***
Тот сон снился мне снова. Чёрные смоляные тучи надвинулись ближе, но прятаться от них было негде, да я и не особо-то хотел. Было уже как-то всё равно. От ядерной бомбы и то шансов больше спрятаться. Сильный порыв ветра был похож на стон — протяжный, долгий и до невозможного громкий, — чуть не сбил меня с ног. Наверное, так и звучит настоящая буря. И пусть я не понял, что она пыталась мне сказать, в этом голосе чувствовалась сила и было совершенно очевидно, что вне зависимости от смысла этого знамения, ничего хорошего оно предвещать не может. Когда я проснулся, то не сразу понял, какое сейчас время суток. Благодаря часам в телефоне я понял, что время было десять утра. Как назло, вчера я сказал Хидетаке сообщить оставшимся трём дееспособным актрисам, чтобы они пришли к одиннадцати на пробную репетицию. Тогда-то у меня были и энергия и энтузиазм. А после ночи, проведённой за деревянным столом, всё тело ломало, да и выспаться мне толком не удалось. Хотелось отвернуться лицом к стене и куда-нибудь исчезнуть, испариться, провалиться, лишь бы только этот проклятый день не начинался. К превеликому несчастью, Хидетака и в этот раз вырвал меня из моего полумёртвого состояния и, как бы не было неприятно это признавать, его голос вернул меня к жизни, заставив испытать очередную волну раздражения. — Утро, — без своего привычного энтузиазма произнёс он. Повернувшись, я также увидел, что на его лице не было фирменной улыбки. Кажется, вчерашний разговор действительно произвёл на него некоторое впечатление. Ну и славно, хоть приструнить его удалось маленько. — Репетиция через час. Актрисы скоро придут, одна уже в зале. Не забыл? — Да забудешь тут с вами… — пробубнил я, как вдруг, полусонный мозг уцепился за одну конкретную фразу, которую счёл странной. — Погоди… Что значит «одна уже в зале»? — То и значит, — ответил Хидетака, ни черта при этом не уточнив, но поспешил исправиться, поняв, видимо, что моё терпение уже на исходе. — Накано пришла, сидит тут уже полчаса, начала репетиции дожидается. Во упёртая… — Скажи, что я… Ай, к чёрту, сам сейчас выйду. Поняв, что я ещё больше не в духе, чем обычно, Хакуджи в спешке закрыл дверь и покинул комнату, чем спас себя от очередных праведных тумаков, которые бы непременно последовали, если бы мне пришлось терпеть его присутствие ещё хотя бы пять секунд. Процесс собирания себя в кучу занял около минуты, после чего я, с трудом и без резких движений, встал из-за стола. Боль в спине и во всём теле навалилась с новой силой. Нет, так продолжаться не может. Если я ещё раз засну в таком положении, то утром не разогнусь. Надо возвращаться на квартиру. Да и проведать бы её не мешало, слишком уж давно меня там не водилось. В любом случае, работа есть работа. Не став особо приводить себя в порядок, потому что, ну а какой смысл по большому счёту, я прошёлся по коридору подсобных помещений и встал у двери, ведущей на сцену. Глубоко вдохнув, я открыл дверь. Одинокая фигура Хидетаки, выглядывающая из занавеса, тут же повернулась в мою сторону и было в его взгляде что-то непривычное. Не обратив на это внимание, я подошёл ближе и тоже заглянул за занавес, обратив свой взгляд на одно единственное место, которое в отличии от всех прочих в зале, было занято. От лица Ичики Как же. Мне. Было. Плохо. Несмотря на все мои попытки собрать кучу слов на бумажной странице в цельное имеющее смысл предложение, у меня этого так ни разу и не получилось — я просто не могла сконцентрироваться. Вообще, искать ответы на экзистенциальные вопросы за день перед важным мероприятием мне не свойственно, но то экстремальное интервью напрочь выбило дух из моего тела, так что успокаивать расшатанные нервы пришлось домашними методами. Задумавшись на какое-то время о произошедшем на интервью, я пришла к осознанию, что причиной, по которой я потеряла контроль, оказались не вопросы. Ну, точнее, дело было не только в них. Да, они были каверзными и выходили за рамки любых приличий, но, случись подобное в другом месте и в другое время, я уверена, что мне бы удалось выстоять. Проблема в том, что в тот момент я была полна надежд, и эта наивность сыграла со мной злую шутку. Мне уже доводилось проходить через «хитрые» интервью однажды, но так жёстко, как это сделал господин Хакуджи, со мной не обходился никто. С другой стороны... после этого интервью я наконец поняла то, что стоило бы понять уже давным давно. Чего скрывать, даже спустя столько лет я всё ещё помнила о Фуутаро. И хотя я убедила себя, что не имею права осуждать его выбор и вроде как даже нашла в себе силы смириться с этим, в глубине души мне так и не удалось отпустить его. Именно поэтому я и утратила контроль на интервью. Рассуждая логически, господину Хакуджи просто повезло надавить именно на ту часть моей биографии, о которой я всеми силами пыталась забыть, но факт остаётся фактом: он заставил меня признать то, в чём я долгое время не могла признаться даже самой себе. Правда в том, что я ужасно скучаю по Фуутаро. И мне до сих пор больно от того, что он выбрал не меня. М-да уж, кажется я полностью испортила мнение о себе в глаза продюсера. А ещё… мне было очень стыдно перед господином Синадзугавой. Не знаю точно почему, но мне было очень неприятно из-за того, что именно он увидел меня такой. Слабой. Плачущей. Жалкой. Настоящей. Я считала себя отличной лгуньей, но, кажется, даже у меня есть свои пределы. Ну почему этот предел наступил так не вовремя? Наверное, теперь он думает, что я какая-то слабохарактерная размазня… — …Вон она, сидит, книжку читает, — неожиданно голос продюсера вырвал меня из размышлений. Когда я только пришла сюда полчаса назад, именно господин Хакуджи встретил меня и, не сказав ни слова по поводу случившегося вчера, наказал сидеть в зале, а сам ушёл куда-то за кулисы. По сути, никто не гнал меня тащиться с похмелья на репетицию на час раньше, но я просто уже не могла оставаться дома, борясь с соблазном послать всё к чёртовой матери и завалиться спать. Лицо продюсера на мгновение выглянуло из-за кулис, после чего снова скрылось там. Через пару секунд чьё-то лицо вновь выглянуло наружу, но на этот раз я встретилась взглядом с господином Синадзугавой. Чуть не вздрогнув всем телом, я тут же взяла себя в руки и попыталась улыбнуться. Вроде как, получилось достаточно естественно, но вместо того, чтобы улыбнуться в ответ или сказать что-то, режиссёр нахмурился и вновь скрылся за кулисами. — Что она там делает? — господин Синадзугава говорил шёпотом, видимо не желая, чтобы я его услышала, но не учёл, что в зале стояла гробовая тишина, поэтому я, естественно, услышала каждое слово. — Сам сходи и спроси, раз хочешь знать, я тебе не гонец, — довольно грубо ответил господин Хакуджи, что мне показалось странным. Конечно, друзьями их нельзя было назвать даже с натяжкой, но исходя из того, что я видела, такая резкость не была свойственна продюсеру. Хотя… учитывая вчерашнее интервью, вполне возможно, что он такой же лжец, как и я. На пару секунд в зале повисла угнетающая тишина. Я всё ждала, когда кто-нибудь из них нарушит молчание, но диалог так и не продолжился. Зато господин Синадзугава наконец вышел из-за кулис и направился в мою сторону, чтобы, судя по всему, поприветствовать. Выглядел он, примерно, так же, как я себя чувствовала. Даже немного хуже. Если меня, судя по ощущениям, сбил автобус, то по нему прошёлся как минимум целый поезд. Тем не менее, было не похоже, чтобы режиссёра это хоть как-то волновало. Не похоже, чтобы его вообще хоть что-нибудь волновало. Как обычно, впрочем. Пройдя без намёка на какую-либо грацию весь зал, господин Синадзугава подошёл ко мне и приземлился на соседнее сиденье. И всё. Ни ответа, ни привета, как говорится. Какое-то время мы сидели молча, пока в один момент он не повернул голову, окинув меня внимательным взглядом. Откровенно говоря, меня это очень сильно смутило. Сперва я подумала, что он испытывает ко мне неприязнь и не понимает, почему я пришла, однако после я заметила, что он просто рассматривает книгу у меня в руках. — Что читаешь? — в этом вопросе не было и толики интереса и звучал он скорее, как повод завести диалог. Поняв, что он просто пытается начать разговор и что мои волнения были безосновательны, я в душе выдохнула. Раз для него эта ситуация вполне нормальна, значит надо дать ему понять, что я тоже не испытываю никакого волнения. Ну правда, мы ведь просто разговариваем, верно? Бояться нечего. Потому я решила подыграть. — Да так, фантастику, — туманно отозвалась я, попытавшись, однако, вложить в свою интонацию побольше дружелюбия, дабы расположить режиссёра к себе и позволить диалогу течь более естественно. — Вот как… Фантастика это хорошо, — диалог начинался неспеша, но вполне мирно, так что я начала понемногу расслабляться, однако следующая фраза господина Синадзугавы тут же заставила меня напрячься по новой. — Слушай, давай не будем ходить вокруг да около. На секунду моё сердце пропустило удар. О чём он? Я что-то не то сказала? Или он хочет поговорить о том, что произошло вчера? Моё волнение вернулось с новой силой, и лишь ценой больших усилий у меня получилось успокоиться и ничем не выдать свою панику. — Что вы имеете в виду, господин Синадзугава? — спросила я с, в общем-то, искренним, но одновременно самую малость приукрашенным недоумением. — Я не намерен вести светские беседы. Не знаю, чего ты пришла так рано, но раз уж пришла, значит настроена серьёзно. Это радует. Искренне надеюсь на то, что ты не только выглядишь уверенной, но и не упадёшь в грязь лицом в последний момент. Слова режиссёра заставили меня на секунду выпасть в осадок. Я ожидала совсем другого, ожидала угрозы, готовилась защищаться, но, по сути, он просто дал мне метафорический хлопок по плечу. Конечно, сделал он это в своей типичной наполовину флегматичной, наполовину надменной манере, но, тем не менее, за его словами не крылось ни намёка на какой-либо негатив. А тем временем, пока я пыталась собрать свои мысли в кучу, господин Синадзугава спокойно встал с кресла и поплёлся обратно за кулисы. — Увидимся позже на репетиции, когда все остальные придут, — напоследок бросил он и собрался уже было уходить, как вдруг, развернулся и вновь смерил меня подозрительным взглядом. В этот раз я всё-таки не удержалась и вздрогнула, поскольку не ожидала, что он обернётся так резко. С каждой секундой молчания моё напряжение росло, но в конце концов голос режиссёра вновь нарушил тишину. — Тебя что-то беспокоит? Из всех вопросов, которые он мог мне задать, этого я ожидала меньше всего. С чего вдруг он волнуется о моём самочувствии? Неужели я на самом деле скрываю свои настоящие эмоции далеко не так хорошо, как привыкла думать? Что ж, учитывая моё состояние, наверное, было не сложно заметить, как я напряжена, но всё равно, он никогда раньше не интересовался тем, как я себя ощущаю. Так почему спросил сейчас? — По правде говоря, я боялась, что вы захотите поговорить о вчерашнем. О том, что произошло на интервью, — честно призналась я. — Мне плевать, что случилось вчера, — не поведя и бровью ответил режиссёр. — Ты прошла интервью — остальное не важно. Выбрось эти бесполезные мысли из головы и соберись. Не сказав более ни слова, господин Синадзугава покинул зал и ушёл в подсобные помещения. И несмотря на то, сколь резким и на первый взгляд недружелюбным был его ответ, после него мне стало немного легче. По крайней мере, теперь я знаю, что он не придал особого значения моему срыву на интервью. Но с другой стороны… разве можно относится столь холодно к чужим слезам? Не понимаю этого мужчину. Может у меня и нет больше причин ненавидеть или бояться его, но и верить ему я тоже пока не могу. Очень сложно доверять тому, в чьих глазах нет ни капли жизни.***
Господин Синадзугава прождал полчаса, но в обещанный срок явилась только ещё одна актриса, которую господин Хакуджи представил как мисс Хитоми. Встретив девушку с длинными чёрными волосами своей типичной улыбкой, продюсер тут же был послан к чёртовой матери и это был первый и последний раз, когда она обмолвилась с ним хоть словом. Кажется, с ней он провёл то же «экстремальное интервью», что и со мной. Поначалу продюсер также пытался дозвониться до третьей участницы, прошедшей интервью, но та, также, как и мисс Хитоми, отказалась приходить и послала его к чёрту, причём настолько громко, что это услышали даже мы, сидя в зале. Неудивительно, что все вокруг недолюбливают господина Хакуджи, учитывая его двойственную натуру, хотя какие причины могут быть у режиссёра недолюбливать его? В любом случае, за неимением иных кандидатов было решено провести репетицию с нами двумя. Очевидно, мы были конкурентками, но я всё равно попыталась завести диалог с мисс Хитоми. Исключительно для того, чтобы попытаться узнать больше о своём противнике. Ни о какой дружбе тут не шло и речи. Однако же девушка вежливо отстранила меня жестом. Увы, но никакой дополнительной информации мне вызнать не удалось, так что пришлось вернуться обратно к своему месту с пустыми руками. А жаль, могли бы быть подружками. Шучу, конечно же. Сцена, которая досталась мисс Хитоми, не была мне знакома, однако её выступление позволило мне больше узнать о том, что, скорее всего, будет происходить в сценарии фильма, а также посмотреть на способности моей противницы. В отрывке, доставшемся черноволосой девушке, главная героиня предавалась воспоминаниям о своём прошлом, делясь ими с неким самураем. Очевидно, этот отрывок имел место уже после того фрагментом, который мне вчера удалось мельком прочитать, поскольку в нём упоминалась свадьба по контракту и побег от ненавистного мужа. Хм, неужели главная героиня сбежит? Интересно, интересно. Надо будет попросить у господина Синадзугавы полный сценарий, больно уж интересный намечается сюжетец. Хотя, если я провалюсь, едва ли он даст мне взглянуть на него хотя бы одним глазком. Главные достоинства моей соперницы стали очевидны в тот момент, когда она начала играть. Во-первых, она идеально контролировала свою мимику. За всё время выступления на её лице было именно то выражение, которого требовал эпизод, отыгрываемый ею. Во-вторых, она очень хорошо улавливала настроение сцены. Иногда она на секунду запиналась, подбирая интонацию, однако как только она начинала говорить, её голос становился идеально чётким, подрагивая, делая паузы и напрягаясь только тогда, когда это было нужно, чтобы передать эмоции персонажа. Ну и в-третьих, ей попалась сцена, весьма хорошо совпадающая с её внешним видом. Взгляд мисс Хитоми был холодным, осанка прямой, а подбородок чуть задран. Она казалась горделивой и холодной, но вместо с этим какой-то грустной. Глядя на неё, я видела девушку, чья душа полна скорби, которая стремится, однако не может вырваться наружу. И такое же настроение, как мне показалась, отражала эта сцена — в ней главная героиня рассказывала о своём прошлом и медленно раскрывалась, продолжая в то же время держать некоторую дистанцию, позволяя лишь малой части эмоций вырваться наружу. Из недостатков я бы выделила то, что иногда она на пару секунд зависала, пытаясь нащупать нужную эмоцию, но в подборе самих эмоций у неё всё было идеально. В конце концов, режиссёр попросил мисс Хитоми остановиться. Его лицо самую малость расслабилось, но оставалось всё таким же строгим и сосредоточенным. На всём протяжении этого выступления я внимательно наблюдала не только за своей соперницей, но и за выражением продюсера и режиссёра. Господин Хакуджи был поглощён игрой мисс Хитоми… или ей самой, тут я, честно говоря, терялась в догадках. Господин Синадзугава же подходил к оценке навыков актрисы более серьёзно, но даже он, как мне показалось, остался более-менее доволен, что, само собой, не значило для меня ничего хорошего. Бесит это признавать, но мне попался действительно серьёзный противник… — Накано, ты следующая, — обратился ко мне господин Синадзугава и протянул лист сценария. Не забыв лучезарно улыбнуться, я приняла из рук режиссёра свою сцену… и на секунду зависла. Пока мои ноги несли меня к сцене, мои глаза раз за разом пробегали по тексту сценария, так что к тому моменту, когда я достигла платформы, у меня уже не осталось сомнений — это джекпот. В эту секунду я по воле случая получила преимущество, которого не было у моей соперницы — контекст. Всё дело в том, что моя сцена была посвящена побегу главной героини Юмэ от её мужа и разговору со служанкой, которая умоляет её этого не делать. Конечно, мисс Хитоми тоже в общих чертах из своей сцены узнала о предыстории главной героини, но я видела своими глазами сцену её разговора с мужем, а потому имела более подробное представление о том, что он из себя представлял и что героиня к нему испытывала. А испытывала она жгучую ненависть, непонимание и безысходность от неспособности изменить свою судьбу — ключевые и наиболее важные для её персонажа эмоции. Конечно, это совсем немного, но, тем не менее, это преимущество, благодаря которому я сразу поняла настроение сцены и тем самым значительно сократила время, необходимое на поиск необходимой эмоции. Великолепно, Ичика. Теперь самое главное не упасть в грязь лицом. Итак… глубокий вдох… начинаем. Сначала зайдя за кулисы, я начала идти к центру сцены. Я ступала медленно, чуть согнулась и постоянно оглядывалась по сторонам, словно бы силясь увидеть кого-то. Между тем я изо всех сил напрягала воображение, пытаясь отречься от реального мира и самой себя взамен тех составляющих, что были указаны в сцене. С каждым новым шагом моё погружение росло и в один момент стены театра исчезли. Вместо них передо мной предстал лабиринт узких коридоров с бумажными стенами сёдзи, а тишина зала заполнилась тихими голосами и скрипом половиц. В какой-то момент по сценарию позади меня послышались шаги, потому, дойдя до середины сцены, я вздрогнула всем телом, будто услышав что-то, и резко обернулась всем телом, но затем выдохнула. Это был не он. Это была служанка. — Юная госпожа… — проговорила девушка. Её глаза полны ужаса, а пламя на фитиле свечи активно колеблется в такт дрожи, охватившей молодую служанку. — Вы не должны быть здесь! -громко шепчет она и её голос также дрожит. — Прошу, ты должна позволить мне пройти, — я больше не смотрю по сторонам, всё моё внимание обращено в сторону служанки, от решения которой зависит моя жизнь. — Мне нужно сделать кое-что важное, — отчаянная ложь, к сожалению, была слишком очевидной, потому девушка тут же раскусила меня. — Мастер Сакута дал весьма чёткие распоряжения. Вам нельзя наружу. Услышав имя мужа, я вздрогнула и поджала губы. Страх охватил меня полностью и мне становилось всё сложнее сдерживать дрожь. Я не могу остаться здесь… просто не могу… — Умоляю! Ты должна понять — он ужасный, жестокий человек. Я не хочу за него замуж. Я перехожу на мольбы и в глазах девушки мелькает сочувствие, однако она тут же отворачивает голову. — Я… Мы знаем. Но нет ничего, что мы могли бы сделать. Мы живём на этой земле уже несколько поколений, находясь под покровительством данного клана. Он наш господин. Неповиновение недопустимо. Он убьёт нас, понимаете?! На последних словах голос девушки срывается. В уголках моих глаз начинают скапливаться слёзы и я прикрываю рукой рот, пытаясь сдержать всхлипы. Я отчаянно хочу сбежать, но в то же время понимаю, что мой побег может стоить этим невинным людям их жизней. И эта безысходность, безвыходность сложившегося положения убивает меня и сдавливает горло мёртвой хваткой. — Я не могу… Я не могу тут оставаться… — каждое слово даётся мне с трудом, поскольку слёзы начинают, в буквальном смысле, душить меня. Меня переполняют самые разные эмоции от вины до жалости и мне кажется, будто моё сердце разрывается на части. — Мне жаль… Мне так жаль… Если бы был другой выход, я бы воспользовалась им… Но я не могу больше здесь оставаться… Я лучше выберу смерть, чем жизнь здесь… Взгляд служанки изменяется. Она закрывает глаза и раз за разом мотает головой, мучаясь от внутренней борьбы, а тем временем по моему лицу начинают струиться горячие слёзы. Неожиданно, она собирается с силами и нарушает тишину. — Есть… кое-что, что я могу сделать… Я вздрагиваю и на секунду перестаю всхлипывать, хотя слёзы продолжают течь по лицу. Искреннее удивление лишает меня дара речи, и я молчаливо жду следующих слов девушки. — Видите графин у меня в руках? Используйте его, чтобы ударить меня по голове. Они подумают, что я попыталась вас остановить, но вы дали отпор, и тогда вы сбежите, а моя семья останется цела. Удивление плавно перетекает в изумление, однако, чуть подумав, я прихожу к неутешительному выводу, что это единственный дельный план. Если я хочу сбежать, мне придётся сделать больно невинному человеку. Я сомневаюсь. Мне не хочется этого делать. Желание жить сталкивается с нормами морали, но в конце концов, как и в любой критической ситуации, желание жить побеждает и я беру графин из рук девушки. — Прости меня… Пожалуйста, прости… — Быстрее, они могут придти в любой момент! Я чувствую себя отвратительно. Страх и горе так велики, что меня начинает тошнить, но я всё равно дрожащими руками поднимаю графин вверх. Мне хочется лечь на землю и разрыдаться, но я понимаю, что должна убежать отсюда любой ценой. Бросив последний взгляд на служанку передо мной, я вижу в её глазах печаль и… понимание. Она кивает головой, принимая свою участь и, как бы, говоря мне, что всё в порядке. В этот момент я закрываю глаза и… — Достаточно. Голос режиссёра выводит меня из транса и я вновь оказываюсь на сцене театра. По моему лицу стекают слёзы, в двух руках я удерживаю лист сценария, будто готовясь ударить им невидимого врага, но я больше не в японском поместье. Я снова здесь. В реальном мире. Повернув голову, я встречаюсь с взглядом господина Синадзугавы. И на секунду… всего на секунду… мне кажется, что на его лице мелькает призрак улыбки.