Метод

      На Васильева в тот день он больше смотреть не смог. Подобрался, наспех оделся, трясущимися руками натянул на ноги обувь. Щёки горели, подбородок дрожал. Не дал Васильеву сказать и слова — сбежал. Вылетел. Выпорхнул, не оглядываясь.       Ночью сердце билось так быстро, так отчаянно, так гулко, что он не мог заснуть. Впервые за долгое время чувствовал себя живым. Чувствовал себя грязным и испорченным. Теперь с ним можно было и так тоже.       Дал вытереть о себя ноги, сам подставился. Не скажешь, что заставили: сосать никто не принуждал. Дали возможность уйти. Может, хотели, чтобы ушёл.       Остался.       Остался. Кем это его делало? Ответ простой.       Страх парализовывал. Стыд обрушился на плечи с новой силой. Вжал в кровать, сдавил грудь, отрезал пути к отступлению.       Васильева он с того дня старательно избегал. Заставил себя делать всё то же, что делал всегда, только встречи с ним искать перестал и всякий раз, едва завидев Пальто на горизонте, скрывался в глубине дворов, за углами домов. С каждым днём умирал внутри всё сильнее, но страха не было. Лишь однажды замер в коридоре школы, когда до ушей донеслось чьё-то презрительное «вафлёр». Когда стало очевидно, что к нему не относилось, отлип от стены с трудом, будто бы был к ней пригвожден. Дышал тяжело, прерывисто. До кабинета физики дошёл как в тумане, а после еле досидел до окончания уроков. Потом ещё долго курил на заднем дворе школы, приглядываясь к каждому проходящему мимо ученику. В конце концов, заверил себя в том, что он бы знал, если бы знали они.       Одиночество продолжало давить и сковывать цепями по рукам и ногам. Жизнь казалась серой и бессмысленной. Никчемной. По-настоящему этим мыслям никогда не предавался. Боялся того, что произойдёт, если он снимет с клетки тяжёлый замок и выпустит их на волю.       По ночам снилась Айгуль — светлая, чистая, с тёплой улыбкой на губах. Иногда она смотрела строго, словно была в нём разочарована. Разочаровывать её не хотелось.       Ещё чаще во сне к нему приходил Вова. Он уже не скупился на выражения. Подбадривал как мог: ударял по спине, говорил: «А ну-ка, взял себя в руки! У Суворовых сопли жевать не принято!». Вова казался искусственным каким-то, фальшивым. Настоящий бы разговаривал с ним по-другому.       Довольно быстро вернулся к тому, с чего начал: на драки нарывался при каждом удобном случае. Костяшки почти полностью потеряли чувствительность.       Коневич грузил работой будто бы только для того, чтобы хоть чем-то его занять. Много вслух размышлял о том, что дело помогает отвлечься даже от самых страшных идей. Таскал с собой повсюду. Сделал его своим главным проектом. Представлял всем и везде. Приставлял к нему Розочку в те моменты, когда сам рядом находиться не мог.       Никому, кроме мамы и комсомольцев, дела до Марата не было. И даже комсомольцы, казалось, преследовали свою выгоду. Какую — он пока понять не мог.       На тусовках с комсомольцами пристрастился к алкоголю. Иногда не мог оторваться от бутылки – Розочка пару раз его силой от алкоголя оттаскивала.       Дома мама с опаской на него косилась, а отец уже давно превратился в тень самого себя. Марат не был уверен в том, что тот помнил о его существовании.       В один день на собрание с комсомольцами притащили Васильева — по его виду было понятно, что тащили за шкирку. Ирина Сергеевна, стоящая с ним плечом к плечу, мило улыбалась, пока Коневич кружил вокруг них. Марат уже было засобирался уйти пораньше, не дослушав даже до середины, но Коневич схватил его за плечи и усадил за стол.       На Васильева старательно не смотрел, но чувствовал прожигающий взгляд голубых глаз на затылке.       Коневич долго распинался на тему влияния комсомола на жизнь современной молодёжи, пытался достучаться до Пальто и так и сяк, пока тот лишь отстранённо пожимал плечами под пристальным вниманием Ирины Сергеевны и кивал с таким мрачным видом, что лучше бы никак не реагировал вовсе. Денис сдался: поднял руки и тяжело вздохнул. Марат снова предпринял попытку выскочить из комнаты незамеченным. Поймали его уже на выходе из здания ВЛКСМ, когда на улице совсем стемнело. Схватили под локоть и утянули за собой на задний двор. Васильев остановился в шаге от него, смерил внимательным взглядом и сказал:       — Ты от меня бегаешь всю неделю.       Марат хмыкнул. Потянулся за сигаретами, вытащил одну, поджёг. Васильеву предлагать не стал — обойдётся. Закурил, силясь успокоить подрагивающие пальцы. Оранжевым в здании горело одно-единственное окно в кабинете Коневича.       — Правда? — насмешливо спросил Марат, выдохнув дымом ему в лицо. Пальто не поморщился, не скривился. Продолжил неотрывно смотреть. Подошёл ближе, вынуждая Марата отступить и врезаться в стену.       — Надо поговорить.       — Да что ты. — Марат фыркнул. Сжал и разжал кулаки. — Что-то раньше тебе это было не нужно, — ехидно проговорил он. — Ты ж отворачивался каждый раз, когда я просто мимо шёл. Что изменилось-то? — он смерил его цепким взглядом.       Васильев стушевался. Отвёл взгляд и провёл языком по губам. Помолчал. Высунул руки из карманов и уставился на Марата. На улице было темно, и Марат с трудом различал очертания его лица.       В груди что-то сжалось, затряслось, сдавило рёбра и забилось под горлом.       Выдохнул с трудом, рвано, обречённо. Обида и стыд, смешанный с отвращением, царапались изнутри.       Васильев молчал.       Марат докурил, выкинул окурок под ноги, носком вдавил его в землю и уже было развернулся, чтобы уйти, когда его схватили за воротник. Марат грубо скинул его руку с себя и ощетинился — самоконтроль его покидал, оставляя после себя лишь озлобленность, смущение и притаившийся на дне гремучей смеси страх. Сердце гулко и отчаянно забилось в груди. Пальто внимательно разглядывал его с нечитаемым выражением на лице.       — Отъебись от меня, — прошипел ему в лицо Марат, дёрнувшись всем телом так, будто внутри него была невидимая сила, отчаянно рвущаяся наружу. — Не смей меня трогать. Ещё хоть на шаг приблизишься, и я тебе такое устрою, что мало не покажется, — сквозь зубы процедил Марат, тяжело дыша и с вызовом глядя на него в ответ.       Васильев продолжал молча рассматривать его лицо, взглядом скользя по каждому его миллиметру, будто бы в попытке его запомнить и изучить. Марат поморщился.       Едва почувствовав касание ладони Васильева на плече, Марат бросился на него и ударил первым, прямо как тогда у ДК. Одно точное попадание в скулу и уголок губ, и Васильев скривился, недовольно на него глядя. Марат зарядил ещё раз, целясь в другую щеку. Поняв, что Пальто уворачиваться не собирался, глаза Марата загорелись яростью, всё внутри неумолимо задрожало, затряслось. Он снова на него кинулся — рывком, едва соображая, что делает. Васильев было отступил, они оба поскользнулись на льду, и в следующее мгновение Марат сидел на нём, лежащем в сугробе, верхом.       — Что такое, Андрюшенька? — Марат повысил голос почти до крика. Гремело в ушах. — С отшитыми западло махаться?!       «С опущенными», подсказал внутренний голос. С опущенными, не отшитыми.       Перед глазами потемнело. Заносил удары, не глядя. По ощущениям, большая часть из них пришлась не по Васильеву, а по сугробу.       — Марат! — донеслось до него.       Руки грубо перехватили и зажали в своих мёртвой хваткой. Марат закричал — почти взвыл от злости и отчаяния. В глазах защипало, тело вдруг ослабело, силы иссякли, и он почувствовал себя выдохнувшимся, выгоревшим, выпитым до дна. Напряжение, на протяжении недели копившееся в каждой клетке его тела, бесследно растворялось в нём.       Васильев — со стремительно наливающимися синяками на лице, с окровавленными губами, с тяжело вздымающейся при каждом вздохе грудью, пристально смотрел на него, крепко держа его руки в своих.       Васильев — живое доказательство того, что от произошедшего ни спрятаться, ни скрыться.       Марат отвёл взгляд и прерывисто вздохнул.       Взгляд зацепился за окно Коневича — свет в нём больше не горел.       — Если ты хоть кому-нибудь скажешь, — устало проговорил он, не глядя на Васильева и вкладывая в голос весь тот холод, что смог нащупать у себя внутри, — тебе пизда. Если думаешь, что это только я опусти… — Он сглотнул, не в силах продолжить. Подбородок дёрнулся.       Ещё какое-то время молчал, чувствуя, как Васильев выпустил его руку из крепкой хватки и переложил свою ему на спину, поверх куртки. Марат напрягся, втянул носом воздух и опёрся обеими ладонями на грудь Васильева, когда чужая рука скользнула дальше, забравшись под ткань и коснувшись его оголенной поясницы. Марат растерянно уставился на Пальто во все глаза, поджав губы.       — Марат, — спокойно сказал Васильев, внимательно на него глядя. — Всё хорошо.       — Хорошо? — Марат изогнул бровь, а губы скривились в издевательской ухмылке. Взгляд оставался холодным и напряжённым.       Ледяные пальцы Васильева огладили его горячую кожу под майкой на спине. Марат поёжился и сглотнул, поёрзав на месте и только в этот момент осознав, в какой позе они находились. Щёки вспыхнули, сердце забилось, завелось, и он было дёрнулся, но Васильев удержал его на месте.       — Марат, — сказал он, надавив на поясницу Марата и заставив нависнуть над лицом Васильева и едва не уткнуться носом ему в грудь. Марат в последний момент успел выставить руки по обе стороны от его головы и сердито на него зыркнул. А уже в следующий момент Васильев бросился вперёд и перевернул их, подмяв Марата под себя и навалившись на него всем телом. От неожиданности Марат вздрогнул и едва не ударился затылком о лёд — Васильев успел подставить свою ладонь, а затем сдвинул ворот куртки Марата, уткнулся лицом ему в шею и носом провёл по ней невидимую дорожку. По телу Марата пробежала дрожь.       — Какой же ты… — зашептал Васильев ему в шею, зажав его руки между их телами. — Я постоянно думаю о тебе… Ни о чём больше думать не могу… Перед глазами всё время твоё лицо. Это как наваждение. Со мной никогда раньше такого не было, — тихо признался он, пальцами одной руки очертив лицо Марата, а второй снова скользнув ему под куртку, джемпер и футболку, и снова огладив по боку. Васильев не мог не чувствовать упирающийся ему в бедро вставший член, как чувствовал чужое возбуждение сам Марат. Марат на секунду прикрыл глаза, ощутив, как загорелось лицо, и шумно сглотнул, уставившись на усыпанное звёздами небо. Он под Васильевым едва не таял. — Думаю о том, как ты выглядел тогда… — Сердце Марата набатом стучало в груди. Не нужно было уточнять, о каком «тогда» шла речь.       — Никто не узнает, — вдруг всё так же тихо, но совершенно серьёзно и решительно заявил Васильев, нависнув над его лицом. Рука на боку Марата вновь скользнула дальше, и ладонь по-хозяйски легла на низ живота, заставив Марата с трудом втянуть носом воздух и зажмуриться. — Никто и никогда. Только не бегай от меня больше… — сказал он, носом коснувшись сначала носа Марата, а затем щеки, скулы и здорового уха. — Хочешь, встретимся завтра у меня?..       Подул ветер, и Марат поёжился, дёрнув коленом.       Он уже было открыл рот, чтобы сказать Васильеву встать с него — стало холодно, как вдруг совсем рядом с ними раздались шаги. Марат оцепенел. Всё похолодело внутри.       — Васильев? — послышался удивлённый голос Коневича позади них.       «Какого хрена он попёрся на задний двор?» — только и успел подумать Марат, вскакивая на ноги вслед за Васильевым — тот протянул ему руку, и Марат за неё схватился, не раздумывая.       — Марат. — Коневич вскинул брови. — Парни, вы что, подрались?..       Марат прочистил горло. Андрей стоял рядом с ним истуканом и ничего объяснять не собирался. Пришлось брать ситуацию в свои руки.       — Да так, поцапались просто, — сказал Марат, пожав плечами. — Спорили, как там по Маяковскому было, делами или словами комсомолец имя должен своё крепить.       Денис склонил голову набок и обвёл взглядом их обоих. Марат быстро вытер вспотевшие ладони о штаны.       — Судя по лицу Васильева, ты сильнее хотел доказать правоту, — насмешливо заметил Денис, сложив руки за спиной.       — Да, — просто сказал Марат, чувствуя, как нервы его, словно струны, натягивались всё туже и туже. Было тяжело дышать. — Доказывал, что словами крепить надо.       — Делами, — тихо поправили его они оба.       Марат промолчал.       — Ладно, — сказал Денис. — Драться не надо, конечно, но что про комсомол говорите — это хорошо. Ты подумай, Андрей, о том, что я сказал. — Денис преувеличенно бодро улыбнулся, а у Марата по позвоночнику пробежал холод. Неужели всё понял?.. — Марат, до дома тебя проводить? Темно уже.       — Не надо, — вдруг прохрипел Васильев, опередив Марата. — Нам с ним в одну сторону.       Денис ещё с полминуты потоптался на месте, что-то для себя решая, а затем одобрительно кивнул, дотронулся до плеча Марата, коротко его сжал, попрощался, развернулся и ушёл. Марат так и смотрел ему вслед, чувствуя, как по коже пробежал мороз.       Смог выдохнуть только тогда, когда Коневич скрылся за поворотом — дыхание медленно, будто устало, вылетело изо рта белым паром.       Они с Васильевым переглянулись.       — Придёшь завтра? — вновь спросил он.       Марат знал ответ, но взгляд отвёл и какое-то время упрямо помолчал. В конце концов, едва уловимо кивнул, и уголки разбитых губ Васильева приподнялись. До дома Васильев его вызвался проводить, на что Марат лишь огрызнулся. Пока шли, Пальто то и дело украдкой оглядывался по сторонам. Марат язвительно усмехался.       — Страшно, Андрюш? Что своим говорить будешь, когда с отшитым заметят?       — Разберусь, — лишь сказал он, расправив плечи и вскинув подбородок.       Марат поджал губы и покачал головой. Говорить ни о чём больше не хотелось, и до подъезда они дошли в полной тишине. Прощаться Марат с ним не стал — молча скрылся за дверью, громко захлопнув её за собой.       Ночью так и не смог сомкнуть глаз: взгляд то и дело цеплялся то за заправленную кровать у противоположной стены, то за медали и кубки. В три часа ночи слышал, как по квартире ходил отец.       После школы долго курил у её ворот, следил за тем, как пепел с сигареты в медленном танце опускался наземь. Пару раз покосился на поворот к собственному дому — кажется, даже сделал шаг в его направлении, но затем резко развернулся и пошёл в противоположную сторону, будто бы движимый невидимой силой.       Оказавшись у знакомого подъезда, ещё какое-то время так и простоял в дверях, не решаясь войти. Знал, что дороги назад не будет. Верилось в то, что Васильев никому ничего не скажет. Пугало не это. Пугало то, что сейчас ещё можно было списать случившееся тогда на больной порыв, на наваждение, о котором говорил ему сам Васильев. Второй раз такое не прокатит. Марат уткнулся лбом в дверной косяк и покусал губы, прикрыв глаза. Ответ нашёлся сам собой: терять ему было больше нечего. Совсем.       Едва он успел нажать на звонок, дверь квартиры перед ним распахнулась, и на пороге показался Васильев — будто всё это время стоял и ждал. Марат грубо отодвинул его плечом и прошёл внутрь, оглянувшись по сторонам.       — Привет, — послышалось тихое позади него. Дверь захлопнули и заперли, и Марат вмиг почувствовал себя так, словно воздуха в квартире стало в разы меньше. Он не обернулся, сглотнул, мелко вздрогнул, зацепив пальцами подол куртки, а затем снова покусал губы и ощутил во рту привкус крови.       Кожей чувствовал взгляд Васильева на затылке. А затем Васильев оказался ближе и потянулся к нему, чтобы помочь расправиться с курткой. Марат от него отшатнулся, волком уставившись в глаза напротив — сейчас в них плескалась обида и непонимание. Находиться здесь с ним было странно. Сердце набатом билось в груди, казалось, что он на приёме у врача — всё такое же холодное и пустое, осталось только спросить: «Мне раздеваться?». От этой мысли стало по-настоящему тошно.       Разозлившись на самого себя, Марат резко дёрнул молнию на куртке вниз, наспех её с себя стянул, а следом за ней и шарф, всунул всё в руки Пальто — тот едва успел перехватить одежду. Затем направился вглубь квартиры — на кухню. В спальню идти не торопился, хоть и прекрасно понимал, для чего они здесь собрались и чем всё в итоге закончится.       На кухне забрался с ногами на подоконник, зная, что Васильев не оценит, открыл форточку, подрагивающими пальцами вынул из кармана штанов пачку сигарет и спички, проигнорировал внимательный взгляд Пальто, прислонившегося к дверному косяку, и, наконец, закурил. Затягивался жадно, запрокинув голову назад и прижавшись затылком к стеклу. Старался ни о чём не думать — выходило неплохо. И только что-то в груди отчаянно свербело, не давало покоя.       Стряхнув пепел в заранее подставленную на подоконник пепельницу, Марат окинул Васильева, притихнувшего в дверях и не сводившего глаз с его рук, испытующим взглядом из-под ресниц — во взгляде мелькнуло что-то тёмное, жгучее, неугомонное.       — Иди сюда, — прохрипел Марат.       Васильеву, казалось, только это и было нужно: он в ту же секунду отлип от двери и вмиг оказался совсем рядом. Взглянул на Марата спокойно, но с интересом, чем напомнил ему доверчивого щенка. Если знать Васильева плохо, то можно было поверить, что он и правда такой — наивный и преданный.       Марат с горечью усмехнулся и вновь сладко затянулся дымом, а затем протянул сигарету Пальто и сказал:       — На, кури.       Васильев склонил голову набок и какое-то время неотрывно на него смотрел, будто пытался взглядом открыть его черепную коробку и что-то из неё достать. Сигарета тлела, губы Марата сжимались в тонкую полоску, а в глазах становилось темнее и темнее. Казалось, даже не дышал. Наконец, Пальто опустил взгляд на сигарету, дотронулся своими пальцами до пальцев Марата, наклонился и затянулся прямо так, навесу — обхватив губами то же место, которого только что касался губами Марат.       Марат шумно выдохнул, уставившись на него. Тогда, в сугробе, рука могла быть протянута машинально. Раскуренная сейчас на двоих сигарета — решение осознанное.       Васильев выхватил сигарету из его руки и затушил её о дно пепельницы, а затем подался вперёд так резко, что Марат охнул от неожиданности. Врезался лицом в скулу Марата, провёл по ней носом, одной ладонью схватил его за талию, а вторую положил ему на бедро и большим пальцем погладил по его внутренней части. Марат прикрыл глаза и шумно выдохнул, накрыв рукой чужое плечо то ли с целью оттолкнуть, то ли прижать ближе.       — Раздвинь ноги, — сказал ему Васильев.       Марат от такой наглости едва не подавился воздухом.       — А че ещё сделать? — сердито прошипел он ему в ухо, с силой ладонью надавив на место между шеей и плечом.       — Давай, — ласковый шёпот на ухо.       Ладонь скользнула выше по внутренней поверхности бедра Марата и огладила ещё раз. Рот Марата приоткрылся. Ноги раздвинул почти неосознанно, но эти доли секунды — всё, что понадобилось Васильеву, чтобы двинуться вперёд и упереться бёдрами в бёдра Марата. Одной рукой он продолжал крепко держать его за талию.       — Вот так, — успокаивающе пробормотал он, прижавшись губами к виску Марата. — Молодец.       У Марата от злости потемнело перед глазами, он схватился обеими руками за плечи Васильева, но сделать ничего не успел, потому что уже в следующий момент почувствовал толчок, и игнорировать собственное возбуждение оказалось невозможным. Стыд накрыл его с головой, и он лбом уткнулся в шею Васильева, чувствуя, как дёрнулся чужой кадык.       — Ты что… — начал было он, собирая в голосе всю ту решимость, что мог нащупать внутри себя.       Но Васильев лишь толкнулся бёдрами вперёд ещё раз, через одежду проезжаясь своим членом по члену Марата. Марат с шумом втянул носом воздух и задрожал, слегка сполз на подоконнике ниже, чтобы было удобнее, и сам притёрся в ответ. Перед глазами при следующем толчке помутнело, и он зажмурился. На долю секунды даже испугался, что упадёт — сидел на самом краю, но руки держали неумолимо крепко.       — Вот так, — едва слышно проговорил Васильев, снова мазнув губами по виску Марата. — Хорошо?       Марат сжал зубы и промолчал, а затем схватился за чужие плечи ещё крепче и прижался так близко, что казалось, что между их телами не осталось ни одного свободного миллиметра.       Думать о происходящем не хотелось. Ни о чём думать не хотелось, и, к счастью, ему это удалось. Нахлынувшие лавиной эмоции всегда прекрасно справлялись с отключением мозга.       Долго не продержался ни один из них — кончили в штаны. Васильев несильно прикусил его шею, пальцем отодвинув красный галстук, и Марат, шипя, за голову его от себя оттащил.       — Дебил? След же останется.       — Пусть остаётся, — внимательно глядя ему в глаза, сказал Васильев. А у самого зрачки были невозможно широкие, беспросветные. Марат отвёл взгляд и сглотнул.       Васильев уткнулся носом в уголок его губ. Марат, запаниковав, толкнул его в грудь, заставив отшатнуться, и спрыгнул с подоконника с гулко колотящимся в груди сердцем. Наспех вытер губы тыльной стороной руки.       — Мне как теперь домой возвращаться? — сиплым голосом спросил он, жестом указывая на свой пах.       Васильев — с покрасневшими щеками, чем-то тёмным, бешеным в глазах, ещё с полминуты молча его разглядывал, склонив голову набок. Марату под таким его взглядом стало не по себе, и он опустил глаза, тяжело дыша.       В конце концов, Васильев ушёл, дав Марату возможность собраться с мыслями, и вернулся с аккуратно сложенной стопкой одежды. Уже через минуту Марат стоял в ванной, пристально всматриваясь в собственное отражение в зеркале. Осторожно отодвинул галстук, придирчивым взглядом окинул покрасневшее место и вздохнул, уткнувшись лбом в холодное стекло.       На этот раз даже попрощались, когда расходились — прогресс, с горечью подумал Марат.       На следующий день повторилось то же самое. Как и на следующий после него.       Ничего не обсуждали – ничего важного. Ни один из них вопросы другому не задавал.       И уже ночью, второй час бессмысленно пялясь в потолок, на Марата вдруг нахлынуло осознание, сдавило своей тяжестью: как раньше больше не будет никогда. То, что он получал от Васильева сейчас, было лишь отголоском того тепла, за которым он раз за разом к нему шёл раньше, когда между ними ещё всё было нормально. Так, как они были близки сейчас, они не были близки никогда, хоть Марат и не раз ловил на себе долгие, томные взгляды из-под длинных ресниц. Так, как далеки они были друг от друга сейчас, несмотря на близость физическую, они тоже не были далеки никогда. Сердце в груди забилось гулко и тяжело. Он быстро заморгал и зажмурился, уткнувшись лицом в подушку.       Перед глазами возник образ: падающий хлопьями снег, задний двор ДК, и Андрей, с ненавистью в голубых глазах заносящий кулак над его лицом.       Вспышка — кровь на снегу, очередной замах, а затем — обидный, больной удар с ноги по рёбрам и удаляющаяся спина. Последующее за ним безразличие и пустой взгляд. Похороны первые, вторые, пугающие мысли, молчаливый крик о помощи, жажда тепла — ничего, кроме равнодушия.       Марат не знал, простил ли его Васильев.       Знал лишь то, что сам он Андрея так и не простил.