Будем ли мы праздновать дни рождения после смерти?

      Фрэнк любил такие дни, когда можно было ничего не делать. Не то что бы он целыми днями занимался какой-то работой, нет, вообще-то, всё что он делал с ребятами, ему нравилось не меньше. Но иногда просто хотелось оставаться в кровати целый день. Без зудящих над ухом Пита с Гейбом, без подравшихся из-за выбора фильма Джерарда и Райана, без этого окружающего шума. Дверь заперта, под боком лежит что-то родное и тёплое, в доме тихо как никогда, в голове — рой мыслей обо всем и ни о чем сразу.       Вчера приходил Лино, ели тыквенный пирог, такие обычно делают на хэллоуин, смотрели, как символично, чужих, смеялись и рассказывали страшные истории в темноте в крепости из подушек и одеял. Кошкомальчик выиграл, его истории — сплошная жуткая правда, всё рядом. Истории других — выдумка и фантазии. Джерард не решился говорить о монстре пауке, очень хотел рассказать, в последнюю минуту струсил. Никто кроме Фрэнка не знает, что однажды он может исчезнуть отовсюду, стереться из воспоминаний. И Фрэнк, по просьбе Джерарда, хранит тайну, отмалчиваясь на любые расспросы ребят. Джерард поменялся, он старался не показывать этого, но он поменялся, страх можно учуять за километр, увидеть в глазах, услышать самым краем уха. То, что не видно сразу, раскрывается потом, в деталях.       Тёплые поцелуи везде заставляют выбраться из мыслей, смех от «а помнишь когда Майки…» возвращает в реальность. Джерард проснулся и хотел внимания к своей персоне. Он болтал без умолку обо всём, целовал почти как кусал, его тихий голос был спасением, тёплым чаем после холодного вечера, первой солнечной ванной в году. За окном садилось солнце, небо красное-красное, как волосы Джерарда в их первую встречу. Свет заполнял всю комнату, красота, сошедшая с картин. Джерард, кстати, рисовал неплохо. — Это напоминает мне тебя. — тихо сказал Фрэнк. Тишину, кроме его голоса, нарушало только громкое пение птиц за окном. — Я знаю. Я снова украл твои мысли.       Фрэнк попытался обидеться, ничего не вышло: — Я просил тебя не залезать в мою голову.       Виноватая улыбка прощает всё. Дети совсем как взрослые, громкие поцелуи, чужие руки на спине, и запахи, тяжелое дыхание эхом по комнате, так, чтобы никто не услышал. Большой секрет. Приятные слова губы в губы и футболки, скомканные на полу. Дети, как взрослые, любят, пытаются любить по-своему, кто как умеет. Их любовь живая, она здесь, колется, мешается, чувствуется. Как прилипшая к волосам жвачка, как пролитый на диван клей, как горячий кофе, обжигающий металлической болью кончик языка. Она есть.       Фрэнк заплакал. Он боялся потерять Джерарда. Лето кончалось, но вдруг вместе с летом кончится и он? Может быть растворится среди опавших листьев? Исчезнет ли он после хэллоуина вместе с урожаем тыкв и вырезанных на них злых лиц, забрав с собой все конфеты и праздничные фонарики? Забрав с собой частичку сердца Фрэнка. Или может после рождества Джерард унесет два мешка: один с подарками, второй с воспоминаниями о себе? Растает как первый снег, оставив после себя припрятанную бутылку джина и недокуренные сигареты. Фрэнк будет наблюдать, как что-то очень родное ускользает. И кто этот парень, на общих фотографиях, украдкой держащий его за руку? Воспоминания будут царапать давно небьющееся сердце изнутри и проситься наружу, больно бить в солнечное сплетение, заставляя задыхаться по ночам. Кто он? Кто он? Кто этот человек, из-за которого хочется выдавить себе глазницы? — Я боюсь тебя потерять. — слезы скребут и требуют чего-то особенного, Фрэнк не сопротивляется. — Я так, блять, боюсь потерять тебя… — Держи меня за руку, Фрэнки. Я люблю тебя, боже, — Джерард целует Фрэнка в макушку, оставляет свою метку, снова прожигает дыру, — Я тоже боюсь тебя потерять. — Ты такой чертовский сильный, блять, блять, Джерард, ты удивительный, ты прекрасный. Все эти вещи, спасибо? Я не знаю, что сказать… — Фрэнк вытирает слезы тыльной стороной ладони. Это не помогает. — То как ты справляешься со всем этим, ты на самом деле удивительный, поражаешь. — Ты правда не понимаешь? — перебивает Джерард. — Мы оба, ты и я, мы оба удивительные и поразительные. Друг для друга, конечно. Как Майки для Пита и наоборот. Мы как Бриджет Джонс и Марк Дарси, только… эээ… Мы живем в лесу, тебе не за тридцать, да и мне тоже. Ты, как она, ведешь эти дневники… — Так я Бриджет? Тогда тебе придется купить мне костюм зайки к хэллоуину, знаешь, тот с колготками в сетку и хвостиком сзади… — Ага, а на рождество ты выйдешь искать меня в одних леопардовых трусах?       Фрэнк смеётся, щеки, покрасневшие от слез, ощущаются по-другому теперь, тепло расходится внутри, и он понимает, что больше не плачет. А в доме непривычно тихо. Футболка на три размера больше отлично пропускает холодный ветер, продувающий все щели, на улице третий день идёт дождь, самый обычный. Вчера Майки уделил целый час нытью «Плакали мои помидоры…», но с пробуждением Пита забыл, словно не он трясся над каждым небольшим кустиком пару месяцев назад.       На первом этаже, уткнувшись в кучу подушек, спал Райан. Шалаш был разрушен вчерашней дракой, тяжелые одеяла накрывали всё — старый телевизор и два проигрывателя были похоронены где-то там. На столе дымился еще горячий чайник, Рэй заварил улун около десяти минут назад, а сейчас был погружен в чтение новой книги. Такой Джерард еще не видел в их доме. Кролики с обложки готовы были вот-вот спрыгнуть с неё на стол, прихватив с собой в корзинке с пару килограмм сладкой морковки.       Интересно, слышал ли он.? — Что читаешь? — поинтересовался Фрэнк. — Такой истории вы еще не слышали,— Рэй оторвал голову от книги. Крупный шрифт, значит детская. — О, Фрэнки, ты плакал? Не буду спрашивать, что случилось, но у меня есть лучшее лекарство.       Дрожащими руками он налил улун в чашку с единорогом (все дружно решили передать её от «незабываемого», но давно забытого Брэндона, во владения Фрэнка), закинул пару ягод черники, одну огромную клубнику и приказал ждать. Пять минут пролетели незаметно. «Лекарство для хорошего настроения» — пояснил, а на языке как будто и не лекарство вовсе — весенний тёплый вечер у реки, белые ночи. — А книга о чем? — нетерпеливо спросил Джерард еще раз. — Вам понравится, вот, смотрите, здесь кролик Питер, и всё о нем. Выменял у Боба на четыре банки варенья, но оно того стоит. — Почитаешь? — Фрэнк терпеливостью от Джерарда также не отличался. До ужаса интересно, красивые картинки, что-то для девочек, воображение уже рисовало истории. Рэй согласился.       «он потерял башмачки: один — в капусте, другой в — картошке» — Напоминает тебя, Джерард, — Фрэнк толкнул Уэя локтем. Тот допивал чай, внимательно слушая истории. — Ты похож на кролика Питера.       Рэй шикнул, мол, читать больше не будет, если не помолчат. Фрэнк несколько раз понятливо кивнул, конец узнать хотелось сильнее, чем болтать с Джерардом о ерунде. История о побеге от злого фермера могла довести до слез. Сбежал таки, потерял башмаки, потерял новую курточку, но сбежал! История про мышку казалась вполне реальной, домики лис у пруда были такими же. Длинные коридоры, корни деревьев в стенах, очень много ходов, всё взаправду. Такие Фрэнк уже видел. И остальные — шмели, пчелы, мистер Жабсон не казались чем-то, кем-то особенным, может быть души детей здесь перерождаются во всех? В лис, в толстых шмелей или в жаб в сюртуках.       Создавалось впечатление, что Лино должен был знать кого-то из них, чистоплотную мисс Мыштон так точно. Лино и сам был похож на персонажа одной из подобных книг, весь такой волшебный, слишком волшебный для всего, что здесь происходило. Кошкомальчик с длинными усами и большими ушами точно был в этой книжке раньше, но сбежал.       Рэй был доволен собой, он поступил правильно, выменяв аж четыре банки варенья на эту книжку. Она, недочитанная, отправилась на полку к остальным. — Нельзя читать всю книгу целиком сразу, пропадает ощущение волшебства. Я почитаю вам ее завтра.       Все дружно согласились с мыслью. — В таком случае, надеюсь, кролик не сбежит. — Джерарда, кажется, это волновало очень серьезно.       Райан начал подавать признаки жизни, ворочаясь под одеялом, проснулся. Он провел под завалами подушек и одеял больше десяти часов. В последнее время происходило что-то странное и поменялся запах, но сейчас это стало очевидным. Он вспомнил. Молчал очень долго, спал и больше не просил включить Тома и Джерри, не замечать стало трудно. Откашлялся, заговорил, обращая на себя внимание всех присутствующих: — Я убил себя.       Молчание, такое же долгое как вечность, повисло сразу же. Фрэнк не знал, что сказать, Джерард тоже. Рэй был успокаивающим, на самом деле казалось, он был в некотором роде «старше» всех остальных, внимательный, заботливый, знающий всё на свете, но тем не менее… Такой же ребенок как и остальные. Он обнимал Райана, гладил по голове, и этого оказалось достаточно, никаких расспросов. он рассказал всё сам. Возможно, во времена Фрэнка это назвалось бы депрессией, но там откуда был Райан, такого не существовало. Не хотелось просыпаться, не хотелось засыпать, не хотелось, чтобы «завтра» наступало. Потому что завтра утром всё начнется снова. Пустота внутри сжирала мальчика. Он убил себя зимой, в сочельник, успев получить перед этим подарок, то, что он хотел больше всего — гитару. Забрать в мир мертвых её не получилось, но она нашла его здесь, как «особенная» вещь.       И Фрэнку стало интересно, то о чем он никогда не задумывался. Мог ли он также убить себя? Мог ли Джерард, Рэй, остальные сделать это с собой? Если здесь так хорошо, может быть, это рай для самоубийц? — Я тоже об этом подумал, но Боб себя не убивал, он вообще не любит об этом говорить, но я знаю, что-то случилось с его здоровьем.       Рэй шикнул. В его личных правилах был небольшой пунктик на кражу чужих мыслей. — Но Фрэнк не против… — Протестовал Уэй — Некрасиво, Джерард, — Рэй покачал головой, заваривая еще немного чая. — То, что вы лижетесь в его комнате и делаете еще черт знает какие вещи, не дает тебе на это права.       Ну точно, слышал ведь!       Словесная перепалка продолжилась, отец и бунтующий против системы подросток сын.       Фрэнк задумался еще раз: мог ли он покончить с собой?