая сударыня. Короли более не доверяют магам — и относительно недавние события доказали, что недоверие это вполне обоснованно. Он поднялся с места, приблизился к ней и дотронулся до худощавой, унизанной перстнями руки. Кожа была холодна как лёд. — Ваш же кризис веры происходит на основе рассуждений о тех вещах, в которых вы — уж прошу меня извинить, — понимаете безмерно мало, — он наблюдал за тем, как закат медленно прокрадывался в горницу, обласкивая золотыми лучами портреты в тяжелых массивных рамках. — Скользкая дорожка, на которую вы встали, поддавшись сомнению — не есть истина. Но что есть истина? Ложный Капитул, где за шелестом прежних дорогих одежд слышен звон двимерита, и над головами присутствующих видна тень реданской короны? Костры ли? Возлежащий ли на роскошных перинах Кирус Хеммельфарт, просыпающийся со звоном колоколов? Пожалуй, всё вместе. Неприглядная истина, истина как она есть, истина, повернувшаяся к ним, если уж не стесняться в выражениях, задницей. Опустевшие селения, деревни без травников и травниц, где люди умирают от дурной воды из рек, заваленных трупами. Он сам видел всё это, видел слишком много раз, чтобы негодовать или возмущаться. — Мы знаем друг друга давно. Вы — мудрый человек, ученый человек, — сказала Патриция Вегельбуд и подняла на него утомленный, со следами недосыпа взгляд. — Вы и только вы лишь понимаете, как верно поступить. Ибо в ваших проповедях и рассказах я нахожу покой для души. Наставьте меня. Укажите путь. Прав ли Его Святейшество в своих деяниях? — Дитя моё… — Маргевиль выглядел младше неё — и такими странными в ту минуту ему показались его слова. — Разве может быть иначе? Жрец говорил долго, с трудом. Учил, раскрывал отмеченный многочисленными загнутыми уголками страниц том, вспоминал притчи и напоминал о войне. Несколько раз замечал, улавливал краем уха шелест юбок Ингрид Вегельбуд, проходившей мимо дверей, храбро встретил её мимолетный неприязненный взор — взор не верящей, отчаянной противницы. Вспомнил её сына Альберта, таинственно исчезнувшего во время последнего вечернего приёма, но огладил эту мысль лишь краем пальца, не позволив себе углубиться. Он был утомлен и с неохотой находил слова. Прежде весело журчавший ручеёк наставлений, казалось, пересох навсегда. Он чувствовал себя одиноким, таким же потерянным, как она, и раньше, но никогда эти одиночество и потерянность не переливались за край. Никогда он не чувствовал их столь же остро, как каких-то пару недель назад, когда прощался у ворот реданского лагеря с полевым хирургом, рыжим словно морковь, носившим медальон с языками пламени под нательной рубахой. То был его брат по вере, не ведавший правды брат, которому и не дано было её узреть. А неправда, гнусная ложь, то бишь, представала перед ним в каждой вещи, которую он вёз с собой, ложь засела в нём намертво, как глубоко загнанная заноза. И то ли последние слова брата разбудили его усыпленную молитвами совесть, то ли она вовсе никогда не спала — Маргевиль душил её, погружаясь в тревожную дремоту каждую ночь с тех пор. Ты — жрец Вечного Огня. Забудь Лок Муинне, забудь всё, что было до того. Забудь, что у тебя есть Сила. Забудь. Усни. Забудь. Задуши всё это. Забудь. О, он будто и впрямь забыл. Когда пожар охватил древний город вранов, когда забурлила кровь, когда по искрошившимся каменным плитам она потекла, утяжеляя его плащ, и в каждом углу кто-то ронял горькие слезы, слезы настигнувшего безумия, он навек запечатал свои уста для чар, память — для того, что узрел, а уши — для того, что услышал. Он обратился к фанатичной вере, погубившей многих, а других заставившей бежать. Он отрекся от того, что знал. Перерождение, убеждал он себя. Прошлое мертво, твердил он себе. Но прошлое убить нельзя. Бессмертное чудовище о тысячи голов, и настоящее — та голова, что тянется дальше всех. Я уже так давно не ощущал на коже тепла солнца Виковаро. И там же меня будут ждать дыба, клещи, иглы под ногтями. И тени, которых я всегда страшился. Бежавший от Нильфгаарда. Бежавший от собственного Дара. Бежавший и не нашедший успокоения. Он называл это «кризисом веры». И сам погружался в него медленно, но верно. — Его Святейшество захочет посетить нас в скором времени, — госпожа Патриция Вегельбуд доверительно сжимала его руку, вела под локоть через раскидистые сады. — Что же мне сказать ему? И нужно ли говорить? — Пожелайте ему здравия и благополучия, — посоветовал Маргевиль, не удостаивая взглядом обнаженные мраморные скульптуры, купавшиеся в тенистой зелени. — И не смотрите, сколько он ест, — здесь жрец слабо улыбнулся, намекая на шутку. — Так будет хорошо. И, умоляю, просите об окончании войны. Но не Хеммельфарта и не его Вечный Огонь. Просто просите, ибо Хеммельфарт — лишь проводник и, вопреки всему, простой человек, склонный к порокам и ошибкам. Уж я-то знаю. Хотя бы это знаю. Может быть, вместе с войной уйдёт и охота на ведьм. Может быть.***
Рута вар Кэпхен, она же Красная Шапочка для нордлингов, она же Ариталль аэп Каррай аэп Доран вар Фадб у себя в Нильфгаарде, терпеть не могла примитивные сальные ухаживания. Не терпела оставленных у порога своего дома сундуков, набитых шелком, или шкатулок с золотыми украшениями. Камни, которыми было расшито платье с неприлично глубоким для дарившего вырезом, велела беспощадно отпороть и отнести ювелиру на проверку. Стоило ли говорить, что камни оказались практически бесценными да безупречными? Красная Шапочка оказалась в затруднительном положении. По крайней мере, сама она называла его затруднительным исключительно потому, что ненавидела спать с пропахшими ладаном толстяками. — Он действительно тобой увлекся, — заметил посол вар Аттре, не поднимая взгляда от бумаг. — На меценатство такие подарки не спишешь. — Разве не к этому всё шло, ваше превосходительство? — лукаво улыбнулась Красная Шапочка. Но в глубине души, признаться, тщательно старалась подавить накатывавший приступ тошноты. — Платье зря испортила, — продолжал дипломат, словно не слыша её. — На приёме Вегельбудов нужно быть неотразимой. Это бы его подкупило. — Пришью назад, — нашлась она, постукивая по коленке. — Времени еще достаточно. Генри вар Аттре резко свернул похрустывавший в его руках свиток. — Ты хоть понимаешь, что стоит на кону? Рута вар Кэпхен отлично понимала. В те дни, когда не приходилось сочинять всякую тарабарщину, она часто задумывалась об этом и о собственной жизни. Она скучала по Ровану, по гроздьям рябины, таким тяжелым, что ветви склонялись поближе к земле. Она любила путешествия, с отцовским эскортом или без него, любила музыку и то, как музыка звучала в том или ином краю. И, конечно, она любила Империю. Она любила императора. Она любила всё то, что полагалось любить каждой нильфгаардке. Всё, кроме затратных утомительных войн. — Ваше превосходительство, — начала она примирительно, — я должна сыграть — иерарх должен сплясать, разве не так? — Именно так. — Будем считать, что половина дела уже сделана. Но мне интересно, что будет потом. — Потом? — прищурился посол. — К иерарху в постель по малейшему требованию приводят девок с упругими телами. Сомневаюсь, что он не пресытился. — Значит, ты должна делать всё для того, чтобы этого не произошло. По крайней мере, пока Новиград не отойдет под тень Империи. Красная Шапочка задумчиво наматывала на палец черный локон. — Год? Месяц? Неделя? Ваше превосходительство, используемые вами формулировки даже более размыты, чем намеки в балладах. — Сколько потребуется, — отрезал посол. — А в случае грандиозного успеха ни ты, ни твой отец, ни твои братья и сестры не будут знать ни нужды, ни опалы. Император готов это гарантировать. Я это гарантирую. Реальность в голове Ариталль аэп Каррай аэп Доран вар Фадб стала рассыпаться на кусочки. Сначала помельче, потом побольше, обнажая реальность реальностей, в которой давно не было ни эскорта, ни увеселительных пиров, ни привычной глазу чужака беззаботности лихой дворянки. Осталась только рябина, горько-кислые плоды, от которых сводило желудок. Осталась она, остался вольный город и верность — болючая, колющая верность, собачья верность, глупая до слёз верность. Осталось платье с неприличным вырезом на груди, которое она беспощадно лишила камней. Она вернёт их на место, облачится в него перед тем, как явиться на приём, и предложит себя иерарху. И если не преуспеет… — …шеф разведки позаботился о запасном варианте. Ваттье проницателен, как и всегда. — Не всегда, — поправила лаконично Красная Шапочка, подкручивая колки лютни. Генри вар Аттре ничего не ответил.