Метод

      События закручивались вокруг него вихрем, смерчем, ураганом. Осознание всех потерей не приходило — проезжалось по нему катком. Казалось, что круговороту страданий не было конца. Похоронил девушку, сдал за решётку бывших «своих», похоронил брата. На каждую победу приходилось по неудаче, многократно её превышающую. Раны зализывались, время шло, но на душе оставалась пустота, заполнить которую представлялось ему невозможным. Крики отчаяния, мольбы о помощи — всё это поселялось глубоко в сердце и выхода не находило ни в чём.       Драки помогали лишь отчасти. Адреналин в крови, бешено стучащий в горле пульс, притупленная боль от ударов — сознание понемногу мутнело.       Васильева он видел почти каждый чёртов день. Они уже и не учились вместе, а тот всё равно никуда из его жизни не подевался. Не разговаривали. Только изредка ловили взгляды друг друга.       Марат знал, что он по-прежнему был при делах — с остатками Универсама. Облаву на Марата так и не устроили, хоть и прошло больше месяца. Боялись связей Коневича? Вряд ли. Что же тогда? Вопрос оставался открытым. Ответ на него Марат искать перестал.       Иногда он облавы жаждал. Думал, что вот тогда-то всё и закончится. Боль, страх, ненависть, любовь — всему так или иначе приходит конец. Кожей чувствовал, что и его конец тоже близок. Одна эта мысль грела грудь и заставляла каждый день проделывать один и тот же ритуал. Он ходил в школу, давал затащить себя на посиделки с комсомольцами и покорно выполнял любые поручения Коневича, глаза которого хитро блестели в свете хмуро мигающей лампочки.       Не жил. Создавал видимость. Себя убеждал в том, что делает всё ради мамы, но и это было не так. Светлой любовью к ближнему он никогда по-настоящему не отличался, любил по-своему. Был эгоистом и любил немногих.       Так получилось, что в одну из передряг после школы они с Васильевым попали вместе. Марат тогда думал пройти мимо, когда увидел, как на Пальто навалились сразу трое, но желание разбить кулаки о чьё-то лицо победило. Вдвоём разделались с разъездовскими быстро и без особых потерь. Только у Васильева на скуле, на губах красовались подтёки, а рассечённая бровь омрачняла холодный взгляд голубых глаз — теперь этими глазами на Марата всегда смотрел Пальто, а не Андрей. Андрея он не видел с того дня, как тот пришёл к нему под дверь и долго стоял, словно пёс в ожидании хозяина. Тогда пожал ему руку. Потянулся, чтобы обнять, но Марат отпрянул. Прохрипел лишь: «На сборы завтра не приходи». На самом деле никогда не было веры в то, что послушается и не придёт. Глупости в этой голове хватило бы на пятерых.       Марат бы никому и никогда не признался, что грудь всё-таки что-то сдавливало каждый раз, когда их взгляды натыкались друг на друга, но он не видел в глазах напротив ни прежнего тепла, ни веселья. «Спасибо, что не бил» даже подумать не выходило, потому что лучше бы бил, чем так — никак. Совершенно никак. Перечеркнул дружбу ради каких-то универсамовских. Свои, что ли?       «Свои?» мрачно и молчаливо вопрошал в тишине ночи Марат, когда не мог уснуть. Не укладывалось в голове, как можно было его не выбрать и не понять. Как можно было смотреть на тех, кто загнобил изнасилованную девочку, и не видеть в них зверей.       От гнева мутнело перед глазами.       — Мне твоя помощь не нужна, — сказал Пальто, сплюнув кровью себе под ноги.       Первые слова за несколько бесконечных недель.       — Нахрен ты мне сдался. Помогать тебе ещё, — сквозь зубы выдавил Марат, опершись ладонями на колени. Рвано выдыхал — грудь тяжело вздымалась. Обида резанула лезвием по сердцу.       Поймал взгляд голубых глаз — пустой и всё такой же холодный.       — Ну ты давай, — хмыкнул Марат, — Пальто.       Пальто.       Впервые «Пальто».       Потом ещё долго убеждал себя в том, что не искал встречи. Терялся в тени многоэтажек, дольше нужного задерживался у ворот старой школы и у поля сборов. Отирался во дворе чужого дома. Когда встречались снова, демонстративно отводил взгляд.       В один из таких дней его всё же прижали к стене, уведя в сторону от поля.       — Бессмертный, что ли? — прошипел Васильев ему в лицо, схватив за грудки. — Ты бы ещё сразу на сборы пришёл. Тебя отпиздить должны были ещё месяц назад, — он нехарактерно запнулся и поджал губы. Взгляд горячий, впервые за столько времени в нём не было холодного равнодушия.       Марат усмехнулся и облизал губы, с вызовом глядя на него в ответ.       — А чего отложили? Бравые универсамовцы ссут ОКОДа?       Глаза напротив потемнели. Васильев потряс его за грудки, заставляя несколько раз слабо удариться головой о стену позади. Марат прикрыл глаза, втянул носом воздух и снова коротко провёл языком по губам. Хотелось, чтобы о стену приложили сильнее. Поднял расфокусированный взгляд на Васильева. Тот его тут же трясти перестал, замер на месте и уставился во все глаза. Смотрел странно. Потерянно.       — Не попадайся никому. — Он снова смерил его взглядом, на дне которого плескалось что-то дикое, тёмное, надрывное. — Чушпан, — сказал он.       Марат понимающе оскалился.       Вот она. Притаившаяся обида.       Он долго думал о том, что ролями они поменялись, долго размышлял, понимал ли Васильев, что теперь имеет полное право отомстить ему за все страдания, на которые Марат когда-то его обрёк. Зарядил по хорошенькому лицу бравого пионера в автобусе, бросил на произвол в ситуации с разъездовской сволочью, помог свести с ума маму.       Васильев понимал.       — Прошла любовь, завяли помидоры, Андрюша? — со смехом спросил он, не сводя глаз с глаз напротив.       Васильев ещё какое-то время хмуро смотрел на него в ответ, прежде чем резко отпустить, вздохнув. Марат от неожиданности едва не рухнул на холодную землю.       — Не приходи сюда больше. Не лезь на рожон, — мрачно заявил ему Васильев. Развернулся и ушёл. Марат ещё с минуту так и смотрел ему в спину, думая лишь о том, что в следующий раз сможет заставить его зарядить ему кулаком по лицу. Никаких сомнений в том, что следующий раз состоится, у него не было.       И он состоялся.       Марат чувствовал себя обезумевшим, когда в очередной раз приходил к полю. Знал, что нарывался. Всё знал. С Васильевым было ощущение, что жизнь не закончилась. Но в другие моменты Васильев на него даже не смотрел, а как по-другому привлечь внимание того к себе Марат не знал.       На этот раз его нашли одиноко лежачим на земле в двух шагах от поля и за шкирку потащили в сторону знакомого подъезда. Без Юльки и Светланы Михайловны дома у Васильевых было пусто, холодно и серо. Васильев почему-то забегал вокруг него, то и дело бросая взгляды на его в мясо разбитые костяшки. Руки и подбородок дрожали — новая универсамовская скорлупа мозгами особо не отличалась, Марат скорее чувствовал, а не знал, что от старших не было приказа его гасить, а эти всё равно сорвались — молодые, горячие. Сильно не задели — несоразмерно ущербу, это ещё не настоящая месть, но своё он получил. В голове стало тише и спокойнее.       — Руки! — приказал ему Васильев, опустившись перед ним на колени со смоченной ватой в руках. — Марат! — рявкнул он, когда Марат, видимо, подозрительно долго на него не реагировал, невидяще уставившись на настенные часы.       — Что мне сделать? — одними губами спросил Марат, не глядя на него.       — Руки мне дать. Там же пиздец у тебя.       — Нет. — Марат криво усмехнулся разбитыми губами. — Что мне сделать, чтобы ты меня простил?       Стало совсем тихо. Из комнаты словно выдавили весь воздух.       Голова пульсировала. Нога тряслась под столом. Зубы впились в окровавленную губу.       Отчаяние подступило комом к горлу. Отчего-то стало поганее, чем было днём ранее и неделей ранее.       Он сбивчиво выдохнул. Уши заалели.       — Что мне, на колени перед тобой встать, что ли? — сипло спросил он, наконец на него взглянув.       Пальто пронзительно смотрел на него в ответ. Казалось, почти не дышал.       — Руки дай сюда, — лишь сказал он.       Марат замотал головой.       — Нахер руки. Отъебись.       Потеряв терпение, Васильев сжал губы в тонкую линию и процедил:       — Вставай. Хочешь загладить вину — вставай, — он повёл плечом и посмотрел на него с вызовом, словно в самом деле не верил в то, что Марат на такое способен.       Глупый. Не видел, что Марату больше нечего терять.       Марат оттолкнулся от стены, медленно поднялся со стула, не сводя глаз с глаз Васильева, мягко толкнул того в грудь, чтобы отошёл, а затем аккуратно опустился перед ним на колени, ни на секунду не отведя глаз с его лица. У Васильева сбилось дыхание. Выглядел он так, будто уже пожалел о том, что согласился. Покраснел как будто бы с макушки до пят. Но глаз не отвёл.       Схватил руки Марата в свои как-то наспех, словно лишь бы чем-то себя занять. Принялся обрабатывать. Марат ещё какое-то время терпел и молчал, сжав зубы. Старался не думать о том, что прямо сейчас перед глазами у него мельтешила ширинка штанов Васильева. Сглотнул, устало уткнувшись лбом ему в бедро.       Васильев от неожиданности вздрогнул и почти выронил из рук марлю и крем. С руками кое-как закончили.       — Простишь меня? — всё же прошептал Марат, когда оба какое-то время так и не двигались и ничего не говорили.       Васильев как-то странно дёрнулся, словно в попытке отстраниться, но Марат вцепился пальцами в его штанину и удержал на месте. Шумно выдохнули оба.       — Простишь? — снова спросил он, подняв глаза и просяще на него взглянув.       Сидел в ногах как пёс. Неправильно это было. Это же всегда Андрей за ним ходил как привороженный. Как на привязи.       Пальто смотрел на него нечитаемым взглядом сверху вниз. Марат не знал, сколько времени прошло, но в итоге Васильев взгляд отвёл, и кадык у него дёрнулся. Он коротко сжал руки в кулаки.       Чужой вставший член уже почти упирался Марату в щёку. Глаза Марата загорелись.       — А что такое, Андрюша? — тихо смеясь-скалясь, спросил он. — Нравится происходящее больше, чем должно?       За смехом скрывал собственную нервозность. Надеялся, что Васильев не станет смотреть на его собственные натянувшиеся в районе паха штаны.       Это была ебанутость, которая почему-то не пугала. Или не пугала так, как должна была пугать.       — Я с самого первого дня знал, что ты пидор, — сказал Марат, вцепившись в его штанину. — Было в тебе что-то такое…       Договорить ему не дали: взгляд Пальто помутнел. Васильев резко дёрнул руками — Марат от неожиданности зажмурился, ожидая удар. Вместо удара послышался лязг бляшки ремня о пол. А затем он почувствовал пальцы в волосах, которые коротко огладили его по загривку, а затем переместились под подбородок и подняли его, заставив смотреть наверх.       Васильев сказал лишь одно:       — Ты ещё можешь передумать и уйти.       Марат сидел у него в ногах и смотрел на него снизу вверх, пока член, скрытый лишь под тонкой тканью трусов, упирался ему в щёку. Горло удавкой тянул красный галстук.       На галстук обратил внимание не он один. Васильев протянул руку, поддел галстук пальцем, провёл костяшкой по горлу Марата. Пригладил ткань на шее почти нежно, а затем потянулся к его рубашке и начал расстегивать на ней пуговицы. Марат сглотнул. Помог разделаться с рубашкой и скинул её на пол, дёрнув плечами. Васильев долго и жадно взглядом ласкал его плечи и ключицы, а затем взгляд его снова поменялся, и он быстрым движением избавился от трусов и теперь уже утыкался голым членом в губы Марата.       Марата почти потряхивало.       Перед тем, как направить ему в рот член, Васильев надавил ему на щёки пальцами и сказал:       — Отсосешь, и тогда поговорим про твоё прощение.       Смотрел как-то странно. Взглядом препарировал.       Марат послушно открыл рот, послушно дал вставить в него член, прикрыл глаза и задрожал. Сначала долго просто облизывал чужой член, словно перед ним был леденец. Не знал, как это можно заглотить. Ожидал, что запах будет неприятный, но пахло просто кожей. Запах Васильева — запах Андрея — ему всегда нравился. Нравилось утыкаться носом ему в шею, прижиматься близко-близко, тепло смеясь. Многое с ним нравилось.       В голове было совсем пусто. Было спокойно.       Сосал ожидаемо неумело. Втягивал щёки, старался насадиться лучше, глубже, сильнее, но каждый миллиметр будто бы отдавался болью в горле, а на глаза выступали слёзы. И даже со слезами на глазах продолжал целовать, облизывать, сосать. Забыл про прощение. Забыл про стыд. Не помнил самого себя. Марата больше не было.       Как дышать тоже забыл, потому что в какой-то момент его с головой накрыла паника, и он не мог сделать и вдох. Грудь сдавило чем-то сильным.       Он быстро-быстро моргал с членом во рту, сердце билось в груди. Член из него вытащили сразу же, опустились перед ним на колени, начали что-то успокаивающе бормотать. Хватали руками за щёки, за волосы, за шею. В конце концов, прижали к себе — губами мазнули по лбу и виску, по уху, — и начали гладить по спине, вдавив тело Марата в своё.       — Всё хорошо, — послышалось над ухом сквозь пелену. — Всё хорошо, Марат. Прости меня. Прости-прости-прости… — шептали в волосы, шею, гладили почти остервенело, словно пытались стереть следы предыдущих прикосновений.       Вот только Марату это было не нужно.       — Нет, — проговорил он, слепо уткнувшись Андрею под подбородок. — Не надо. Я впервые с… Мне давно уже так спокойно не было, — сказал он, спрятав лицо в чужом плече и выдохнув.       — Ты же дрожал, — тихо сказал Андрей. Не поверил. Как в такое можно поверить?       Марат замотал головой, наваливаясь на него уже всем телом — полулежа на нем на кухонном полу. Намеренно уперся членом в бедро Андрея.       Андрей замер — всё понял.       Какое-то время так и сидели на полу, близко друг к другу прижавшись.       Стыд накрывал с головой медленно, но верно. Марат поджимал разбитые губы и жмурился, боясь, что всхлип вот-вот вырвется изо рта. Андрей продолжал задумчиво гладить его по волосам и спине, то и дело губами прижимался к его макушке, но Марат знал, по глазам видел, что это всё больше для него, что Андрей — Андрей снова закрывался. Снова возвращался в Пальто.       Марата всё-таки затрясло. Губы горели. Саднила глотка.       Он резко надавил Андрею на грудь в попытке отстраниться. Взгляд отвёл и быстро заморгал.       Хотел было вскочить на ноги, но не дали — рывком прижали обратно, навалились всем телом и вдавили в пол. Снова погладили по бокам, словно Марат был раненым животным. Марат плакал, закрыв лицо ладонями. Плечи тряслись. Ладони от лица с боем убрали, заменили на другие — ласковые и мягкие, и сказали с ледяной решительностью в голосе:       — Всё хорошо, Марат. Всё будет хорошо.